В это же время на другом конце Лонг-Айленда, в шестидесяти милях к востоку, только что открылся летний сезон в Приморском клубе. Клубу принадлежит большое одноэтажное оштукатуренное здание, стоящее поперек дюн, и сто ярдов пляжа, огороженного с обоих концов канатами на металлических стойках. Помещения просторные, удобства всевозможные, но все выдержано в благородно-аскетическом, натурально-гигиеничном стиле, который был модным в 20-х и 30-х годах. Так что Шерман Мак-Кой сидит сейчас на веранде у простого соснового столика, и зонт над ним большой, но заметно выгоревший. Вместе с ним — его отец, мать, Джуди и время от времени появляется Кэмпбелл.

С веранды можно сойти — или, как Кэмпбелл, сбежать — прямо на песчаный пляж между двумя канатами. И сейчас Кэмпбелл где-то у воды вместе с дочкой Роли Торпа — Элайзой и дочкой Гарланда Рида — Маккензи. Шерман с внимательным видом не слушает, как отец объясняет невестке свои разногласия с Тэлботом, клубным барменом, по вопросу о приготовлении мартини, который у него в стакане имеет цвет слабого чая.

— …не знаю почему, но лично я люблю мартини со сладким вермутом. И так взболтать, чтобы пенился. А Тэлботу обязательно надо спорить.

Узкие губы отца сжимаются и разжимаются, знаменитый подбородок ходит вверх-вниз, щеки морщит милая улыбка прирожденного рассказчика. Один раз, когда Шерману было столько, сколько сейчас Кэмпбелл, родители устроили пикник за пределами канатного ограждения. Своего рода турпоход. Вроде вылазки на дикую природу. Туземцы, те немногие, кто остался на пляже в послеобеденное время, оказались мирными.

Шерман смотрит мимо отцовского лица на песчаный берег за канатами. Приходится щуриться: там, где кончаются пляжные зонты и столики, дрожит слепящее солнечное марево. Он переводит взгляд поближе — из-за спины отца видна круглая голова Полларда Браунинга за соседним столиком. С Поллардом вместе сидят Льюис Сэндерсон-старший, в прежние годы всегда именовавшийся «посланник Сэндерсон», его жена, и Кокер Чэннинг с женой. Каким образом Чэннинг сумел попасть в члены клуба, это выше разумения Шермана, просто он всю жизнь успешно втирается к таким людям, как Поллард. Поллард — председатель клуба. И председатель их домового кооператива, между прочим, тоже. Надо же, эта тупая, твердокаменная башка!.. Но теперь у Шермана такое настроение, что вид круглой головы Полларда действует на него, отрадно-твердокаменный Поллард, надежный как скала, богатый как Крез, неколебимый.

На мгновение губы отца перестают шевелиться, и слышен голос матери:

— Милый, не наводи на Джуди скуку своими разговорами про мартини. Ты совсем отстал от жизни. Его теперь никто, кроме тебя, не пьет.

— Здесь, на взморье, пьют. Если ты мне не веришь…

— Это такой же вчерашний день, как откидные сиденья в машине, или вагон-ресторан в поезде, или…

— Если ты мне не веришь…

— …или продуктовые карточки, или хит-парады.

— Если не верите мне…

— Ты когда-нибудь слышала о певице Бонни Бейкер? — мать спрашивает у Джуди, не обращая внимания на мужа. — Бонни Бейкер была звездой хит-парадов на радио. Ее называли «малютка Бонни Бейкер». И вся страна ее слушала. А теперь кто о ней помнит?

Шестьдесят пять лет, а все еще красавица, думает о матери Шерман. Высокого роста, прямая осанка, густые седые волосы — ни за что не хочет краситься, — настоящая аристократка, даже больше, чем отец, хотя он-то как раз всю жизнь старается быть аристократом. И как смолоду, так и теперь она покушается понемногу на авторитет всеми почитаемого Льва «Даннинг-Спонджета».

— Незачем так далеко ходить, — отзывается Джуди. — Я вот разговаривала с сыном Гарланда Лэндрамом, он студент, кажется, он сказал, в «Брауне».

— У Гарланда Рида есть сын-студент?

— От Салли.

— Ах, господи. Я совсем забыла про Салли. Как это ужасно, правда?

— Вовсе не ужасно. Современно, — говорит Джуди, не слишком весело улыбнувшись.

— Если не верите мне, можете спросить Тэлбота, — все-таки ввернул отец.

— Современно! — со смехом повторяет мать, пренебрегая Львом «Даннинг-Спонджета», с его мартини и его Тэлботом.

— Так вот, — продолжает рассказывать Джуди, — я в разговоре с ним упомянула хиппи, а он захлопал глазами. Не слыхал про них. Доисторическая древность.

— Здесь, на взморье…

— Ну да, как и мартини, — соглашается мать с Джуди.

— Здесь, на взморье, человеку еще дозволяются простые радости жизни, — договаривает отец. — По крайней мере, до сих пор дозволялись.

— Мы с папой, Шерман, вчера были в Вейнскотте в том ресторанчике, знаешь, который папе так нравится, вместе с Инес и Гербертом Кларками, и знаешь, что мне сказала хозяйка — маленькая такая, очень миловидная женщина, помнишь?

Шерман кивает.

— По-моему, она очень мила, — говорит мать. — Так вот, когда мы уходили, она мне сказала — только сначала я должна упомянуть, что Инес и Герберт выпили по два джина с тоником, папа — три стакана своего мартини, и еще на столе было вино, — и она сказала мне…

— Селеста, что ты такое говоришь? Я выпил один мартини.

— Ну, может быть, не три, а два.

— Селеста.

— По крайней мере, она считала, что ты пил много, хозяйка так считала. Она мне говорит: «Старые люди — мои самые хорошие клиенты. Теперь только они одни и пьют». Старые люди, видите ли! Интересно, как она себе представляла: приятно мне это слышать?

— Она думала, что ты — двадцатипятилетняя, — говорит отец. И прибавляет, обращаясь к Джуди:

— Вдруг оказалось, что я женат на Белой Ленточке <Белая лента — здесь: знак принадлежности к старому Обществу трезвенников.>.

— На белой ленточке?

— Еще одна доисторическая древность, — пожимает плечами старший Мак-Кой. — Или на мисс Последний-Писк-Моды. Ты всегда шагаешь в первых рядах, Селеста.

— Только в сравнении с тобой, милый. — Она улыбается и кладет ему ладонь на запястье. — У меня и в мыслях нет лишить вас с Тэлботом вашего обожаемого мартини.

— За Тэлбота я не беспокоюсь, — отвечает Лев «Даннинг-Спонджета».

Шерман сто раз слышал рассуждения отца о том, как надо правильно смешивать мартини, и Джуди тоже уже, наверно, раз двадцать — но все равно, что в них плохого? Мать они раздражают, а его нет. Наоборот, приятно. Уютно. Привычно. Особенно это важно ему сегодня. Чтобы все было привычно, как всегда, как всю жизнь, и ограждено канатами.