— У них бинокль! В нашу сторону смотрят.

— Будем теперь со смертью в пятнашки играть! — сказал капитан, лежа на снегу. — А нахальства у них хоть отбавляй! Их двое, и нас двое, а мы ведь не щенки беззубые.

— В драку они без крайней нужды не полезут. У них, я уверен, другой план. Только следить за нами. А в Канаде они предъявят приказ аляскинского губернатора и потребуют нашего ареста и выдачи американским властям, то есть тем, кто нас сейчас преследует.

— Видно, век нам бегать от мундиров, то от голубых, а теперь от красных! — вздохнул капитан. — Долго я еще на брюхе лежать буду?

Андрей осторожно выглянул из-за скалы. Двое людей спускались со склона, высоко поднимая увязающие в сугробах ноги. На одном из них он разглядел цветной кушак и алеутскую, похожую на женский капор, шапку.

— В одном Живолупа узнаю, — обернулся он к Македону Ивановичу.

— Это само собой. А второй?

— Второго не разберу.

Капитан сел, прикрытый скалой, и принялся набивать трубку. Раскурив ее, решительно поправил повязку на глазу и сказал зло:

— Я, ангелуша, не привычен загнанной лисой быть. Говорите, те двое в драку не полезут? А я хоть сейчас готов! Заляжем в хорошем местечке и встретим их пулями!

Андрей долго молчал. Унизительно бежать, не отбиваясь! От этой мысли горячо стало в глазах. Но в замшевой ладанке, висящей у него на груди, — оправдание всей его теперешней жизни, в ней все его человеческое достоинство и его честь. День, в который он вернет ладанку Красному Облаку, будет днем его победы над подлостью врагов.

— На успех нашей засады надежды немного, — медленно заговорил он. — Они ждут засады, их на это не поймаешь. С большой оглядкой, наверное, идут.

— Осторожный вы стали, ангелуша! Давно ли это с вами случилось?

Андрей закрыл глаза, чтобы не видеть насмешливого, чуть с издевочкой, лица капитана.

— Исход каждой схватки гадателен, — продолжал он все так же медленно, словно только для себя. — При исходе неудачном для нас мы потеряем не только наши жизни, мы потеряем и жизнь целого народа. Я же вместе с жизнью потеряю честь. Я должен вернуть индейцам карту их золотого клада. А потом я не прочь буду уничтожить этих крыс. Крыс надо уничтожать!

Македон Иванович ответил не сразу, и чувствовалось по его тону, что ему стыдно.

— Обидел я вас напрасно, старый дурень. Ваша правда, по-вашему и быть.

Андрей, улыбаясь, открыл глаза. Капитан глядел на небо.

— Снежку бы не мешало, наш след прикрыть. Они ведь в пятку нам идут, по-зрячему гонят!

Андрей снова выглянул из-за скалы. Потом поднялся, осматриваясь.

— Не видно их больше, — сказал он. — В распадок спустились.

— Тогда пойдемте. Надо нам оторваться от них, — поднялся и Македон Иванович. Он снова тоскливо посмотрел на небо. — Где же вы, снега белые, пушистые?

А снег не шел.

Каждое утро, просыпаясь, о, ни смотрели на небо. Снегу! Крупного, пушистого и чистого снегу, чтобы скрыл он «мертвой порошей» следы четырех человеческих ног и восьми собачьих лап! Но снег не шел. Македон Иванович грозил кулаком равнодушному небу и кричал сипло:

— Кидь падь, снежок! Где ты, чтоб черт тебя побрал!..

И снег повалил, наконец, когда он не был уж нужен, мягкий, пушистый, и за один час глубоким убродом покрыл их следы. Он повалил, когда они вышли из гор на высокий обрывистый берег Юкона. Сквозь дымку тихо и ровно падающего снега они увидели слегка холмистую бесконечную равнину. Это была уже Канада, ее Дальний Север, провинция Юкон.

Здесь, особенно около форта Селькирк, лежат на снегу тысячи различных следов, уходящих в любых направлениях. Они пойдут по одному из них и запутают неотвязную, как тень, погоню.

Крутым берегом, заросшим густым ельником, они спустились на Юкон и пошли по его льду. День только начинался, и они рассчитывали к полудню увидеть форт Селькирк, где Македон Иванович лет двадцать назад был не один раз. Но старый капитан с каждым шагом становился беспокойнее. Наконец он остановился, растерянно оглядывая и реку и правый равнинный ее берег.

