— Да, капитан! — как-то неуверенно пробормотал Холлоуэй.

— Прекрасно, но прежде повинуйтесь! Раз я отдал приказание, то оно тотчас же должно быть исполнено!

Холлоуэй все еще стоял в нерешительности, а капитан не спускал с него своих проницательных холодных глаз.

Бунт на судне был делом немаловажным, и морские законы всех стран отличаются необычайной строгостью; в Америке, как и во всех других странах, командир судна пользуется правом жизни и смерти над всеми находящимися на судне, в случае малейшей попытки бунта. А Джонатан Спайерс выправил все необходимые документы до отправления своего из Сан-Франциско; поэтому никто из служащих на его судне не мог считаться свободным в своих действиях против него.

Холлоуэй знал это; знал также и то, что Красный Капитан не задумается пристрелить его при первой попытке неповиновения. И хотя самолюбие старшего механика, двадцать раз заявлявшего своим подчиненным о том, что он не намерен долее повиноваться и снова сесть на судно, сильно страдало, тем не менее он медленно направился к «Римэмберу», куда за ним последовали остальные механики. Не успел он ступить ногой на судно, как Джонатан Спайерс, подозвав Дэвиса, приказал ему громким, отчетливым голосом:

— На двое суток в кандалы мистера Холлоуэя, чтобы научить его повиноваться с большей поспешностью!

Дэвис молча исполнил приказание и отвел Холлоуэя в междупалубное помещение, предназначенное для арестов.

Признаки участия в заговоре и остальных механиков не укрылись от наблюдательного капитана, но он предпочел сделать вид, что ничего не замечает. Покорно принятое Холлоуэем наказание совершенно дискредитировало его во мнении подчиненных, и дальнейшее его влияние на них было погублено теперь навсегда; следовательно, дальнейшие попытки бунта были, так сказать, уничтожены в зародыше.

Собственно говоря, маленький экипаж «Римэмбера» был отчасти прав в своем возмущении против существующих на судне порядков, и, будь Холлоуэй человеком с более сильным характером, он бы смело сказал капитану:

— Мы обязались служить не на военном судне, а вы с первых же дней плавания позволяете убить троих из нас и рискуете, не спросясь, жизнью всех остальных! На подобных условиях мы отказываемся продолжать службу на вашем судне!

И Джонатан Спайерс должен бы был примириться с этим; иначе, если бы он прибегнул к револьверу, то был бы повешен, как только ступит на берег Соединенных Штатов.

Тем временем все, кроме Тома, негра и мистера Литльстона, уже вошли на судно. Видя это, капитан обратился к последнему строгим, холодным тоном:

— Вы меня слышали?

— Слышал, капитан!

— Так чего же вы ждете?

— Я хочу заявить, капитан, что подаю в отставку!..

— Во время плавания я не могу принять вашей отставки, кроме того, напоминаю вам, что вы приняты мною на службу на два года!

— Да, в качестве казначея на судне, но «Римэмбер» вовсе не судно!

— Что же это такое, сударь? — спросил Джонатан, чувствуя, что им овладевает бешенство.

— Это баллон, капитан!

— Баллон?

— Да, баллон! Заметьте, мы прибыли из Америки в Австралию воздушным путем, затем простояли пять суток под водою, что также не может считаться нормальным положением для судна, а в заключение снова совершили небольшой воздушный полет, который мне вовсе не пришелся по вкусу. И так как мы по сие время плавали исключительно в воздухе, то «Римэмбер» должен быть прозван баллоном, а не судном. А я, повторяю, не обязался служить на баллоне, и потому не вернусь больше на «Римэмбер».

— Берегитесь, сударь! — воскликнул Джонатан Спайерс, посинев от бешенства и выхватив свой револьвер.

Но на этот раз он имел дело с упрямцем, что в некоторых случаях хуже человека энергичного.

— О, вы меня не устрашите, — продолжал Литльстон, — я недаром служил 20 лет в суде и знаю свои права американского гражданина!

При последних словах Дик подошел ближе к спорящим и стал вглядываться в лицо непокладистого казначея.

— Но вы не знаете, сударь, морских законов! — заревел капитан.

