Поняв бесполезность своих попыток, кошка совершенно обыденно уселась, с чисто кошачьей грацией сомкнув подушечки передних лап и аккуратно обвернув их хвостом. И запела нежным нечеловеческим голосом, полным бескрайней печали, и сострадания, и всего, что находится за пределом бытия. Звуки, которые сейчас плыли под небом Эрлика, звали изведать то, что находится там, за этим пределом. Потому что она знала. И Илуге вспомнил эту песню, и ту, кто ее поет, потому что забыть ее невозможно, сколько бы раз ты ни рождался. Ибо это пела Эмет, младшая дочь повелителя нижнего мира, пела под черным небом Эрлика, куда приходят души умерших, которых она, Эмет, переносит через Реку Слез на своей спине на суд Господина Асфоделей.

Их три, дочерей Эрлика, и Эмет – из них младшая, имя ей – Утешительница. Старшая дочь Эрлика – Айсет, – это черная птица, которую можно увидеть незадолго перед неминуемой гибелью, ибо Айсет – Вестница Печали, и волосы ее черны, лицо бледно, а улыбка разрывает грудь. Эмет же рисуют либо черной кошкой, либо женщиной с рыжими волосами и глазами кошки с вертикальным зрачком. Своими железными когтями она вырывает душу из мертвого уже тела и несет ее к своему отцу. Но она же уносит душу от воспоминаний, от всего, что связывает ее с этим миром печали. А о третьей дочери Эрлика – Исмет, лучше никогда не говорить, и вслух тем более, ибо имя ей – Тишайшая. Иные знают, она всегда стоит за левым плечом. И только в тот самый момент, когда ты последний раз вдохнешь воздух, чтобы умереть на выдохе, ты увидишь ее белые волосы, ее голубые глаза, и вопрос в этих глазах, вопрос, на который не будет ответа. Потому что потом Тишайшая поцелует тебя, и этот поцелуй навсегда изменит твою суть.

Эмет пела, и зов был в голосе ее. И тогда Илуге увидел, как одна из его теней пошевелилась. Как эта тень встала с земли с ним рядом, и он различил косицы и бронзовый шлем воина, с которым бился на мосту. Воин шумно вздохнул, словно не мог противиться, и сделал шаг к границе круга. Эмет пела.

Почему Илуге удержал призрачную руку, готовую разорвать круг? Что в этом было? Страх? Или все-таки инстинкт сохранять, если сохранять возможно? Даже если то, что видишь, трудно назвать жизнью? Так или иначе, его рука, скорее, инстинктивно ухватила своего извечного противника за кольчугу и не слишком-то почтительно дернула назад. Шлем с грохотом упал с головы.

– Глупец! – в ярости прошипела кошка. Теперь ее изумрудные глаза смотрели прямо в глаза Илуге, и в них не было ничего, что может выдержать смертный. – Он нарушил течение законов нижнего мира, а ты помог ему, хоть и сам не знаешь, зачем ты это сделал. А ведь Орхой из племени косхов вышел за тобой из своего кургана, чтобы вселиться в твое юное тело, а душу твою пожрать, как пожирают плоть жертвенного барана. Потому что ты – его жертва, и это так! – Эмет захихикала.

– Пошла прочь. Я не в твоей власти, – в бессильном отчаянии сказал Илуге. А что, ему возмущенно кричать «Ты лжешь!», если он и так знает, что кошка говорит правду. Что он только что спас своего злейшего врага, воскресил самый страшный из своих кошмаров?

Хвост Эмет довольно хлестал по бокам. Игра света это или нет – но Илуге видел, как она улыбается.

– Пусть так, мальчик с белыми волосами. Но я все равно вернусь. Я всегда возвращаюсь.

Она прыгнула в небо с места, длинным, удивительно красивым прыжком, уже в прыжке распахнула свои перепончатые крылья, заслонившие свет.

– Спасибо тебе, малек, – услышал он за спиной ненавистный голос. Голос Орхоя Великого из кургана. – Если б не ты, она бы забрала меня сейчас.

– Там тебе и место, – с ненавистью ответил Илуге. Здесь, под черным небом Эрлика, они не были единым целым и стояли друг напротив друга. Как всегда.

– Нет, – просто ответил великий Орхой. – Я перешел мост из человеческого волоса, который отделяет мир мертвецов от мира живых. Если Эмет возьмет меня, она возьмет меня совсем, без следа.

– Зачем тогда ты это сделал? – Было странно стоять так и разговаривать со своим собственным кошмаром. Пожалуй, он начинает к нему привыкать.

