— Ничего себе пожалел! — вырвалось у Коли.

— Пожалел, — повторил Николай Михайлович, — Иное ученье ох какое трудное, и для учеников, и для учителей. Тебя что же, батя никогда ремнем не учил?

В первую поездку во Владивосток Николай Михайлович Колю не взял. Уехал на две недели, и эти две недели показались Коле невыносимо пустыми. Вернулся он другим, — каким-то, пожалуй, сосредоточенным. Опять засел на работу, теперь даже по вечерам, несмотря на приглашения. Стоял уже конец ноября, все присланные книги и карты Коля проштудировал изрядно, и теперь откровенно маялся бездельем. Когда Николай Михайлович засобирался во Владивосток по второй раз, Коля просить не смел, — знал, что это бесполезно, но стал так грустен, что Николай Михайлович вдруг сдался, разрешил ехать с ним.

Во Владивосток Коля ехал с радостью, будто бы вырвавшись из душных объятий Николаевска. Приятно было и повидаться со старыми знакомцами, — офицерами «Алеута», зимовавшими здесь. Как оказалось, в свой прошлый приезд Николай Михайлович уже к ним заходил, и сейчас тоже известил об их приезде, потому встреча их ожидала самая теплая в офицерском доме, где жили Этолин, Крускопф и еще двое офицеров, Коле неизвестных. Кроме них, вечерами часто приходили еще братья Кунсты — гамбургские купцы, сносно говорившие по-русски. Приезду Николая Михайловича сильно обрадовались, словно родному брату. Обрадовались и Коле. Этолин и Крускопф долго трясли ему руку, расспрашивали, каково это — быть спутником великого человека.

После ужина Коля заметил, что вся компания заметно оживилась. Достали карты, сели к столу, и о Коле враз забыли.

— Ну-с, Николай Михайлович, я желаю отыграться за прошлый раз, — сказал старший из братьев Кунстов. Остальные загомонили, но Коля сразу увидел: это и было главной интригой дня — посмотреть, возьмет ли реванш у Пржевальского гамбургский купчина.

«Господи, а денег-то у нас не осталось совсем!» — некстати подумал Коля. Видно, тревога тут же отразилась на его лице, поскольку к нему тут же нагнулся Этолин и еле слышно на ухо прошептал:

— Не бойся, Коля! Николай Михайлович у нас редкая птица! Счастливчик! Во всем Владивостоке никто так счастливо, как он, не играет, а я уж повидал, поверь мне! Мы ему даже за это великое везение прозвище дали: «золотой фазан».

Да к чему вам вообще эти игры, — раздраженно бросил Коля, — Никак в толк не возьму, отчего люди из-за кусочков картона последние портки отдают! И даже Николай Михайлович сего поветрия не избежал!

Придет твое время — сам узнаешь, — привычно отмахнулся Этолин, — А пока — смотри!

Карты уже сдали, и по лицам игроков ничего прочесть было нельзя. Правил Коля тоже не знал, а потому ему все эти слова, — «прикуп», «мизер», «взятка», — ничего не говорили. Он догадывался, что Николай Михайлович выиграл или проиграл, только по реакции собеседников, бурно обсуждавших игру. Кроме братьев Кунстов и Николая Михайловича играл еще один офицер, Старицкий.

Игра затянулась до поздней ночи. Коля вовсю зевал, но, видимо, ему одному происходящее было незанимательно, — остальные следили за игрой, затаив дыхание. Наконец, последний кон был сыгран, и принялись подсчитывать. Николай Михайлович выиграл тысячу двести рублей: пятьсот и четыреста от братьев Кунстов, и триста со Старицкого, который, когда озвучили сумму, весь позеленел.

Кунсты ушли, еле скрывая злость и требуя новой очной ставки:

— Преферанс игра чересчур расчетливая, — сказал один из них напоследок, — А давайте-ка завтра в покер. Не хотите ли удачу подергать за ус, господин Пржевальский?

Отчего же не подергать? — невозмутимо отвечал Николай Михайлович, покручивая свой пышный ус, — Я собираюсь пробыть здесь еще три дня, и вечерами, господа игроки, я всецело к вашим услугам!

За эти три дня Пржевальский выиграл две с лишком тысячи рублей, большинство — у Кунстов. А в свой первый приезд, как понял Коля, он выиграл еще больше.

