Томила сидел за столом, загородив свет воскового огарка и поскрипывая пером. Изредка, глядя на пламя, он задумывался над словом, и тогда до слуха его долетало все множество звуков, слагавших ночную тишину: шуршание тараканов, лай собак по дворам, крики котов, сонное и редкое дыхание Иванки и шаги за окном. Вот, бряцая оружием, прошел стрелецкий дозор, вот какой-то случайный ночной прохожий… Томила прислушался. За окном послышались голоса: кто-то тихо заговорил. Томила наскоро сунул исписанные листки под стол и скинул дверной крюк. В сторожку вошел старичок нищий и с лукавым смехом обратился к нему:

– Не признал?!

– Отец Яков! – воскликнул подьячий, узнав в старике соседа, попа с Болота. – Чего-то ты? Маслена миновала.

– Маслена миновала, а я и ряжусь, – с усмешкой сказал старик. – Владыки страшусь – в одночасье в подвал засадит, коли проведает, а дело к тебе безотменное: завтра царские именины, голубчик, – сказал ряженый поп, приблизясь.

– Мне что?! Ко двору на пирог не звали! – усмехнулся Томила.

– А ты слушай: земские старосты Подрез да Менщиков после обедни пойдут ко владыке, станут его просить отслужить молебен о здравии царевом на площади.

– Что ж, в церкви крыша худая аль места мало?

– Чают весь город собрать к молебну, да хочет владыка усовестить горожан, чтоб повинное челобитье в Москву бы послали да тебя с Гаврилой схватили…

– Кто ж его станет слушать? – сказал Томила, уверенный в том, что разговор о повинной в городе не найдет поддержки.

– Стрельцы приказа Чалеева станут – сговорено… Большие посадские станут, а там и пойдет… Да ты слушай – за тем ведь ночью к тебе прилез: попов будет много, попы станут в одно с владыкой. Он ныне двоих попов засадил за то, что стояли у караула с посадскими для береженья немца… при моих глазах их в подвал потащили…

Поп придвинулся к самому уху Томилы и зашептал:

– Владыка стрельцов скоро ждет с Новагорода от воеводы. Митрополита просил с увещаньем приехать, и тот-де тоже к нам едет…

Томила растерялся. Заговор Макария с земскими старостами был неожиданным. Что можно сделать за ночь? Бежать на площадь сейчас же, ударить сполох? Напугаешь ночью народ – может статься и хуже: устрашатся прихода иногородних стрельцов и отступятся сами…

Только что из-под пера Томилы лились слова уверенности в победе: «Чаю, встают уже города. Сердцу бы крылья – птахой летел бы по городам зрети восстание их на неправды бояр. Может, в самый сей час и ударил медью сполох в Твери да Калуге, а может, огнем горят в Москве боярские дома в эту ночь…» И вдруг, вместо восстаний по городам, приходилось ждать нападения на себя…

– Чего ж теперь делать? – в растерянности вслух произнес Томила.

– Томила Иваныч, – раздался шепот с полатей, где спал Иванка, – хошь, я побегу к стрельцам новых приказов да их всех на владыку взбулгачу?!

– Не дерзнут на владыку, – ответил поп. – Божьим слугой его почитают. Тебе кто поверит, младеня?..

В ставень ударили с улицы тревожно и громко. Ряженый поп с неожиданной живостью выскочил за дверь во двор. Томила скользнул за печь.

– Кого надо? – спросил через ставень Иванка.

– Томилу Слепого, – откликнулся голос снаружи.

Свои так не должны звать: условлено было спрашивать по-иному. Значит – чужой.

– Дома нет. А пошто его? – отозвался Иванка.

– Владыка зовет у него побывать – вместе бы и помолиться в полунощном бдении, – сказал второй голос.

– Придет домой – и скажу, – пообещал Иванка.

– Неладно, что звали, – когда посланцы владыки ушли, прошептал Томила. – Сами не влезли б во двор. Схватят тут нас одних ночью… Не они ль у Гаврилы и пса уморили, чтоб легче с хозяином после справиться?..

Поп ушел.

Приперев для верности дверь кочергой, они еще долго шептались, и, несмотря на тревогу, Иванка был счастлив, что судьба доверяет ему защиту Томилы. Он вышел в сенцы и принес два топорка – на случай, для обороны. Решив поутру поднимать стрельцов новых приказов, они легли, когда раздалась полуночная петушиная перекличка и из Троицкого дома донесся одинокий удар колокола, зовущий к ночной молитве…

Едва они задремали, опять застучал кто-то в ставень. Иванка вскочил, заметался по темной избе с топором.

– Кто там? Кого?! – дрогнувшим голосом спросил он.

– От кума поклон! – ответил с улицы незнакомый голос.

Это был условный отзыв вестника от Истомы.

Иванка выскочил, распахнул ворота, всадник въехал во двор, спрянул с седла и, бросив Иванке поводья, шагнул к Слепому:

– Томила Иваныч – ты?

– Я.

– Новгородцы послали к тебе, Томила Иваныч. Новгород встал…[167]

Не в силах вымолвить слова от полноты счастья, Томила обнял гонца. Они целовались, будто на пасху. Никогда не видавшие раньше один другого, они сжали друг друга, словно братья после долгой разлуки, отшатнулись один от другого, не отпуская объятий, взглянули друг другу в глаза и снова поцеловались. Только тогда Томила обрел утерянный на мгновение дар речи.

– Господи, слава тебе! – торжественно произнес он и перекрестился широким крестом. – Встал Новгород! – повторил он слова гонца, словно силясь осмыслить эти слова во всей полноте, во всей силе.

– Иван, Ванюша, иди, и тебя поцелую! Весь мир целовал бы, как в светлое воскресенье!.. Знать, голос наш услыхали… Недаром писали мы, Ваня! – дрожащим от волнения голосом произнес Томила.

Иванка обнялся с летописцем.

– Вот когда, Ванюшка, остров Буян-то не в сказке!.. – И обернувшись к вестнику, Томила опять обнял его за плечи: – Спасибо тебе, человече, за добрые вести. Идем в избу.

– Иван, коня поводи. Замучил я его. Не сразу остыл бы, – сказал гонец, словно он давно был знаком с Иванкой.

– Постой-ка, Иван, чем время терять, ты коня не гони, а помалу трусцой съезди к Гавриле да Прохору с вестью. Зови их ко мне, да еще заверни к Леванисову да к Яге, – приказал Томила.

Пока Иванка поехал, Томила с вестником вошли в дом.

Летописец жадно расспрашивал обо всем, и гонец рассказывал ему, как новгородские стрельцы и посадские два дня ходили по избам друг к другу, читая письма Томилы и слушая вести, привезенные Истомой, и как наконец восстали так же, как во Пскове, схватили немца, приехавшего за хлебом, разгромили стояновские лавки и палаты, освободили колодников из острога и заперлись в городе.