— Роберто Олвидадо, — поясняет Лубелл.

Мужчина держит микрофон под носом у негодующей негритянской дамы. И вот уже на всех трех экранах наплывают, уходят и снова наплывают головы, головы, головы, отбрасывая на стены и мебель ядовито-голубое мерцание.

— Вам известно, что вчера в вечерних новостях только и речи было что о деле Лэмба? — говорит Вейсс Фицгиббону. — И сегодня с утра Милта одолели по телефону репортеры и разные там заинтересованные лица, звонят, будь они неладны, желают знать, что мы предпринимаем.

— Но это же смешно, Эйб, — возражает Фицгиббон. — Что, они считают, мы должны предпринимать? Наше дало — обвинение, а еще и арест не произведен.

— Бэкон — хитрец, — говорит Лубелл. — Еще какой хитрец. Хитрая бестия. Заявляет, что полицейские говорили с матерью пострадавшего и из прокуратуры тоже говорили с матерью пострадавшего, и якобы по какому-то злодейскому умыслу мы сговорились ничего не предпринимать. Не болит у нас душа за черных жителей новостроек.

Тут Вейсс устремил грозный взор на Крамера, и Крамер весь подобрался.

— Крамер, отвечайте: говорили вы матери пострадавшего или нет, что ее информация бесполезна?

— Нет, сэр, ничего подобного! — Крамер сам чувствует, что слишком горячится. — Я только объяснил ей, что сведения, которые она передает со слов сына, это с точки зрения обвинительной сведения понаслышке, а вот что нам на самом деле нужно, так это свидетели, и пусть она сразу же даст знать, если услышит о ком-нибудь, кто видел происшествие своими глазами. А больше я ничего не сказал. Я вовсе не говорил, будто ее информация бесполезна. Наоборот, поблагодарил ее. Просто не понимаю, как можно до такой степени все исказить.

Он говорит это, а сам с тоскою думает: ну для чего мне было так холодно разговаривать с той женщиной? Боялся уронить себя в глазах Мартина и Гольдберга. Хотел выказать себя перед ними настоящим ирландцем? Нет чтобы выступить в роли сердечного, сострадательного еврея. А теперь вот расхлебывай… Еще, глядишь, отстранит Вейсс от ведения дела.

Но Вейсс только сокрушенно кивнул и сказал:

— Да… Уж я-то знаю… Но запомните хорошенько, логика не всегда годится, если имеешь дело с… — и решил не договаривать. Повернувшись к Фицгиббону, он проворчал:

— Бэкон может плести любую чушь, какая ему в голову придет, а я должен сидеть тут и объяснять, что у меня руки связаны.

— Но вы, надеюсь, понимаете, Эйб, что эти демонстрации — чистая туфта. Десяток молодчиков Бэкона да плюс пара десятков всегдашних крикунов из какой-нибудь там Монолитной рабочей партии, в этом роде. Ведь так, Ларри?

— При мне было так, это точно, — ответил Крамер. Однако что-то подсказало ему, что лучше не слишком преуменьшать значение той демонстрации. И он, кивнув на телевизор, оговорился:

— Но вчерашняя, похоже, была уже гораздо многолюднее.

— Известное дело, — кивнул Лубелл. — Самоосуществляющееся пророчество. Когда начинают показывать по телевидению и писать в газетах, люди считают, что, значит, это что-то важное. И нельзя оставаться в стороне. Самоосуществляющееся пророчество.

— Ну, хорошо, — сказал Вейсс, — а как все-таки на сегодня обстоит дело? Что там с этим парнем Мак-Коем? Какой у нас есть на него материал? Те два сыщика — как их фамилии?

— Мартин и Гольдберг, — ответил Фицгиббон.

— Они говорят, что это он?

— Да.

— Ребята надежные?

— У Мартина большой опыт. Но ошибиться может всякий. Мало ли, человек испугался, это еще ничего не доказывает.

— Парк авеню. Папаша — бывший управляющий фирмой «Даннинг Спонджет и Лич», — задумчиво перебирает Вейсс. — Упоминается в светской хронике, Милт нашел пару мест. Жена — художник по интерьерам. — Вейсс откинулся на спинку кресла с мечтательной улыбкой на устах, как улыбаются несбыточной грезе. — Да, уж это бы сразу положило конец бодяге насчет белого правосудия.

— Эйб, — говорит Фицгиббон, ирландский холодный душ, — у нас на него пока что совершенно ничего нет.

— А нельзя как-нибудь доставить его сюда для дачи показаний? На том основании, что, как нам известно, он ездил на своей машине в ту ночь, когда произошел несчастный случай.

— У него теперь есть адвокат, Эйб. Кстати сказать, Томми Киллиан.

— Томми? Как он, интересно, на него вышел? И откуда это известно?

— Томми мне позвонил. Сказал, что представляет его. И спросил, на каком основании полицейские задавали его клиенту вопросы.

— Что вы ему ответили?

— Что у него автомобиль совпадает по описанию с разыскиваемым. Полиция составила список и проверяет.

— А он что?

— Сказал, что у них не описание, а туфта из третьих рук.

— А вы что?

— Сказал, что у нас, кроме описания автомобиля, есть еще парень в больнице при смерти и полицейские исходят из той информации, какой располагают.

— А как состояние парня? Перемен нет?

— Нет… Лежит без сознания в реанимации. Весь на трубках.

— Есть вероятность, что еще придет в себя?

— Они говорят, сознание еще может к нему вернуться. Но это ничего не значит. Бывает, оно иногда возвращается, потом снова уходит. Да он все равно не сумеет говорить. У него трубка в горле.

— А пальцем показать?

— Пальцем показать?

— Ну да. У меня есть идея. — Он устремляет глаза вдаль, невидящий вдохновенный взор. — Мы берем фотографию Мак-Коя и отвозим в больницу. Милт тут нашел в одном журнале.

Вейсс протягивает Берни Фицгиббону листок, вырезанный из великосветского еженедельника, который называется «Дабл-ю». Сплошь портреты улыбающихся людей. Мужчины в смокингах. Тощие женщины — одни зубы. Крамер вытянул шею, чтобы разглядеть получше. Вот снимок обведен красным карандашом. Мужчина и женщина. Оба улыбаются. Оба в вечерних туалетах. Нет, вы только поглядите на них. Белые Англосаксы Протестантского вероисповедания. У мужчины нос узкий, прямой. Голова запрокинута, так что выпячен длинный породистый подбородок И такая уверенная… самоуверенная… улыбка… Женщина тоже БАСП, но в другом роде. У нее корректное, непроницаемое выражение лица, от которого сразу пугаешься: не сказал ли что не так и все ли у тебя в порядке с костюмом? Подпись под фотографией: Шерман и Джуди Мак-Кой. Участвуют в благотворительной акции. Здесь, на шестом этаже Гибралтарской крепости, при имени «Шерман Мак-Кой», естественно, ожидаешь увидеть негра. Но эта пара — не подражание, а оригинал, первоначальный образец. Крамер видел-то таких почти исключительно в газетах и журналах — портреты равнодушных, надменных чужаков с прямыми носами, которых Господь по неисповедимой прихоти своей наделил так щедро. Правда, теперь это уже у Крамера не рациональная, выраженная в словах мысль, а так, подсознательный рефлекс. А Вейсс рассуждает: