Ночь Шерман проспал урывками и к восьми часам был уже в «Пирс-и-Пирсе». Совершенно измочаленный, хотя рабочий день еще даже не начинался. Операционный зал — как кошмарное видение. В восточные окна бьет невыносимо яркий солнечный свет… извиваются силуэты… по бесчисленным экранам компьютеров бегут радиоактивно-зеленые цифры… молодые Властители Вселенной, не ведая ни о чем, орут в телефонные трубки:

— Плачу два!

— Да, а как насчет предельного срока?

— Упали на два пункта!

— Какого хрена! Подожженный шнур не выключишь!

Даже Роли, бедный неудачник Роли и тот на ногах, телефонная трубка прижата к уху, губы быстро-быстро-быстро шевелятся, карандаш отбивает дробь по крышке стола. Молодой Аргуэльо, король пампасов, разговаривает по телефону, развалясь на стуле, ноги враскоряку, муаровые подтяжки переливаются всеми цветами радуги, поперек смазливой физиономии — широкая ухмылка. Накануне он отхватил куш в Японии с казначейскими. В зале об этом только и разговору. Чертов латиноамериканец купается в славе и так весь и сияет, сияет, сияет от самодовольства.

Больше всего Шерману хочется сейчас смыться в «Йейль-клуб», попариться в жаркой бане, а потом растянуться на кожаном массажном столе, чтобы массажист хорошенько наломал ему кости. И уснуть.

На столе у Шермана — записка, помечена «срочно»: просьба позвонить в Париж Бернару Леви.

За четыре компьютера от него Феликс трудится над правым ботинком неприятного долговязого юнца по фамилии Алстром, только два года как из Уортона. Алстром что-то бубнит в телефон. Ну, бубни, бубни, мистер Алстром. Феликс… «Сити лайт». Сейчас свежий номер уже должен быть в киоске. Надо бы посмотреть, и хочется, и страшно.

Почти не сознавая, что делает, Шерман берет телефонную трубку и набирает парижский номер. Он навалился локтями и грудью на стол, чтобы успеть подозвать Феликса, как только тот разделается с молодым, подающим надежды Алстромом. И только вполуха слышит слова французского бублика Бсрнара Леви:

— Шерман, вчера после нашего разговора я обсудил это дело с Нью-Йорком, и все считают, что вы правы. Тянуть не имеет смысла.

Слава тебе господи!

— Но, — продолжает Бернар, — на девяносто шесть мы согласиться не можем.

— Не можете на девяносто шесть?

Он слышит зловещие слова… но не может сосредоточиться… Утренние газеты, которые он читал в такси по дороге: «Таймс», «Пост», «Ньюс», — все излагали статью из «Сити лайт» и вдобавок еще новые заявления этого черного священника, Преподобного Бэкона. Он страшно ругал клинику, где потерпевший все еще лежит без сознания. У Шермана было отлегло от сердца. Значит, вину возлагают на медиков. Но потом он понял, что это самообман. Вину возложат на того, кто… Но ведь за рулем сидела она. Если на их след в конце концов выйдут и если не будет другого спасения, то ведь все-таки за рулем сидела она. Она и отвечает. Последняя соломинка.

— Нет, девяносто шесть снимается, — говорит Бернар. — А вот на девяносто три мы готовы.

— Девяносто три!

Шерман выпрямился в кресле. Не может быть. Сейчас Бернар, конечно, скажет, что оговорился. Ну, в крайнем случае назовет девяносто пять. Шерман сам заплатил девяносто четыре. Шестьсот миллионов облигаций по девяносто четыре! При девяноста трех «Пирс-и-Пирс» понесет убыток в шесть миллионов долларов.

— Девяносто три, вы сказали? Я не ослышался?

— Да, Шерман, девяносто три. Мы считаем, это нормальная цена. Словом, вот наше предложение.

— Господи Иисусе!.. Я должен секунду подумать. Слушайте, я перезвоню. Вы будете на месте?

— Разумеется.

— Хорошо. Я сейчас перезвоню.

Шерман кладет трубку и трет глаза. Чертовщина. Надо найти какой-то выход. Все оттого, что он вчера говорил с Бернаром расстроенным голосом. Это смерти подобно! Бернар услышал испуг в его голосе и сразу дал задний ход. Надо немедленно взять себя в руки! Перегруппировать силы! Все тщательно продумать! После того что случилось, нельзя допустить провала! Звони ему и говори своим прежним тоном, ты же — лучший добытчик «Пирс-и-Пирса», Властитель Вселен… Бесполезно. Чем сильнее он себя подстегивает, тем больше нервничает. Он смотрит на часы. Где Феликс? Как раз оторвался от ног юного дарования, Алстрома. Шерман помахал ему. Достал из брючного кармана бумажник, спрятал между колен, чтоб никому не было видно, вынул пятидолларовую бумажку, сунул в конторский конверт и встал навстречу Феликсу.

— Феликс, здесь пять долларов. Спуститесь вниз и купите мне номер «Сити лайт», ладно? Сдачу возьмете себе.

Феликс смотрит на него, странно ухмыляется и говорит:

— Ладно-то ладно, да вот давеча пришлось подождать у киоска, и лифт был занят, я много времени потерял. Туда пятьдесят этажей. Дорого мне стало.

Тоже на страже своих интересов.

Какая наглость! Утверждать, что пять долларов за покупку тридцатипятицентовой газеты — это ущерб для его дохода как чистильщика сапог! Шантажист… ну да, в этом-то все и дело. Какое-то уличное шестое чувство подсказало чистильщику, что раз газету прячут в конверт, значит, тут беззаконие, контрабанда, крайняя мера. А люди в крайности должны раскошеливаться.

Едва сдерживая ярость, Шерман достает из кармана еще одну пятерку и сует Феликсу, а тот принимает ее со старательно равнодушным видом и выходит, держа в руке конверт.

Шерман снова набирает Париж.

— Бернар?

— Да?

— Шерман. Я еще тут тружусь над этим делом. Дайте мне дополнительных минут пятнадцать-двадцать.

Заминка. Затем:

— Хорошо.

Шерман кладет трубку и устремляет взгляд в широкое заднее окно. На фоне дневного сияния дергаются, извиваются в бешеной пляске человеческие силуэты. Если бы он согласился на девяносто пять…

Черный чистильщик обернулся в одну минуту. И протянул ему конверт, не позволив себе больше ни слова, ни многозначительного взгляда. Толстый конверт с газетой. Как будто там внутри что-то живое. Шерман украдкой опускает конверт под стол. И оно там копошится, скрежещет зубами.

Если приложить часть своего личного дохода… Он набрасывает цифры на листке бумаги. Но цифры ничего ему не говорят, они утратили смысл! За ними ничего не стоит! Шерману слышно собственное дыхание. Он подбирает с полу конверт и идет в уборную.