— Следов не вижу, — сказал он смущенно. — Прежде, помню, за десятки верст до Селькирка и санные, и лыжные, и пешие следы начинались. Форт большой, оплот гудзонбайцев на Юконе. А теперь, глядите, пустыня!

Не дожидаясь ответа, капитан снова зашагал. Он беспокойно спешил, делая широкие, быстрые шаги. Из-за холмов показался Пелли, младший брат Юкона. На их слиянии и стоит форт. Македон Иванович припомнил, что вон с того плосковерхого холма видны были стены и башни Селькирка и развевающийся над ними гордый красно-синий флаг Британии. Капитан рысью взбежал на холм и увидел груду обгоревших развалин.

Македон Иванович не знал, что шестнадцать лет назад форт Селькирк был взят индейцами штурмом и сожжен. Зимой 1851 года аляскинские индейцы-чилькаты, соединившись с канадскими так-гишами, напали на Селькирк, стеснявший свободу торговли и обмена между двумя этими племенами. Старинный форт, выстроенный еще французами, помнивший комендантов в завитых париках и кружевных жабо поверх парок и кухлянок, слышавший псалмы гугенотов при свете северного сияния, был атакован морозной ночью и не продержался даже до утра [78].

— Удар под ложечку! А вина моя, — сказал сразу ослабевший, потерявший свою кипучую энергию капитан. — Должен был я, ржавый шомпол, подумать, что за десятки лет много воды утечет. Куда же я вас вел?

— Ничего страшного не случилось, — начал успокаивать его Андрей. — Мы крепко держимся на ногах, в мешках у нас остались горсть пеммикана и кусок медвежьего сала. Для охоты мы останавливаться не можем, погоня за плечами, но с этим запасом продержимся дня три-четыре. А за это время можно далеко уйти, и многое может измениться за это время. Бодрее, Македон Иванович! Вперед!

И они снова пошли, пошатываясь, на стертых и сбитых ногах. На второй день этого невеселого и полуголодного похода они вышли из лесной чащи на просеку, явно сделанную человеческой рукой. Просека спускалась к Юкону, к стоявшим на берегу большим бревенчатым домам, крытым тесом, со стеклами в окнах. Андрей счастливо вздохнул и шагнул нетерпеливо к домам белых людей, но капитан положил ему на плечо руку:

— Не торопитесь, ангелуша! — Он смотрел пристально на береговые строения. — Так и есть! Хоть и одним глазом, а вижу на дверях льва под короной, вставшего на дыбы. Королевский британский герб. Это пост королевской конной северо-западной полиции. Забыли губернаторский приказ? А красные мундиры не лучше голубых, ангелуша!

— Коли так, пошли дальше! — энергично вскинул голову Андрей.

— Правильно, дальше пойдем! Только не слишком далеко. Видите дымок над березовой гривкой? Думаю, что там не столь удобно, как в полицейской камере, но зато, на первый случай, более безопасно.

Они свернули с просеки снова в лес, пошли по берегу замерзшего ручья, и он привел их к небольшой полянке, на которой чернела индейская барабора. Невдалеке от хижины, в небольшом овражке, укрытые от ветров, лежали привязанные короткими ремнями к деревьям восемь упряжных собак.

— Вот что нам нужно! — сказал обрадованно Андрей, отбрасывая ногой Царя, злобно залаявшего на чужих псов.

Хозяином бараборы оказался индеец-атапаск из племени Собачьи Ребра. Имя его можно было перевести только длинной фразой: «В Пышные Одежды Разодетый Человек». Но одет он был в лохмотья вытертых, изношенных оленьих и собачьих мехов. На лицо его жутко было смотреть. Медведь сорвал когтями его нос, снес верхнюю губу и продрал щеку так, что в дыру видны были зубы. Пышно Разодетый имел жену и двух сыновей, одетых в такие же лохмотья. Андрей понял причину этой бедности, увидев на нарах темную бутылку с дешевым можжевеловым джином.

Сначала Пышно Разодетый принял русских холодно. Они обратились к нему по-английски, а индеец, важно запахнувшись в неописуемую рвань, ответил по-английски, что он «не слышит язык белых». А когда капитан заговорил с ним по-атапасски и сказал, что они не англичане, а касяки, индеец заулыбался страшной улыбкой, пригласил их в бзрабору и крикнул жене, чтобы скорее давала еду.