Оставалось двенадцать дней… и после этого невиновная женщина погибнет. Если только она действительно невиновна.

Я беспокойно заворочался в постели. Именно это и представляло собой краеугольный камень этой проблемы, вопрос, не дававший мне покоя с того момента, когда мы с ней встретились впервые. В конце концов, Суд Внешнего предела обвинил ее на основании того, что считал верными и надежными доказательствами вины. И что бы не представляли собой эти доказательства, они находились на расстоянии многих световых лет, и на Солитэре никого нельзя было убедить в ее невиновности.

А что касалось меня лично…

Гордыня на шее у нечестивых, как ожерелье, насилие — платье, в которое они рядятся. Тела их источают злобу, сердца их переполнены коварством. Цинично они оправдывают всякое зло, надменно оправдывают силу. Возносят себя до небес…

В этих словах было слишком много поэтики, но еще больше правды. И, действительно, с кем бы я здесь не встречался, всех окружала некая аура, обязанная своим существованием образу мыслей и поступков, поскольку являлась ясным отражением лежащей в ее основе личности. Мои учителя в поселении Кана сравнивали это со скалистым пластом, располагавшимся под постоянно меняющимся грунтовым или песчаным ландшафтом. А скалистый пласт за один вечер не изменишь, не размягчишь никаким волевым актом.

Мне приходилось много говорить с Каландрой, это происходило на протяжении нескольких дней и в самых разных ситуациях.

В ее глазах я прочитывал самые неуловимые оттенки характера, я наблюдал за её лицом, её телом… и единственно возможным для меня стал вывод о ее невиновности.

Конечно, Каландра была человеческим существом, а не святой. Её аура свидетельствовала о тех же страстях и слабостях, которые присутствуют у всех нас. Но я не видел в ней холодной бесчувственности убийцы.

Благословенны будут милосердные, и к ним проявят милосердие… Пусть справедливо отнесутся к слабым и сирым, калекам и убогим. Помоги слабому и страждущему, спаси их от когтей нечестивцев…

Я пытался что-то сделать, действительно, пытался. Умолял Рэндона, упрашивал адмирала Фрейтага, обращался ко всем официальным лицам на Солитэре, до кого успел добраться. И каждая дверь, в которую я пытался достучаться, захлопывалась передо мной, едва отворившись.

Благословенны будут милосердные, и к ним проявят милосердие…

— Но ведь я сделал все, что было в моих силах… — простонал я. В моем разуме смешались страх за Каландру и чувство вины перед ней. — Больше я ничего не могу сделать.

Нет. Оставалось еще одно… Последнее…

Истинно говорю вам, тем, кто собирался здесь, чтобы строить Башню; не сесть ли вам и не обдумать, сколько понадобится вам, чтобы завершить ее…

По моему телу пробежала дрожь. Да, оставалось еще одно, что я мог предпринять… Но это может стоить мне многого. Очень многого.

Будь послушен тем, кто учителя твои… Как благословенны те, кому Бог не внушил чувства вины, чьему духу неведом обман…

Кто проявит заботу об учителе своем, того почитать будут…

Здесь должны быть поставлены на карту не честь моя, и не мое дело, а моя собственная жизнь и жизни других. Я не мог отважиться на то, чтобы рисковать этим. И не желал.

Благословенны будут милосердные, и к ним проявят милосердие…

Спорить с этим я не мог. И, в конце концов, сдался.

На корабле таких размеров, как «Вожак», всегда обитает множество звуков, скрипов, вибраций, даже различимы шаги, движения механизмов, жужжание приборов и отдаленные голоса, разговоры. Это, как правило, тихие, но очень явственные звуки. Новичок, попадающий на корабль впервые и ненадолго, скорее всего и не ощутит их, а по прошествии очень небольшого времени и совсем перестанет их воспринимать. Но для меня они существовали всегда, постоянно присутствуя в моем подсознании, время от времени набрасываясь на меня.

И теперь, лежа на койке с закрытыми глазами, я прислушивался к тому, как отходил ко сну наш «Вожак».

