Глаза Лизы блестели. В них было нетерпеливое детское любопытство.
— Я не могу показать тебе эту карту! — твердо сказал Андрей.
— Почему? Это какая-нибудь тайна?
— Да, это тайна Мне доверили, ее, и я не могу…
— Не можешь доверить ее мне?
Лиза опустила голову. У нее было лицо обиженного и разочарованного ребенка. Андрею стало жаль ее. Мелькнула мысль: «Покажу ей эту карту! Она так огорчена и обижена моим грубым отказом… »
— Нет, не могу! — вслух ответил он на эту свою мысль. — Лизанька, родная, не обижайся. Это не моя тайна. Ты знаешь, что такое долг чести!
Лиза молчала. На глазах ее были слезы обиды.
Андрей несмело обнял ее поникшие плечи.
— Лизанька через несколько часов я уезжаю из города. Не омрачай эти последние, дорогие мне минуты!
Лиза не шевельнулась, но пальцы ее забегали по столу, комкая скатерть. Андрей подумал: «Почему сегодня у этой выдержанной светской женщины руки все время в движении, казалось бы, совсем не нужном? То она вертит в руках костяной книжный нож, то заглаживает ногтями складки на платье, то, как сейчас, комкает скатерть?»
— Куда вы уезжаете? Надолго? Зачем?
Она перешла на «вы», и в голосе ее зазвучали холодность и враждебность.
— Я еду на Береговой редут, к моему другу капитану Сукачеву. Ты видела его сегодня на плацу. Зачем? У меня есть обязанности перед индейцами. Они доверили мне свои жизни! А я не из таких, чтобы дезертировать и оставить их в ловушке. Ты чуткий человек, Лизанька, и ты поймешь меня.
Она встала с канапе и начала нервно ходить по комнате.
— Нет, не пойму и предвижу для вас новый жестокий урок. Я предвижу катастрофу для вас! Обязанности перед индейцами вы возложили на себя из жалости, по мягкости характера, и они очень скоро вызовут у вас досаду и отвращение!
Андрей сидел, опустив голову. Он слышал холодный змеиный свист ее шелка при быстрых поворотах, слышал ее холодный голос и не решался взглянуть на нее.
— Отдать свою дружбу, свою верность этим дикарям? Продать душу скотам? — выкрикнула она с истерической злобой. — Вы мальчишка, начитавшийся Купера! Вам захотелось поиграть в благородство Кожаного Чулка?
Он молчал, подавленный непониманием и враждебностью, звучавшими в ее истерических криках. Лиза помолчала и неожиданно спокойно спросила:
— Хорошо. А что дальше? Вот вы вернулись с вашего Берегового редута Возможно, я не уеду в Петербург, а буду ждать вас в этой жалкой лачуге Что дальше?
Задай она ему этот вопрос вчера, он ответил бы ей горячо, уверенно, а сейчас, охваченный неприятным чувством все возрастающей внутренней неловкости, он сказал неуверенно:
— Я не успел еще обдумать, приготовиться… Но скажи мне только «да», позволь мне действовать, и я…
— Позволяю! И что же? Я буду блистать в местном beau monde [72], отплясывать на вечеринках кадриль с кавалерами в смазных сапогах, вязать шарфы и косынки, гадать на картах и читать «Мертвые души», которые здесь новинка? А вы будете делать чиновничью карьеру. Вас, может быть, в столоначальники даже произведут!
— В столоначальники я не гожусь. И жить здесь я не буду.
— Понимаю. Поедем в ваши пустыни? Рай в индейском шалаше? Может быть, на берегу моего, Лизиного озера, чудесно-голубого, как мои глаза? Боюсь, что такой романтической жизни я не выдержу. Я не индейская или алеутская баба с луженым желудком!
— Я хотел сказать, что не буду жить вообще на Аляске. Я уеду отсюда. Аляска для меня теперь чужая земля, — ответил Андрей.
Он сидел, по-прежнему опустив голову, машинально разминая в пальцах поднятую с пола бобровую шкурку.
— А в Петербург вас не пустят. Вы это знаете.
— Знаю.
— Петербургские кретины в полицейских и жандармских мундирах думают, что стоит Андрею Гагарину появиться в столице, как он снова начнет разбрасывать герценовские издания и адские машины.
— Я не прочь от этого.
— Перестаньте! Жизнь дала вам жестокий урок. Вы много страдали, и вы имеете право на счастье… Зачем нам Петербург? На земле много чудесных мест! Париж, Италия! А Швейцария? Алмазное сияние горных вершин, развалины замков, зеленые долины, водопады! Красота ослепительная, потрясающая душу!