На обратном пути Коля не выдержал-таки — рассказал Пржевальскому про «золотого фазана». Тот сначала расхохотался, а потом посерьезнел:

— Вот что, Коля, на будущее навсегда запомни: люди любят сказки об удаче, особенно те, кто для ее привлечения ничего особо не делает. А я вот сказки об удаче не люблю. Удача — это такой мизер в океане усилий, которые необходимо для совершения какого-либо дела предпринять, что и упоминать о ней не стоит. Просто она как сливки на сметане или вершина айсберга — всегда наверху, люди о ней только и помнят.

— Ну уж карточном деле удача всего нужнее, — воскликнул Коля.

— Не нужней, чем в любом другом, — пожал плечами Николай Михайлович, — В карточном деле нужна хорошая память, крепкие нервы и умение просчитать противника наперед. Примерно как охотник целится не туда, где стоит зверь, а туда, где он будет через секунду…

— А-а-а, — только и сказал Коля, пораженный тем, что все, оказывается, так просто.

— Но самое главное, — Николай Михайлович вдруг нагнулся к нему, крепко взял за плечо, — Самое главное в моей удаче — это то, что я знаю, зачем играю. Мои противники позволяют своей страсти владеть ими, вертеть ими по своему усмотрению. А я поставил себе на служение свою страсть.

Вернувшись в Николаевск, он, к огорчению Коли, страсть свою не позабыл: напротив, принялся играть по-крупному, и у себя дома. Коля этого занятия не выносил, — попросту не мог смотреть, когда Николай Михацлович невозмутимо проигрывает рублей по двести-триста зараз, и уходил к себе в полной уверенности, что уезжать отсюда им будет не на что.

«В таком могучем человеке — и такой изъян, — огорченно думал он, при этом понимая, что, как и с пьяницами, уговоры с игроками бесполезны, — А то, что он мне наговорил дорогой — так какой человек для страсти своей оправданий не придумает?»

Время тянулось невыносимо медленно. Новый Год встретили тихо и как-то грустно. Однако к середине января Николай Михайлович, наконец, закончил рукопись и отослал ее. Сразу засобирался на любимое озеро Ханка. Коля тоже был рад покинуть, наконец, Николаевск, где, по его мнению, Николай Михайлович был в одном шаге от полного разорения, а потому сборы вышли быстрыми. Уже перед самым отъездом Пржевальский, ни слова не говоря, потащил вдруг Колю на берег Амура. Постояли, посмотрели на занесенную снегом гигантскую реку. Потом Николай Михайлович вдруг вынул из кармана карты и веером сбросил вниз с крутого берега:

— С Амуром оставляю и амурские привычки! Теперь на следующую экспедицию у меня денег довольно, не буду уже, как раньше, пороги с протянутой рукой обивать. Вот она была, моя цель! И выиграл я в эту зиму, Коля, в общей сложности двенадцать тысяч рублев. А ты думал, я тут последние портки проматываю, ведь так думал, а? Думал, я все на удачу надеюсь? И это мне только повезло? Золотой фазан, ха! Удача, провидение, промысел Божий — называй это как угодно! Но, если сердце твое чисто и цель достойна того, чтобы остаться в веках — будет тебе удача. А не будет — ты все равно иди! Потом, когда дойдешь, люди тебе удачу выдумают!

— Мама!

Коля с размаху налетел лбом в дверной косяк, под которым два года назад проходил свободно. Мать, оглянувшаяся посмотреть, кто пришел, выронила из рук горшок с исходящей паром картошкой. Коля бросился подбирать, руки матери охватили его голову и она заплакала, бессильно опустившись на стул.

— Колька! — на шум прибежала сестренка Ириша, загорелая, голенастая и на голову выше той, что Коля помнил. Приплясывая вокруг них, она торопилась рассказать все свои незатейливые новости, норовила ухватить тайком картошки со стола и тем самым привела в чувство все еще всхлипывающую мать.

— Коленька… живой… полгода от тебя вестей не было…

— Последнее письмо я в январе из Николаевска отправлял, — смутился Коля, — А потом, как опять на Ханку ушли, так и до мая. После Ханки еще дальше вглубь ходили, на Лэфу, там такая глушь, что и письмо не с кем передать…. А уж когда в Хабаровку вернулись…там уж чего писать… сам я быстрей приехал…