— Взрыв произошел на дне моря на глубине восьми километров, — начал выдавать данные зонд, и я машинально отметил, что не подозревал о таких глубинах. При общем обзоре из-за спокойных волн море представлялось мелководным. — Скорость истечения фторсиликона в образовавшийся тектонический разлом составляет около одиннадцати кубических километров в минуту. Если такая скорость сохранится, то фторсиликоновое море полностью исчезнет в недрах планеты менее чем за сутки.

Однако! Я еще раз внимательно посмотрел на экран. В ракурсе сверху и масштабе один к миллиону фторсиликоновое море не выглядело морем. Оно было больше похоже на заполненный реагентом искусственный резервуар гигантского промышленного объекта. Неужели кто-то добрался до мифических установок марауканцев и запустил их? Какую реакцию он собирался инициировать?!

— Вас вызывает Эстасио Мугаджи, — сообщил секретарь.

Я поморщился. Сейчас отбоя от вызовов не будет… Каждый посчитает своим долгом поинтересоваться у планетолога, что произошло.

— Соедини.

— Вольдемар! — излишне эмоционально вскричал с экрана экспансивный маршрутный сценарист. — Что произошло?!

«Как же, так я тебе и сказал!» — подумал я, но внешне постарался сохранить невозмутимость.

— Ничего необычного, — пожал плечами. — Очередной тектонический сдвиг.

— Раньше при тектонических сдвигах платформу не качало, — не поверил Эстасио, пристально вглядываясь в мое лицо, будто надеялся прочитать на нем полный отчет о катаклизме.

— Это — Мараукана, — снисходительно усмехнулся я и развел руками. — Здесь каждый раз что-то новое… Будет что-то любопытное, обязательно сообщу.

— Очень на это надеюсь, — буркнул он и, одарив напоследок недоверчивым взглядом, отключился.

Я ожидал, что последует очередной вызов, но не дождался. Никого больше не интересовало, что же там такое грохнуло за пределами платформы, отчего ее закачало. Никого!.. И это вызывало недоумение. Конечно, контингент у нас еще тот — все, скорее, отбывают срок, интересуясь больше зарплатой, чем результатами работы. Но чтобы только одного человека взволновало происшествие, связанное с личной безопасностью? В такое равнодушие контингента я не верил.

Я встал с кресла, отключил монитор сейсмографа, потянулся… И неожиданно ощутил, что мне глубоко на все наплевать. Голова полностью отказывалась работать, мозг требовал отдыха. И в то же время спать не хотелось. Явный признак переутомления.

Бесцельно послонявшись по коттеджу, я вышел на крыльцо. Жаль, что Куги больше нет — только сейчас я понял, насколько умиротворяюще действовало его присутствие. Лег бы сейчас в постель, положил голову на мягкий бок имитанта и уснул под навевающее сон урчание…

Из окон коттеджа Мари Нолано лился призрачный голубоватый свет, а в остальных коттеджах окна были темными. Удивительно, что после сегодняшних событий все быстро уснули. Или на окнах светонепроницаемые жалюзи? Впрочем, в трех коттеджах свет зажигать уже некому… Да, но какова Мари — несмотря на сегодняшние происшествия, продолжает как ни в чем не бывало играть в голографические игры! По-моему, это уже пунктик…

Я покачал головой. В чужом глазу и соринка видна, а в своем бревна не замечаем. Сам недавно пожалел о смерти имитанта, а до людей мне вроде бы и дела нет.

Спустившись с крыльца, я обошел коттедж и при свете звезд с трудом различил сидящую на краю платформы фигуру.

— Привет, — сказал я, подойдя ближе. — Можно присоседиться?

— Садись, — не оборачиваясь, пожала плечами Ютта. Запрокинув голову, она смотрела на звезды.

Я сел.

— Устал?

— Не то слово. Вымотался настолько, что не могу уснуть.

— Даже о своей высотобоязни забыл.

— Повторяешься, — заметил я. — Уже не смешно. Забудь о ней, как забыл я.

Она не ответила, продолжая смотреть на звезды. В темноте ее лицо казалось отрешенным. Возможно, так оно и было.

— О чем думаешь?