Естественно, речь не шла обо всей команде. Один из старших офицеров оставался на капитанском мостике, кроме того, трое других членов команды дежурили в машинном отделении и за пультом обзора. И, разумеется, Куцко тоже не позабудет выставить кого-нибудь из своих людей часовым у камеры Каландры. Но остальные разойдутся по своим каютам и будут готовиться ко сну, как, например, Рэндон и другие, находящиеся на борту «Вожака» пассажиры.

Я дождался, пока на корабле станет тихо, через минут пятнадцать вышел из своей каюты. Никого вокруг не было видно, и я, как можно быстрее, старался добраться туда, куда хотел. На мостике должен был быть, кроме самого капитана Бартоломи, второй офицер Ласковски, если только я не ошибся.

Всё так и есть.

— Мистер Бенедар, — капитан Бартоломи кивнул мне, слегка удивившись моему появлению здесь и в такой час. Ласковски поднял на меня взгляд, оторвавшись от своих датчиков и мониторов, и через секунду снова склонился над ними.

— Капитан, — кивнул я в ответ, отчаянно пытаясь заставить себя говорить обычным тоном, — очень хорошо, что я застал вас — мистер Келси-Рамос сказал мне, что вы, скорее всего, будете здесь и сможете мне помочь.

То, как я сам воспринимал собственный голос, лгавший напропалую, рождало опасение, что капитан Бартоломи неизбежно уже после первых слов заметит это. В горле застряли спазмы, и мне показалось, что миновала вечность, пока он заговорил.

— Обычно я перед сдачей вахты имею привычку произвести небольшой осмотр. Чем могу для вас служить?

Оглушенный страшными ударами сердца, я все же понял, что не дышал, пока он выговаривал эту фразу.

— Мне необходимо сделать заказ на Башню, — произнес я, стараясь как можно непринужденнее шевелить пересохшими губами, отмечая про себя, что снова обрел способность дышать. — Намереваюсь узнать у них, есть ли возможность взять напрокат небольшой корабль для полетов внутри системы.

Капитан Бартоломи вежливо поднял брови.

— Мистер Келси-Рамос больше не доверяет «Вожаку»?

Я попытался ответить на его улыбку такой же искренней.

— Нет, капитан. Он решил, что неплохо было бы взять с собой копии документов «Эйч-ти-ай» на рудники на двух разных кораблях.

Он задумался, но это был интерес, но не подозрение.

— Что, эти материальчики опаснее динамита, а? Я уже слышал по этому поводу разные слухи.

— «Эйч-ти-ай» один раз уже попыталась заполучить их обратно, — сказал я, напряженно следя и за реакцией подслушивавшего наш разговор Ласковски. Но ни в том, ни в другом не было ни искорки подозрения, и я решился немного сгустить краски. — Проблема состоит в том, что Дэппер опасается появления способа хотя бы частично скопировать данные с другого корабля во время полета через пространство.

Бартоломи, взметнув брови, хмыкнул.

— Это для меня не новость, — заявил он. — А мистер Келси-Рамос не говорил о том, кого он планирует послать на борту этого корабля?

— Одного меня, — ответил я.

И снова брови поползли вверх, и я тут же пожалел, что не назвал кого-нибудь еще. Все еще не чувствуя подвоха, он внезапно сменил интерес на неуверенность.

— Только вас одного? — переспросил он.

— Да, — утвердительно кивнул я и снова испытал неприятные ощущения. — Остальные будут крайне необходимы ему здесь, на «Вожаке».

В его глазах появился проблеск понимания с небольшой долей недовольства, оно было вызвано, очевидно каким-то не очень значительным внутренним конфликтом.

— Кроме того, — добавил я, надеясь, что правильно угадал его настроение, — мистер Келси-Рамос предупредил, что большое количество отсутствующих может броситься в глаза Айкману, который обязательно заподозрит неладное.

Оказывается, я понял его реакцию правильно. Бартоломи кивнул, неуверенность постепенно исчезла, стоило ему из чужих уст услышать подтверждение его собственных мыслей.