Над становищем воцарилась напряженная тишина – даже женщины, поняв, что происходит что-то необычное, начали становиться за спинами воинов. Темрик краем глаза увидел Ахат, протискивающуюся в передний ряд. Он одним из первых заметил перемену в чужаке. И, как ни странно, обрадовался. Как ни крути, не лежало у него сердце к тому, чтобы обошлось вообще без боя. Бой – радость для мужчины, момент, когда, танцуя и смеясь, он приближается к семижды семи воинам, сыновьям Улэгэна, Небесного Хозяина. Настоящий воин брезгует убийством беззащитных.

Тулуй сделал быстрый выпад. Мальчишка метнулся в сторону. Неуклюже, словно бы слишком медленно, – но он все же ушел от удара. Впрочем, Тулуй тоже еще только примеривался, больше хотел страху нагнать. Для него мальчишка был не противник, это ясно с первого взгляда, но Тулуй хотел еще и потешиться. Увидеть страх в зеленых глазах. Они принялись кружить по кругу, выставив вперед мечи и напружинившись. Тулуй сделал несколько выпадов, но не всерьез, – так, для поддержания остроты момента.

Некоторые воины, поняв, в чем дело, поджали губы. Теперь поединщики стояли ближе друг к другу, и Тулуй делал один выпад за другим, стремясь серией ложных и прямых ударов сбить противника с толку и достать его. Пока только задеть, пустить кровь. Мальчишка увертывался, одеревенелость движений, отчетливая поначалу, постепенно уходила – так ведут себя в своем первом поединке.

Они сделали еще два круга: Тулуй нападал, а чужак уходил от удара. Молча. Не обращая никакого внимания на крики, подбадривающие его противника, и возмущенное улюлюканье, когда он в очередной раз уклонялся от меча.

Тулуй, конечно, видел, что парень до нелепости подставляется. Не следит за солнцем, не следит за ногами противника, которые выдают направление удара. Он усмехнулся и ударил, метя в плечо.

«Олух! – заорал кто-то над ухом у Илуге. – Меч вверх, живо!»

Он послушно вскинул меч, и удар прошел по касательной, лишь слегка оцарапав ему щеку. Потекла кровь, но он не почувствовал боли. Наблюдатели взвыли.

Теперь Илуге кожей чувствовал, что за его левым плечом кто-то стоит. Кто-то большой. Холод прокатил по позвоночнику.

«Не держи меч, как палку, дурья твоя башка! – взревел голос. – На ноги ему смотри! Сейчас ударит справа. Защиту, дурень! А теперь бей! Бей, говорю, дубина! Тьфу! Отскок! Отходи. Шаг назад. Выманивай волчью погань! Прикрой бок… Влево – и мечом по бедру его! Так!»

Тулуй недоуменно уставился на свою штанину, на которой расплывалось темное пятно. Этот… недоносок сумел его достать! Его!

Он затылком чувствовал взгляд Темрика – снисходительный, ненавистный.

«Ну-ну, – говорит этот взгляд. – Что же ты, вождь? Оброс жирком за долгие годы мира?»

Снег ослепительно вспыхивал на ярком солнце. Лица вокруг сливались в белые пятна на темном фоне. Надо кончать, быстро. Прежде чем потеря крови ослабит его. Тулуй прыгнул.

«Куда смотришь? Сейчас прыгнет! Назад, неслух! Вниз – и снова по бедру. Тьфу! Назад! Отходи! Клянусь Эрликом, сопляк, ты дурень! Большой, неповоротливый дурень! А теперь делай все быстро. Сейчас он снова повторит свой удар – этот, с обманным движением от плеча, а потом резко влево, в обход твоего меча, под поднятый локоть, и вниз – поперек по животу. Кишки вспороть хочет, как обещал. Он уже примерялся – расстояния не хватило. Красивый удар, знаю его. Так вот, когда вверх руку потянет, на меч не смотри. Бей прямо. И быстро. Очень быстро. В сердце. Или в легкое. Куда достанешь. Не достанешь – будешь свои кишки обратно в живот запихивать. Все. Сближаемся!»

Тулуй хотел провести удар красиво. Чтобы его воины видели. Чтобы меч засвистел над головой, а потом прошел плавной дугой, словно бы он собрался ударить в голову. Мальчишка вскинет меч, защищая голову, и тогда откроет свой правый бок. И дико закричит от боли, когда меч вскроет ему живот. Старинный джунгарский удар… Только когда мальчишка не вскинул меч, он понял, что что-то не так, но Тулуй вложил в удар слишком много силы, чтобы остановиться. Прямой удар в грудь отбросил его назад, и его меч только скользнул мальчишке по плечу, сняв лоскут кожи вместе с одеждой. А вот у него в груди словно что-то раскололось.

