– Не стрелецкая голова, а Гаврилкина задница ты! На какие дела ты сбиваешь! К тому делу без нашего приговора не волен Мошницын, а мы, земски выборные, воли ему на то не даем. А ты, гилевщик, подавай свою саблю.

– Саблю?! – воскликнул Коза, поняв, что попался.

Он вскочил и с силой выдернул саблю, но крепкий удар кулаком в подбородок в тот же миг сбил его с ног…

– Стрельцы! – крикнул Неволя.

Красные кафтаны стрельцов старого приказа наполнили комнату. Кузнец вскочил и схватил в обе руки тяжелую дубовую скамью. Он мог бы ею сокрушить не один десяток противников.

– Михайла Петров, ты чего устрашился? – миролюбиво воскликнул Устинов.

– Не на тебя мы пришли, – поддержал Неволя. – Ты староста всегородний. Мы сами обрали тебя!..

– Тебя оберечь пришли от напасти, – вмешался Левонтий Бочар.

– Гаврилка грозился, что ныне ключи от житниц возьмет у тебя не добром, так силой, да тебя самого под пытку, – подсказал Абрам Гречин.

Связанного, не приходящего в сознание Козу оттащили в светелку.

Михайла взялся за шапку. Он был в смятении. Недоверие к старым стрельцам и к большим посадским в нем жило с первых же дней восстания. Не раз, рассуждая с Гаврилой и с летописцем, они говорили о том, что старый стрелецкий приказ может предать весь город. Теперь же Соснин, Неволя и Гречин – трое пятидесятников старого приказа – объявили его своим другом! Появление их здесь во главе с Устиновым и Левонтием Бочаром говорило кузнецу об измене.

«К Гавриле бежать!» – мелькнуло в его уме.

Он уже понял, что только решительный, смелый хлебник сумеет смирить их.

– Куды ты, Михайло Петров? – спросил Устинов.

– Дома сутки уже не был. Сон клонит, – сказал кузнец. Он хотел притвориться, но голос его задрожал от волнения.

– Ныне не время тебе уходить из Земской избы, всегородний староста! Тут стрельцы тебя охранят от напасти. Чужих в избу никого не пустят, а хочешь поспать, тут ложись да поспи, – предложил Неволя.

– Стрельцы! Караулить старосту. Из избы, ни в избу не пускать никого до утра, – приказал Максим Гречин.

– Василий Остроженин, ты в начальных останешься тут, а с тобой два десятка. Держать караулы в избе… Народу не стало б сумленья, коли снаружи держать… – указал Неволя одному из своих десятников.

– Что ж я – невольник? Колодник я, что ли?! – воскликнул Мошницын в растерянности и негодовании.

– Не мало дите ты, Михайла! – сказал дружелюбно Устинов. – Тебя от напасти блюдут, ан ты же в обиде!.. Прощай покуда!

– Пошли! – отозвался Неволя.

И вся толпа вышла из Земской избы, кроме двух десятков стрельцов, разместившихся в горницах с саблями и бердышами…

По темной улице, без шума, в молчании небольшой отряд направился к Гремячей башне. Невдалеке от башни стрельцы рассеялись, прижимаясь к заборам домов…

От молчаливой башни послышалась одинокая, то ли озорная, то ли тоскливая песня троицкого звонаря Агафоши:

Вверху в окне башни метался огонь…

С соседней улицы послышался в мертвенной тишине топот бегущего человека. Вот слышно, как тяжело, со стоном рвется дыхание из его груди…

Подбежав к двери башни и не видя крадущихся стрельцов, поп Яков выкрикнул:

– Агафоша, открой! Отвори!..

– Ты, батюшка? – осторожно спросил звонарь.

– Я, я… живее!..

Брякнул засов. Поп скользнул в башню и торопливо промчался мимо Агафоши вверх по узкой каменной лестнице…

В тот же миг в двери башни снаружи вцепился десяток стрелецких рук… Агафоша с ножом в сердце свалился у двери. Через него шагнули Абрам и Неволя…

Поп еще поднимался во мраке по каменным узким ступеням. Вот он взялся за кольцо. Ему послышалось за спиной осторожное шарканье многих ног…

– Кто там?! – тревожно воскликнул он. – Ты, Агафошка?

– Я, – громко ответил Неволя.

– Левонтьич! – воскликнул поп в безотчетном испуге.

«Не отмыкай!» – хотел выкрикнуть он, но горло перехватило и сжало. Ноги его подкосились, он схватился рукой за дверное кольцо и, чувствуя в темноте, что кто-то стоит в двух шагах от него, снова в ужасе крикнул не то, что хотел:

– Левонтьич!

Железная несокрушимая дверь сама тяжело распахнулась… Сбив с ног попа, топча его сапогами, в башню рванулась ватага стрельцов с обнаженными саблями. Удар головой в живот опрокинул хлебника. Не дав ему встать, на него навалился десяток красных кафтанов.

– Харлашка! Серега-а! – крикнул Гаврила.

Сергей Пяст с каленым железным прутом кинулся на толпу стрельцов. Звериный рев вырвался разом из нескольких глоток. Стрельцы, обожженные орудием пытки, бросились на Серегу. Пяст бил их по головам, защищаясь длинной тяжелой железной цепью. С лестницы тоже слышались звуки схватки: там в темноте бились с неравною силой приверженцы хлебника…

Иван Нехорошка, во мраке хватая стрельцов за ворот, бил их о стену головой и сбрасывал с лестницы вниз, где они увлекали других своими телами…

В башне ударил выстрел. Тогда один за другим в ответ грянули два пистолетных выстрела с лестницы… Из башенной двери фонарь осветил ступени. Нехорошка корчился у двери, схватясь за живот… Стрельцы, теснясь, лезли наверх.

– Стой тут, робята! – скомандовал им Неволя и снова скрылся за дверью.

Убитый Серега Пяст попал головою в угли, и волосы с треском вспыхнули на его голове, распространяя смрад. Очнувшийся от забытья после пытки Иван Чиркин безумно водил глазами, не умея понять, что творится.

Томила Слепой, освобожденный стрельцами, в поспешности и смятении натягивал вытертый кафтанишко прямо на голое тело…

– Слава богу, до пытки поспели, Томила Иваныч? – покровительственно спросил Устинов, похлопав его по спине.

– Попа-то спрысни водой – затоптали беднягу! – с сочувствием произнес Левонтий Бочар.

Один из стрельцов взял ведро и облил холодной водой неподвижно лежавшего на полу священника.