Она внезапно замолчала. Заскрипели половицы под ее шагами. Андрей поднял голову. Лиза стояла рядом, и у нее было такое лицо, что он тоже встал, уже зная, что произойдет что-то необыкновенное Лиза вскинула руки, блеснув кольцами обвила его шею и начала целовать, молча, исступленно, крепко, будто душила его. Слышно было только ее порывистое горячее дыхание. Потом он услышал ее шепот:
— Милый… вспомни старый сад… наши клятвы… Ты хочешь вернуть наше молодое счастье?
— Лизанька, я ждал тебя пять долгих лет! — крикнул Андрей.
— Мы уедем отсюда, вместе уедем! — нежно гладила Лиза его щеки, смотрела в его глаза и смеялась тихим счастливым смехом. — Мир у наших ног! Все его радости ждут нас! Ты богат! Ты миллионер! — Андрей вздрогнул и поднял свои руки к ее рукам. А Лиза, понимая, что настала решительная минута, и догадываясь, что все, чего она достигла, снова ускользает от нее, еще крепче обнимала шею Андрея и еще неистовее целовала его. — Ты любишь меня, знаю!.. И я долгие годы ждала тебя, мучилась… А теперь моя жизнь в твоих руках. Сделай ее счастливой! Хочу полного счастья! У тебя миллионы, ты признался мне в этом… Миллионы, миллионы, миллионы! — с исступленной настойчивостью повторяла она.
Андрей с силой разорвал ее руки, обвивавшие его шею, и, шатаясь, отступил:
— О каких миллионах ты говоришь? Опять это золото? Оно не мое, я говорил уже тебе об этом!
Лиза опустилась в кресло и с такой силой вцепилась в край стола, что стол качнулся.
— Уходите! — хрипло сказала она. — Вы променяли любовь на золото! Мелкая, жадная душонка!
Андрей не двинулся. Он боялся шевелиться, будто стоял на тонком подламывающемся льду. Один шаг, и произойдет непоправимое.
— Не уйду! Не могу уйти! — он схватил ее руки, лежавшие на столе, но она брезгливо вырвала их, едва его ладони, твердые, как древесная кора, с костяными наростами мозолей, коснулись ее рук. А он продолжал тянуться к ее рукам и говорил с лихорадочной поспешностью, не скрывая своего страха снова потерять ее.
— Опять одиночество? Я увидел светлый мир, а ты опять гонишь меня во тьму и безмолвие пустынь?..
Лиза сидела, зарыв лицо в ладонях и часто вздрагивая всем телом. Она заговорила, не снимая ладоней с лица, и голос ее был пустой, тоскливый, измученный:
— Я так устала от вечной нищеты, от фальшивых бриллиантов, от туалетов, купленных в кредит, от унизительных объяснений с кредиторами… Всю жизнь я мечтала о богатстве. В детстве я любила сказки о золотых кладах… В институте я часто видела во сне золото. Много-много золота! И золото мелькнет, блеснет и исчезнет! Вот и сейчас… Были горы золота, и нет их… О, как я ненавижу!
Андрей понимал, кого злобно ненавидит Лиза. Он еле сдерживался, чтобы не застонать от душевной боли. В словах и голосе горячо любимой им женщины была обнаженная, грубая, хищная алчность. Солнце, сиявшее в его душе, потухло
Лиза опустила ладони, и лицо ее напугало Андрея. Оно стало некрасивым, угловатым и острым от исказившей его злобы Андрей понял. Путаясь ногами в разбросанных по полу шкурках, он пошел к дверям. Перед глазами его стояло в черном небе холодное, злое, ложное солнце. И вдруг, среди черного холодного отчаяния, он услышал откуда-то издалека ласковый, нежный, зовущий голос Лизы:
— Ты не передумаешь? Ты не останешься со мной? Не уходи, счастье мое…
— Не передумаю!.. Не останусь!!. — хотел крикнуть в ответ Андрей, но не успел.
Дверь, к которой он подошел, открылась перед ним сама.
В дверях стоял Шапрон,
„ВОСКРЕСШИЙ РОКАМБОЛЬ "
Маркиз был без сюртука и даже без галстука. Значит, он здесь свой человек и сидел, по-видимому, в соседней комнате, подслушивая его объяснение с Лизой. И, словно угадав мысли Андрея. Шапрон улыбнулся изысканно-вежливо:
