Но вот вечера, даже дождливые, которых на пути было куда больше, чем ясных, Коле нравились. Вечером разжигали костер, отгонявший несносных комаров. Дневная жара спадала, с реки тянуло прохладой, а добычи, благодаря неутомимому охотнику было столько, что хватало на всех. Николай Михайлович и Коле давал пострелять, но только наверняка, явно экономя порох и дробь. Потому Коля очень старался не ударить в грязь лицом и от этого или от несчастливой звезды своей все больше мазал. Николай Михайлович на это только кивал головой, а Коля краснел до ушей и ощущал себя распоследним хвастуном, хоть и не сказал Николаю Михайловичу ни слова неправды.

Миновали еще три притока, после которых Уссури сузилась чуть не вполовину. Заезжали в две станицы, и то потому, что казаки-гребцы стали из-за задержек сильно роптать. Здешние казаки, в отличе от шилкинских, были на язык как-то больше развязны и почтения ни к чему особенно, а тем более к трудам научным, не имели. Ворчали специально громко именно при Коле — как люди военные, они все же нутром чуяли в Николае Михайловиче настоящего командира и при нем несколько утихали. Коля передавать их домыслы посчитал ниже своего достоинства, но как-то Николай Михайлович заговорил об этом сам:

— Пошлость и варварство, мой друг, настигают нас даже здесь, в далекой Сибири! Ты думаешь, я не знаю, что они говорят за моей спиной: мол, и пошто мы таскаем их по горам за свои веники, так может, какая колдовская сила в них есть? — он мастерски передразнил Акинфия, самого злоязыкого из казаков, — Ты ему, так и быть, шепни на ушко, что у лимонника плоды мужскую силу придают, — сдается мне, что после этого он нас куда больше уважать станет! — Николай Михайлович вдруг озорно подмигнул Коле, и тугой узел обиды на дураков-казаков внутри Коли сразу распустился.

Они были в пути уже двадцать дней, когда прибыли в безымянную станицу за номером 23 — последнюю перед станцией Буссе, в которой, по уверениям Родиона Андреевича, можно было сесть на небольшой пароходик, курсировавший по реке Сунгаче до озера Ханка.

Здесь Родион Андреевич, наконец, нашел меха нужного качества, о чем и сообщил, предложив задержаться на ночь для совершения окончательной сделки. Николай Михайлович и Коля вовсе не возражали, тем более что Родион Андреевич устроил их на ночлег к семье казаков, жившей на отшибе станицы.

Коля возился с гербарием, большая часть которого, увы, сильно пострадала от непрестанных дождей во время их поездки, когда Николай Михайлович неожиданно попросил его:

— Вот что, товарищ, ты прогуляйся-ка по округе. Посмотри, что да как тут. Сдается мне, Родион Андреевич что-то от нас не то что бы скрывает… а будто утаить хочет… может быть, намерения у него самые что ни на есть благие, а только я в эти места послан для того, чтобы все доложить как есть, по правде. Но меня-то здешние, вишь, обходят за версту. А ты что? Так, постреленок… Вот и ступай. Только ни во что не ввязывайся, понял?

Коля кивнул и мигом слетел с крыльца. Станица была небольшая. За полчаса ее всю можно было пешком обойти. Коля праздно послонялся по пристани. Прошелся по единственной улице, подивившись снова царившему вокруг запустению, обошел трактир, который, невзирая на еще не перевалившее зенит солнце, был уже полон, — оттуда неслись песни, выкрики и даже женские взвизгиванья. Трактир располагался в единственном на всю станицу двухэтажном доме, с задов к нему примыкала какая-то неприметная лавка и огород, заросший голохаем и лебедой. Коля некоторое время прислушивался, и совсем было собрался уйти, как вдруг дверь распахнулась и какая-то женщина за косу вытащила на улицу девчонку, с красным, словно от пощечины лицом. Неразборчивой скороговоркой донеслись слова, потом младшая вырвала косу из руки своей мучительницы и ринулась прямиком в бурьян. Женщина постарше рванулась было за ней, но тут же ожглась голохаем и выругалась.

— Ну, стерва, посиди чуток, глядишь, и охолонет, — не без злорадства сказала она, и Коле почудилось, что женщина эта хлебнула чего покрепче колодезной водички.