— Смеялся я над вашими морскими законами! — возразил тем же тоном Литльстон. — Ваш «Римэмбер» — все, что хотите, только не судно, а потому морские законы к нему вовсе не применимы. Это какая-то жестянка для сардинок, подводный колокол, баллон, все, что хотите, но только не судно. Я сам подам жалобу в адмиралтейство, и вы увидите, сударь, что скорее послушают меня, бывшего старшего делопроизводителя калифорнийского суда Литльстона, чем вас, какого-то пирата!

— Нет, это уж слишком! — захрипел капитан и кинулся с револьвером в руке на своего непокорного казначея, который предусмотрительно попятился назад.

— Стойте, — крикнул канадец, становясь перед капитаном, — дайте мне расспросить этого человека!

— Что вы вмешиваетесь? — крикнул Джонатан Спайерс, желая оттолкнуть Дика и заставить его дать ему дорогу, но рослый канадец удержал его одной рукой, как малого ребенка, а другой выхватил у него револьвер и зашвырнул его далеко в траву.

— Вы мне ответите за это насилие! — захрипел капитан, выбиваясь из рук Дика.

— Когда вам угодно! — спокойно ответил старый траппер. — А все же я помешал вам совершить бесполезное убийство!

— Простите меня, Дик! — проговорил, приходя в себя Спайерс, пристыженный спокойствием и сдержанностью канадца.

— Я не вмешивался в ваши дела с экипажем, так как думаю, что вы ввели в их условия необходимые оговорки, но что касается казначея, который полагал, что ему предложили службу на обыкновенном судне, вы не можете принудить его против воли проводить жизнь под обломками или на дне моря, и никакие морские или иные власти не признали бы за вами права на это. Кроме того, я хотел еще узнать: вас зовут Джон Хабакук Литльстон? — обратился он к спасенному им человеку.

— Да, так меня зовут! — отозвался спрошенный.

— Если так, — сказал Дик, — то я Дик Лефошер, муж Анны Марии Литльстон!

— Так это вы, Дик! О, я давно искал вас и Анну Марию, — отвечал Литльстон как-то робко, словно опасаясь услышать ответ, что ее нет уже в живых.

— Уж десять лет, как она умерла! — продолжал канадец. — Это была прекраснейшая женщина! — И слезы закапали у него из глаз.

— Дик! Дик! — воскликнул растроганный казначей. — Правда, мы не особенно ладили прежде. Но, если хотите, станем теперь любить друг друга, как братья, в память умершей!

— Я готов! — сказал канадец, протягивая ему руку.

При виде этой сцены Джонатан Спайерс протянул руку Литльстону в знак примирения.

Дэвис предусмотрительно позаботился закрыть люки «Римэмбера», чтобы разыгравшаяся на берегу сцена не уронила престижа капитана в глазах экипажа.

Решено было, что Джонас Хабакук Литльстон, у которого, по-видимому, не было ни малейшего призвания к морю и воздухоплаванию, останется на суше со своим зятем Лефошером, а Красный Капитан без него будет продолжать преследование общего врага — «человека в маске». Все эти маленькие препирательства и без того уже отняли много драгоценного времени.

— Прежде всего мы исследуем озеро Эйрео! — сказал капитан.

— Едва ли «человек в маске» дожидается вас, — заметил Оливье, — он опустился под воду только для того, чтобы заставить вас потерять его след, и, наверное, покинул озеро, как только заметил, что вы не увидите его!

— Я согласен с вами, — проговорил капитан, — и потому намерен преследовать его по пути в Мельбурн или Сидней, но не могу не осмотреть озера: может быть, я найду там какой-нибудь след или указания!

Нготаки после поражения своего союзника поспешно отступили к своим деревням, но в ту же ночь, окруженные двумя тысячами нагарнуков, были перебиты все до последнего. Не осталось в живых ни одного человека, чтобы возродиться. Это племя исчезло с лица земли. Эта страшная ночь по сие время сохранилась в памяти австралийцев под именем «черного истребления».

Спустя два месяца Красный Капитан один вернулся со своим верным негром Томом во Франс-Стэшен. Неподалеку от берега озера он нашел обломки своего «Лебедя», представлявшие собой груду железа и меди.