Из селектора прозвучал голос секретарши:

— На проводе Ирв Стоун с Первого телеканала.

Эйб Вейсс, замолчал в середине фразы, не извинившись перед Берни Фицгиббоном, Милтом Лубеллом и Крамером, схватил телефонную трубку и без слова приветствия сразу забубнил скорбным тоном огорченного папаши:

— Ну что мне с вами делать, ребята? Вы же орган массовой информации самого Главного города страны. Так? А что сейчас главная проблема в жизни главного города страны? Наркотики. А из наркотиков который хуже всего? Крэк. Правильно я говорю? И вот мы получаем в суде присяжных обвинительный приговор против трех самых крупных торговцев крэком в Бронксе, а вы что? А вы ничего… Нет, дайте мне договорить. В десять часов утра мы привозим всех троих в тюрьму, производим регистрацию, отпечатки пальцев и прочее, и где же в это время вы? А нигде… Да погоди ты минутку, дай сказать! — Это уже не огорченный папаша, а разъяренный сосед с нижнего этажа. — Вам нет оправдания, Ирв! Лентяи вы. Боитесь обед пропустить. В один прекрасный день проснетесь и… Что? Не морочь мне голову, Ирв! Наши торговцы наркотиками только тем и плохи, что черные и проживают в Бронксе. А вам кого нужно? Вандербильта, Астора и… и… Ристона? — В Ристоне он не слишком уверен. — В один прекрасный день проснетесь и увидите, что всё проспали. Бронкс — это Америка, Ирв, сегодняшняя Америка! Может, вам неизвестно, что в сегодняшней Америке живут черные, а? Манхэттен — это модная лавка на чужой территории. А здесь — Америка, лаборатория межэтнических отношений! Эксперимент городского сосуществования! То есть что значит — как насчет дела Лэмба? При чем тут оно? Подумаешь, осветили одно происшествие в Бронксе. У вас что, квота?

И повесил трубку. Ни здрасте, ни до свидания.

Фицгиббон сидит у торца массивного прокурорского стола, Крамер и Лубелл — у него по бокам, Вейсс воздел вверх руки, словно держа над головой тяжелый мяч.

— Орут про наркотики каждый божий вечер, а посадили трех крупнейших торговцев крэком, и он говорит, что это не событие, а заурядный эпизод.

Крамер и сам не заметил, как принялся сочувственно качать головой: надо же, какие они упрямые, эти телевизионщики. Милт Лубелл, пресс-секретарь Вейсса, тщедушный человечек с сединой в клочковатой бороде, тоже недоуменно таращится, он просто ушам своим не верит! И только Берни Фицгиббон в ответ на эту филиппику даже бровью не повел.

— Видали? — не успокаивается Вейсс, большим пальцем указывая через плечо на телефон. — Я ему толкую по арест торговцев наркотиками, а он тычет мне в морду дело Лэмба.

Вид у окружного прокурора крайне рассерженный. Но по правде сказать, Крамер и не припомнит его другим. Вейссу сорок восемь лет. У него густые светло-коричневые волосы, узкое лицо, крепкий подбородок и шрам под скулой. С внешностью у него все в порядке. Он принадлежит к тому типу окружных прокуроров Нью-Йорка, которые спокон веку делали карьеру на том, что выступали по телевидению с сенсационными сообщениями об очередном сокрушительном ударе по преступности в нашем многомиллионном, вечно бурлящем городе. Лично над Вейссом, добрым Капитаном Ахавом, можно, конечно, и посмеиваться. Но Вейсс не просто сам по себе, он подсоединен к системе Власти, он — одно из звеньев в ее цепи, и его офис, с деревянными панелями по стенам, с громоздкой старой мебелью и американским флагом на помосте, — это командный пункт Власти. Самолюбие Крамера приятно возбуждено тем, что он сподобился приглашения на военный совет в столь высоких сферах.

— Надо как-то перехватить инициативу в деле Лэмба, — говорит Вейсс. — А то сейчас я могу только делать ответные ходы. Вы же видели, Берни, к чему идет, что же не предупредили? По-моему, Крамер еще неделю назад разговаривал с Бэконом.

— В том-то и дело, Эйб, — отвечает Фицгиббон. — Это все…

Но Вейсс нажал кнопку у себя на столе, и Фицгиббон на полуслове умолкает, так как окружной прокурор уже занялся другим и не слушает. Он смотрит на телеэкран у противоположной стены. Там, точно большой электронный зоб, выступают из дубовой панели четыре телевизионные линзы в ряд, а по бокам — стальные ящички со стальными ручками, черные шкалы, зеленовато светящиеся огоньки, провода. На полках, где некогда стояли книги, высятся стопки видеокассет. Если где-то по телевидению показали Эйба Вейсса, или что-нибудь имеющее касательство к Эйбу Вейссу, или что-нибудь имеющее касательство к преступлению и наказанию в Бронксе, Эйб Вейсс требует, чтобы это было записано на видеопленку. Один из экранов осветился. Изображение, но без звука, Какое-то знамя во весь экран… «Йоханнесбронкс: Правосудие Вейсса — правосудие апартеида»… Несколько негодующих лиц, черных и белых, снятых снизу, так что создается впечатление огромной толпы.

— Вот те на! Это еще что такое? — спрашивает Вейсс.

— Седьмой телеканал, — отвечает Милт Лубелл.

Крамер нагнулся к Лубеллу:

— Но их там вообще не было, Седьмого канала. Был только Первый, — говорит он тихо, осмелившись обратиться не выше, чем к пресс-секретарю окружного прокурора. В общий разговор он не позволяет себе встревать.

— Это вчерашний репортаж, — объясняет Лубелл. — Когда Первый канал показал свою передачу, остальным тоже захотелось. Вот они взяли и организовали вчера вечером еще одну демонстрацию.

— Ну да?

— Ту уже давали по пяти или шести каналам. Ловкий ход.

Вейсс нажал другую кнопку, зажегся еще один экран. На первом продолжают наплывать и уходить головы, головы, головы… А на втором три тощих музыканта с выступающими кадыками и при них одна девица… на туманном фоне темного переулка… Эм-ти-ви… Треск… Музыканты распались на дрожащие полосы. Включилась видеокассета. Круглолицый молодой человек с микрофоном под подбородком… Башни микрорайона имени Эдгара По… На заднем плане, как всегда, кривляются несколько подростков.

— Морг Селден, Пятый канал, — узнал Вейсс.

— Точно, — кивает Милт Лубелл.

Следующая кнопка. Зажигается третий экран. Опять музыканты в туманном переулке… У певицы темные губы… как у Шелли Томас… Сердце Крамера сладко сжимается… Музыканты опять расползлись на дергающиеся полосы. Возник мужчина испанской внешности.