Чужой меч торчал у него слева, под ключицей, кровь хлестала из широкой раны. Тулуй, словно не веря, попятился назад, начал заваливаться набок. Услышал отчаянный крик жены.

– Как глупо, – прошептал он, уже падая. – Как глупо…

Вот тебе и снулая рыба! Темрик сам еще не верил в произошедшее. Тулуй оседал на землю с пробитым легким (еще бы на ладонь ниже, и меч бы задел сердце, и… хм… Темрик бы решил многие из своих вопросов), а юнец стоял над ним с пустыми руками, моргая с самым ошарашенным видом. Словно бы и не он только что парировал удар, который знает не всякий опытный воин. А он парировал его так, как бы сделал это сам Темрик. Правда, Темрик бы вогнал меч точнее.

Ахат дико закричала, бросилась к мужу. Подхватила меч и бросилась с ним на чужака. Юнец только отступил – в женщине было слишком много ярости и боли, чтобы всерьез сражаться. Она пролетела мимо, остановилась, задыхаясь от бессильной ярости, а потом выронила меч, упала на колени и заплакала. По знаку Темрика воины окружили Тулуя, ощупывая рану и пытаясь остановить кровь. Не смертельная, Темрик и так знал это. Хотя проваляется с ней Тулуй изрядно.

Мальчишка казался каким-то обмякшим. Он смотрел на поверженного противника, на рыдающую женщину чуть ли не с ужасом. Темрик, кряхтя, поднялся. Произошедшее было ему не по нраву, но он еще хранил свою честь, чтобы не отступить от своих слов, и некоторые воины, потащившие было из ножен мечи, под его взглядом потихоньку вложили их обратно.

– Да будет так. Духи сказали свою волю, и моего военного вождя победил мальчик-чужеземец. Но чужак сказал Просьбу Крова и Крови, и был испытан, и прошел испытание. Джунгары не отступают от обычаев предков. Ты принят. Теперь ты один из нас. Твой раб, твои лошади и твоя женщина являются твоими, и никто не посягнет на них. Назови нам твое имя, новый брат.

– Мое… имя?.. – прохрипел чужак. Его глаза вдруг закатились, и он рухнул в снег.

– Орхой! Орхой!

Сотни глоток ревели его имя. Лучники поднимали в небо тысячи стрел, затмевая свет, воины хрипели и корчились в смертных муках, истошно ржали кони, падающие на всем скаку. Он поднял меч, давая сигнал к новой атаке, и из-за соседнего леска вырвался запасной отряд. Он с удовольствием смотрел на своего сына, который вел воинов в бой. Сын его огненной Асуйхан, самой красивой, самой смелой из его жен. Мальчик умело держал щит, уберег коня, когда парня, скакавшего впереди, подстрелили, и с налету врубился в массу напиравших врагов.

Тут ему пришлось отвлечься на ротозеев-кэрэмучинов, имевших наглость попасться ему на дороге. Один был совсем мальчишка с перепуганным белым лицом, и он снес ему голову одним плавным движением с легким чувством сожаления. Голова отлетела под копыта несущихся лошадей, будто войлочный мяч, красная струя из-под меча широким веером забрызгала несущихся мимо. Время замедлилось. Второй кэрэмучин несся на него, размахивая окованной железом булавой. По его ощущениям, двигался он медленно, словно во сне. Этот был на первый взгляд поопытнее, но в азарте слишком высоко поднялся в седле. Один резкий удар по ремням седла – и на такой скорости всадник перелетел через голову коня и угодил ему же под копыта раньше, чем можно успеть дважды моргнуть.

Он утер залитое потом лицо и оглянулся. В тот самый момент, когда его сын неловко взмахнул рукой, меч его бессильно звякнул о землю, и окровавленный конец широкого острозубого палаша вышел у него со спины, пропоров кольчугу и, вероятнее всего, вмяв в грудную клетку с десяток разорванных кольчужных колец.

Он понял, что кричит, и не может остановиться, и уже слишком поздно, поздно…

– Очнись! Ну очнись же! – Женский голос доносился словно бы издалека. Он открыл глаза и уставился в дымовое отверстие юрты. Сбоку тянуло теплом от разожженного очага, ныло раненое плечо. Обрешетка и войлоки юрты были закопченные, видно, что латаные, и от тепла со старых войлоков шел прогорклый, неприятный запах.