– Мое дело предупредить, хан, – смиренно проговорил Тулуй. – А уже решение принимать только тебе. Я пока за ним наблюдаю. Дам знать, если что будет не так.

– Хорошо, – кивнул Темрик. Поразительно, сколько времени он, хан, тратит на обсуждение этого кукушонка! – Лучше скажи мне, зять мой, что говорят старейшины? Что слышно с других земель?

Джунгары делились на три ветви, каждая из девяти родов. Горган-джунгары кочевали вдоль Горган-Ох на севере, итаган-джунгары обитали в окрестностях озера Итаган – естественной границы с охоритами на западе, а обол-джунгары кочевали по пойме Уйгуль на юго-востоке. Обол-джунгары звались так, кстати, именно из-за соляных копей, потому что копи лежали в этих краях. То есть, можно сказать, соленые джунгары. Что служило предметом большинства соленых шуток со стороны зубоскалов из других родов. С охоритами были в дружбе, потому часто встречались охотники и рыбаки обоих племен, сообщали друг другу новости. С мегрелами, что на крайнем северо-западе, дружить было бы зазорно, больно маленькое племя, да только за ними, за речкой Шира, стояли юрты тэрэитов, и те бы живо навострились… Хотя… хотя Тулуй не зря водит дружбу с горган-джунгарами. Их роды беднее всех, они давно вострят зубы на мегрелов, не задумываясь, что за этим последует…

– Лето было спокойное, – невозмутимо ответил Тулуй. – У вождя тэрэитов родился второй сын. Табуны множатся. Мегрелы юлят, как всегда. Хотели по осени на Пуп проехать без пошлины, да наши нашли и развернули им оглобли. Пускай платят, коли хотят торговать своими горшками. Говорят, те побежали к тэрэитам жаловаться, да только говорил я уже, жена у тэрэитского вождя была на сносях, не стал он до рождения ребенка лезть, а потом и головы охолонуло. А так бы ждать нам тэрэитскую конницу на границах. Доиграемся с мегрелами в благодетелей… – как бы невзначай, а гнет свою линию Тулуй. Темрик подавил раздражение: пока зять ни на что без его соизволения не решится. Но в самом ближайшем будущем придется что-то предпринять…

– От охоритов привезли соболя – подарок Кухулена, – продолжал рассказывать Тулуй. – И привезли весть, что у ичелугов тоже раздаются крики о том, чтобы пойти в набег.

– Оттуда вечно навозом тащит, – поморщился хан.

– И, слышал я, у них оружие появилось. Хорошее куаньлинское оружие.

– Да уж, не зря они лханнов вырезали. Знали за что, – хмыкнул Темрик. Пожалуй, ичелуги в ближайшее время будут наибольшей проблемой. К концу зимы стоит подкочевать поближе к их границе…

– С остальными такой мир, что аж тошно, – зевнул Тулуй. – Наскочили на косхов, да только напоролись на не пастухов, а на вооруженных, – с чего это они вдоль поймы рыскают? В общем, отбили пару коней. Один раненый. Косхи тоже соваться к нам не стали, так что разошлись. Даже удовольствия никакого.

– Сколько тебе говорить, зять, что еще не время? – устало сказал хан.

– А сколько его ждать, этого времени? – зло сказал Тулуй, закрутил висячий ус. – Сколько еще?

Хан вызвал Илуге еще через день. Недоумевая и чувствуя легкий холодок неприятного предчувствия, он накинул на плечи свою изрядно рваную овчинную безрукавку – шубу, данную Тулуем, он все еще не считал своей и берег. Да и не холодно было. Небо уже два дня как наглухо затянуло облаками, но, как обычно бывает, облака принесли с собой тепло и сырость. Люди обрадовались, высыпали из юрт и толклись рядом, собираясь в группки и наполняя воздух то бранью, то визгливым хохотом, то плачем ребенка, сливавшимися в единый гул. По дороге джунгары бросали на Илуге быстрый взгляд и сразу отводили глаза. А за его спиной принимались быстро нашептывать что-то незнакомцам из других родов. Еще бы! Обычные новости – кто родился, да помирился, да кто как живет – быстро оскомину набивают, а тут такое событие! Илуге поймал себя на том, что незаметно ускоряет шаг. Подойдя к ханской юрте из белого войлока, с воткнутым у входа копьем с красной лентой, он нарочито шумно потоптался у порога и зашел. Здесь было, пожалуй, попросторнее, чем у Хорага, но намного проще. Юрта как юрта. Лавка с онгонами, постели, очаг. Закопченные решетчатые стены. И никаких куаньлинских шелков.