— А о чем можно думать, глядя на звезды? О бренности бытия. Они — вечны, а наша жизнь — скоротечна…

На это раз я промолчал. Не настолько уж звезды и вечны — вспомнить хотя бы сверхновую Патимата. Но по сравнению с человеческой жизнью жизнь звезд несоизмеримо длинна, и возразить Ютте нечего.

Она вздохнула и положила голову мне на плечо.

— А все-таки быть человеком хорошо… — задумчиво сказала она.

Я недоуменно покосился на нее. Ну и фраза… Но неожиданно по телу разлились покой и умиротворение. Как это ни странно, но в этой фразе что-то было, почти как в патетичном восклицании: «Человек — это звучит гордо!» Каждому времени свои лозунги. Я знал много рас гуманоидов, представители некоторых приходились мне не только знакомыми или сослуживцами, но и друзьями, но ни с одним из них не захотел бы поменяться ни телами, ни сознаниями. Человеком быть лучше, как ни антропоцентрично звучит эта мысль. И все же маленький червячок точил душу. И этим червяком были слова фантома Марко Вичета: «Как трудно быть живым…» Слова шли от разума и не зависели от того, какой ты расы. Только разумный понимает, насколько трудно совместить течение жизни как всеобщего времени со своим конкретным существованием.

Между фразами Ютты и фантома было что-то общее, но ломать голову я не стал. Когда начинаешь задумываться о бренности бытия, самое время уходить на покой.

Я запрокинул голову и тоже посмотрел на звезды. Где-то там, почти в зените, находилась невидимая отсюда звезда Патимат. Точнее, то, что от нее осталось — раскаленное газопылевое облако. В памяти непроизвольно всплыли данные из раздела «Астрофизики»: мощность взрыва сверхновой, дата, расстояние до Марауканы… Мозг самопроизвольно заработал, как калькулятор, и когда закончил вычисление, я содрогнулся. Вычисление в этот раз получилось не приблизительным, как при оценке возраста Аранея, а точным до секунды. Свет сверхновой, взорвавшейся почти столетие назад, достигнет Марауканы завтра. В двенадцать часов двадцать три минуты семнадцать секунд по местному времени.

На задворках сознания шевельнулся страх, и показалось, что мои мысли подслушивают аналогично тому, как контролировалась система жизнеобеспечения. Неприятно закружилась голова, будто вернулась высотобоязнь.

— Тебе нехорошо? — уловила мое состояние Ютта.

— Да так… — повел я плечами и попробовал отшутиться: — Старость…

Но Ютта шутки не приняла.

— Ты сегодня ел?

— Что-то перехватывал… А что, грозишь накормить ужином?

— Куда же от тебя денешься? — усмехнулась она. — Идем.

— Идем.

Но когда я поднялся, меня пошатнуло, и Ютта подхватила под руку.

— Что-то я совсем расклеился, — честно признался я, но от руки Ютты освободился. Плохо, когда в моем возрасте отказывают биочипы и невозможно регулировать состояние организма. Чувствуешь себя развалиной.

Мы прошли в ее коттедж, и, пока Ютта готовила ужин, я сидел на диване и старался притвориться молодцом, но удавалось плохо. Воздух в гостиной казался спертым, чего, естественно, быть не могло, в довершение всего вернулся утренний одорантный синдром, и обонянию снова мерещился запах тлена. Тленом пах воздух, пах я сам, пахли духи Ютты, тленом разило от готовых блюд, которые Ютта вынимала из окошка кухонного агрегата.

Ютта то и дело поглядывала на меня, и в глазах ее читались тревога и участие. Но еще в них проскальзывало странное любопытство, будто в моем состоянии были виноваты не одорантный стресс и умственное переутомление, а она ставила на моем организме эксперимент и наблюдала, что из этого получится. Неужели она? Еще до прибытия на Мараукану и личного знакомства я отметил ее как самую любопытную личность в составе контингента. Но, если честно сказать, тогда у меня было к ней больше симпатии, чем подозрений.

Ужинали мы молча. Все блюда казались пресными и невкусными, и я насильно запихивал их в себя, предусмотрительно накладывая в тарелку то, что пробовала Ютта. Чем черт не шутит — не хотелось завтра оказаться на препараторском столе с выжженным мозгом. И все же я что-то упустил или не учел, потому что после бокала вина начала болеть голова, и к концу ужина разболелась так, что пришлось принимать медикаментозные препараты. Но они не помогли.