Он затих совершенно, а девчонка беззвучно рыдала на расстоянии вытянутой руки от него. Платок сбился, обнажив светлые, как лен, волосы, чуть вьющиеся на висках. Потом она перестала плакать и села, глядя прямо в него невидящими глазами. Глаза были темно-зеленые, как мох, лицо красное, с облупившимся носом и россыпью веснушек. А еще она была старше, чем казалась из-за своего росточка, — Коля увидел, что у нее уже вполне оформились груди, туго выпиравшие под выцветшей блузой.

— Чего вылупился? — вдруг грубо спросила его девушка, — Что, еще один… жених?

Слова сопровождались издевательским смешком, но голос звенел от слез, и Коле стало ее жаль.

— Не жених, — миролюбиво сказал он, — Просто мимо проходил и стал свидетелем вашей ссоры. Ну и неудобно как-то стало…маячить. Вот и спрятался.

Девушка молча воззрилась на него, словно у него вдруг выросла вторая голова. Коле стало еще более неловко и он начал подниматься, но коротышка за рукав дернула его назад:

— Сиди, все испортишь. Еще не то подумают, по шее надают. Мой… жених, — она опять коротко, грубо хохотнула.

— Замуж неволят? — как можно мягче спросил Коля.

— Если бы замуж, — зло бросила девушка. Коля мог бы поклясться, что она не старше его, но была в ней какая-то усталая, безвозрастная взрослость. Или так выглядит безысходность? — Продали меня, касатик. За двадцать рублев продали всю, как есть.

Говорила она теперь нарочито протяжно и развязно, будто цыганка, предлагающая погадать, но Коля нутром чувствовал скрытую за этой развязностью злость, и издевку, и…отчаяние?

«Черт меня дернул сюда зайти!» — подумал он и устыдился своего малодушия.

— Да крепостное право отменили вроде, — невпопад брякнул он.

Она вдруг расхохоталась, но, сразу спохватившись, зажала рот рукой.

— Какое: право? — выдавила она между приступами сухого, как кашель смеха, — Нет в здешних местах никакого права, и никогда не было!

— А кто же… тебя продал?

— Моя мать, — ее моховые глаза смотрели непримиримо, — У нее дома еще пятеро с голоду пухнут. Если не получит денег за меня до осени — сдохнут все, а младший едва только пошел. Вот и выбирай, Настасья, — невесело сказала она, откинувшись на пятки и явно обращаясь сама к себе.

Коля смотрел на нее в совершенном ужасе и бессильно открывал рот, но слова не шли с языка.

— Это что же… а как же казаки…неужто управы нет?

— Милый ты, — девушка наклонила голову, взглянула на него пристальнее, и Колю вдруг обдало теплой волной, — Чужой, чистый…. Да тут так заведено. Со всей округи в этот трактир девок везут. А на такой-то товар и местные, и пришлые падки. У кого деньги есть, тот покупает, а иной раз и в карты выигрывают, ежели отец дочь свою проиграет или брат — сестру.

— Да что же это… как это?

— А вот так! — лицо девушки стало жестким, — Пора мне, касатик. Хорошо было в глаза твои синие поглядеть, все равно что воды из родника напиться. А только лучше б не пить мне той воды. Даже и не знать, что по-другому бывает. Прощай.

— Постой!

Но она уже встала и пошла к дому, — прямая, как струна, на ходу заправляя косу под синий платок. Коля не успел шевельнуться, как на крыльцо снова выскочила та же сама женщина, торопливо втолкнула Настасью внутрь и захлопнула дверь.

— Чорт знает что творится! — восклицал Николай Михайлович, грохоча сапогами по избе, как бывало с ним в минуты сильного волнения, — Чорт знает что!

Коля, сбивчиво пересказав все, что видел, теперь выдохся и молча глядел в пол.

Николай Михайлович сел за стол, остро глянул исподлобья:

— Теперь понимаю, что Родион от нас скрывал. Негоже парню твоих лет такое знать, не то что — видеть. Эх, дикари полинезийские! Каннибалы! — он ахнул по столу кулаком, — Клянусь Богом, немедля же напишу рапорт о том генерал-губернатору Корсакову. С Родионом и отправлю, безо всякого промедления!