После поединка он больше и не видел могучего хана джунгаров вблизи. Хоть и старик, а крепок: мощные плечи, живот нисколько не нависает над ремнем. Руки заскорузлые, темные, тяжело лежат на бедрах. Халат новый, красный с золотым шитьем, и на удивление чистый. Если исключить, что хан так разоделся к его, Илуге, приходу, то, наверное, дело в гостях из других родов, наполнивших становище.

Густые волосы топорщатся, что шерсть у медведя на загривке. Вислые седые усы придают лицу скорбный и угрюмый вид. Нос навис над губой, а губы широкие и четко вырезанные, словно у иных каменных великанов, что изредка попадаются в Великой степи, неизвестно кем и неизвестно зачем поставленные.

– Хей-о, великий хан! – неизвестно почему, но Илуге кажется, что хану он интересен. Хотя с его стороны было бы очень самонадеянно так считать, вон у хана сколько воинов под его мудрой рукой. Не одна тысяча, а может, даже наберется целая тьма – десять тысяч воинов. Или даже больше.

– И тебе, – кивает хан. Его лицо совершенно непроницаемо, острые черные глаза без стеснения разглядывают Илуге.

Он старается показаться дружелюбным и собранным. Готовым к любому слову. Ведь так должен вести себя верный хану воин? Щеки у него покрываются темной краской под тяжелым взглядом Темрика.

«Не трусь, парень, – знакомый голос в голове. – Присматривается хан. Я бы на его месте тоже присмотрелся. Давай скажи что-нибудь».

– Чем могу служить тебе? – Илуге старается, чтобы слова вылетали не совсем уж подобострастные. Получается как-то вяло.

– Да вот, думаю, – медленно отвечает Темрик. – Тулуй тут был у меня, тобой недоволен.

Как недоволен? Обида на лице Илуге смешалась с недоумением. Как это недоволен? И от нападок защищал, и флейту дарил, и разговоры доверительные вел, а теперь – недоволен? Обида переходит в ярость.

– Не знаю, чем я вызвал недовольство вождя, – глухо цедит он, ноздри его слабо подрагивают, румянец уже залил щеки и течет к горлу противным теплом. – Тебе незачем стыдиться меня, хан. Я делал все, что мне приказали. Я дал обет и не собираюсь от него отступать.

– Думаю я, надо мне самому на тебя посмотреть, – говорит Темрик.

Илуге самолюбиво вздергивает голову:

– Смотри, великий хан. Вот он я.

«Задиристо. – Великий Орхой в его голове явно забавляется. – Ну да зато для мальчишки в самый раз так отвечать-то».

«Сгинь из моей головы, ты… – мысленно шипит Илуге. Ему только не хватало ехидных комментариев. – Мог же молчать до сих пор?»

«Норова у тебя много, а вот ума – мало, – отвечает Орхой, и Илуге отчетливо представляет, как тот ухмыляется. – Ты бы глаза разул и на хана глядел, чем со мной препираться. Не для того такой человек безродного сопляка вызывает, чтобы на него полюбоваться!»

– Смело, – усмехнулся Темрик. – Не слишком умно, но – смело. Пока роды не разъедутся, побудешь при мне. Позвать ли кого, коня кому заседлать, оружие заточить как надо. Понял ли?

– Буду рад служить тебе, великий хан. – На лице Илуге облегчение и неприкрытая гордость: еще бы, как побудет он вестником у самого хана, кто потом от него морду воротить вздумает? А Тулуй – пес с ним, коли и впрямь так думает. Илуге ведь знает, что работал по совести, вон руки все рассадил до крови на солеварне. Быть может, Тулуй на него хану специально наговаривает? Старое подозрение шевельнулось в душе, и лучезарное настроение немного померкло.

– О чем загрустил, парень? – весело спрашивает хан. Голову наклонил и в глаза заглядывает.

А, была не была!

– Обидно мне, что вождь так меня оценил, – напрямик отвечает Илуге. – Я старался. Вот погляди.

Хан, правда, на руки его едва взглянул. Но повеселел как-то, очевидно.

– Ничего, что так. Было б все по справедливости в этом мире, так бы и рыбы говорить могли. Иди. Да завтра приди пораньше, еще затемно, – дам тебе халат. Наворочал, поди, на халат-то, раз руки в кровь разъедены.