– Тебе не понять, – вполне по-человечески отмахнулся дух. – Не доводилось полста зим проводить в курганах.

– А что она сказала насчет жертвы? – осмелев, задал Илуге волновавший его вопрос.

– А что? – удивился дух. – Так и есть. И ты – моя жертва. Если бы тебя убили в мою честь, мой дух бы возрадовался. Если б ты умер в кургане, мы бы устроили пир. Для мертвых пожертвованные им души – гм… ну, что архинапиться, только лучше. – Дух гулко и неприятно захохотал.

– А как же Эмет? Что тогда заберет она? – спросил Илуге, холодея.

– За принесенными в жертву Эмет не приходит, – пожал плечами дух. – Правда, как будет с тобой – не знаю. Я ведь тоже… сбежал вроде как.

– То есть кошка эта… Приходила только за тобой? – возмущенно спросил Илуге. А он-то испугался!

– И правильно, что испугался. – Великий Орхой, что, может читать его мысли? Ну да, тело-то у них одно на двоих! – Эмет Утешительницу стоит бояться, даже если ты не являешься… ее непосредственной целью.

– Насколько я понял, мне стоит… просто не мешать ей, когда она вернется, – язвительно сказал Илуге, набираясь храбрости.

– Насколько ты понял, я мог бы уже сотню раз забрать себе твое тело, – отрезал великий Орхой. – Так что советую обзавестись уважением. Может пригодиться.

В столицу пришла зима. Здесь она вступила в свои права почти на целый месяц позже, чем в Восточной Гхор, и была той самой зимой, которую И-Лэнь так ждала в детстве: просто однажды ты просыпаешься, отодвигаешь промасленную бумажную штору, ведущую в сад, – а в нем все запорошено сверкающим, нарядным, белоснежным покровом. Мягкие хлопья снега лежат на поникших прядях сухой травы, тонких веточках сливы и все полно волшебства. Отмахнувшись от толстой надоедливой няньки, И-Лэнь выбегает во двор и с наслаждением оставляет на белоснежном покрывале следы маленьких ног, старательно составляя из них иероглиф счастья. Если она все сделает правильно – обязательно станет счастливой. Но тут следом во дворе появляется ее сестра И-Тоси, и обе девочки, не выдержав, принимаются бросать друг в друга пригоршни пушистого снега, восторженно визжа: снег означает близкий Новый год, сладости, подарки, гулянья на реке и много-много счастливых веселых дней. Празднества в честь Нового года продлятся весь месяц Утреннего Снега, каждый день которого заполнен разнообразными обрядами – публичными и семейными, вроде составления и прочтения гороскопов.

И-Лэнь давно не верила в свои гороскопы. Например, гороскоп на этот год обещал ей «ветер, возносящий на вершину горы». А она потеряла мужа, и теперь день за днем, луну за луной меряет шагами свою комнату да аллеи великолепного парка господина Тоя. И-Лэнь последнее время вообще никого не могла видеть, даже О-Лэи. Ожидание сводило ее с ума. Прошло уже две полных луны с ее приезда. После того разговора с дядей все в ней полнилось надеждой, даже уверенностью в том, что господин Той сделает что-то такое, что в конечном итоге поможет восторжествовать справедливости. Однако господин Той попросту пропал, не появляясь в своей загородной резиденции и ограничиваясь краткими записками, которые присылал с управляющим или почтой. Записки носили исключительно хозяйственный характер и никак их не касались.

Сад расцветал золотом и багрянцем. Узкие длинные листья ирисов, поникая, свисали в темную воду, извилистые дорожки и павильоны причудливых форм вечером и поутру купались в густых туманах. После такой прогулки подол платья мгновенно вымокал, но И-Лэнь продолжала гулять именно в это время: так было меньше шансов кого-то встретить, кроме двух-трех садовников или подметальщиков, с немым изумлением смотревших ей вслед.

Понимая, что О-Лэи так же, как и она сама, изнемогает под бременем ожидания и неопределенности, И-Лэнь с согласия госпожи Ю-тэ пригласила к девочке учителя каллиграфии. О-Лэи занималась с учителем все утро, а после ей отводилось несколько часов на собственные упражнения. О-Лэи не без труда выпросила у матери кисти, которыми пользовались ее отец и дед, – это был один из лучших наборов для рисунка тушью. В нем было двенадцать кистей на изысканных подставках в виде трубящих слонов: жесткие кисти из волчьей шерсти, конского волоса и щетины свиньи для нанесения четких графических штрихов, широкие мягкие кисти для растушевки, тонкие кисточки из беличьего хвоста и женских волос для прорисовки мелких деталей.