Еще два ряда конфет оставалось в огромной коробке, когда одна из сестренок посмотрела на Синеглазова и спросила:

– А можно я возьму с собой две конфетки?

– Конечно, бери. Ты кто?

– Я Наташа, а она Даша.

– И как вас родители не путают? – удивился Синеглазов.

Девочки посмотрели на него с легким недоумением.

– Это же так просто! Я Наташа, а она Даша. Мы же разные.

– Не вижу никакой разницы, – заулыбался Синеглазов, скрестив на груди руки.

Он чувствовал, как судорога сводит ноги, смотрел на девочек так, как жаждущий смотрит на стакан воды. Ему хотелось тут же, немедленно броситься на них и овладеть прямо здесь, даже не затаскивая в ванную, даже не привязывая к змеевику.

– А хотите послушать музыку?

Одна из девочек, засунув в рот конфету, кивнула. Зазвучала музыка.

– А мы умеем танцевать, – сказала Наташа и взглянула на Дашу. Та кивнула.

– Ну что ж, потанцуйте, – предложил Синеглазов, – а я посмотрю.

Девочки вышли на середину комнаты и принялись танцевать. Танцевали они смешно.

Синеглазов постанывал, давя в себе желание зарычать, броситься на детей и, сорвав с них одежду, начать их терзать.

– Быстрее, быстрее, – хрипло выкрикнул Синеглазов, – еще быстрее!

Девочки закружились быстрее. Наконец песня окончилась, и Даша сказала:

– Спасибо за конфеты. Наверное, мама нас уже потеряла. Мы пойдем.

Она взяла сестренку за руку.

– Погодите, погодите, девочки. Подожди, Даша, подожди, Наташа, – давясь сладкой слюной, пробормотал Синеглазов. – Я вас угощу апельсинами. У меня есть, замечательные апельсины, испанские.

– Мы не любим апельсин.

– Так вы же говорили, что и конфеты не любите.

– Конфеты мы любим, – сказала Наташа.

– Но нам их нельзя, – поддержала ее Даша.

– А вот апельсины мы просто не любим и лимоны тоже. Они фу какие кислые! – сказала Наташа.

– Эти апельсины очень сладкие. Пойдемте, пойдемте со мной, я дам вам по два апельсина.

Синеглазов схватил девочек за руку и потащил за собой на кухню. Дети почувствовали что-то недоброе в глазах мужчины, в его резких, нервных движениях, и на их лицах появилось беспокойство.

– Нам надо идти, нас ждет мама… Она боится, когда нас нет.

– Да-да, – сказала вторая девочка, – она на нас ругается, когда мы задерживаемся. И папа на нас ругается. Мы слушаемся родителей, мы пойдем.

– Да погодите же вы! Стойте! – крикнул на них Синеглазов.

Девочки от этого крика опешили, их губы начали кривиться, и казалось, сестренки вот-вот расплачутся. Они хотели пойти к двери, но Синеглазов перекрыл им дорогу.

– Вы никуда отсюда не уйдете. Я сам вас отведу к маме.

– Нет! Нет! – закричала Даша. – Мы хотим к маме, хотим сейчас!

– Замолчи! – рявкнул Синеглазов.

Девочки заплакали.

Каждый визит к генералу Кречетову давался полковнику Студийскому все с большим трудом. Ему было страшно смотреть в глаза своего непосредственного начальника и рассказывать о собственных неудачах. Чего стоил один разговор насчет сгоревшего фургона с подслушивающей аппаратурой! Шутка ли, два трупа – и не на кого свалить! Единственное, чем мог оправдаться полковник Студинский, так это тем, что в доме по Дровяному переулку расположилась структура более могущественная, чем ФСБ, и свои тайны они охраняют более ревностно.

Виталий Константинович Кречетов в сером в елочку пиджаке сидел низко склонив седеющую голову, уперев взгляд в какую-то бумагу, лежащую на столе. Его правая рука двигалась по листу, словно смахивая невидимую пыль. Затем пальцы потянулись к авторучке с золотым пером. Колпачок упал на стол, и авторучка принялась вычерчивать непонятные знаки. Они были похожи то на кресты, то на странных человечков, держащихся за руки. Это были цепи каких-то иероглифических значков от одного края листа до другого. Генерала Кречетова ничуть не смущало, что на бумаге, лежащей перед ним, стояли печати, виза и гриф «Совершенно секретно». Не обращая на это ни малейшего внимания, генерал продолжал рисовать цепь за цепью. Потом кресты начали превращаться в звезды.

Дверь отворилась. Генерал даже не поднял головы.

– Разрешите, Виталий Константинович? Седеющая голова дернулась, но генерал не оторвал взгляда от золотого пера авторучки.

Полковник прошел к столу и замер, не решаясь присесть без приглашения.

Генерал снова качнул головой, давая понять, что полковник может опуститься в кресло. Полковник сел, положил перед собой кожаную коричневую папку и тихонько постучал по ней подушечками пальцев.

– Ну что, опять провал? – глядя на иероглифы, пробормотал генерал Кречетов и наконец поднял голову, откинувшись на спинку кресла.

– Вы уже знаете?

– Я все знаю. Я знал это даже до того, как оно случилось.

– Откуда?

– Ты что же, думаешь, что там сидят болваны, которые глупее нас с тобой? Там тоже интеллектуалы и тоже думают. И думают получше тебя, мудак.

Полковник втянул голову в плечи, явно не найдя что ответить. Да он и опасался отвечать на замечания своего шефа.

– Вот что я хочу сказать, – генерал подобрался и мгновенно превратился в человека, готового к действию.

Он скомкал листок и швырнул в мусорницу. Стол был абсолютно чист, только ручка поблескивала золотым пером. – Я вас слушаю.

– Хорошо, что хоть девка не убежала. Если бы и она скрылась, я бы тебя уничтожил. Ты это понимаешь?

– Так точно.

– Что ты мне точнаешь, болван? – генерал ударил кулаком по столу так сильно, что затем ему пришлось массировать кулак. – Давно бы тебя выгнал, но другие еще глупее. Я тебя держу, прикрывая твою задницу, даю деньги. А ты мышей не ловишь, скотина!

– Да это все шофер…

– Знаю я, кто в этом виноват. И если мы не сможем выкрутиться, то твоя голова слетит первой. Ты понял меня, полковник, или нет? – генерал вскочил из-за стола.

Полковник судорожно сжался. Он прекрасно понимал, что не только его голова под угрозой, что голова генерала может слететь даже раньше, чем слетит его. И эта мысль немного грела.

Генерал стремительно прошелся по своему обширному кабинету, остановился у двери и по-армейски развернулся через левое плечо.

– Что ты думаешь делать? – стоя у дальней стены и держа в руках стакан с водой, спросил генерал.

Это не был вопрос, это был приказ. И полковник открыл свою кожаную папку, словно там хранились ответы на любые вопросы, словно она была волшебной.

– Не надо мне читать никакие справки. Меня не интересуют отчеты, меня интересуют действия.

Генерал подошел к полковнику и стал за его спиной. Владимир Анатольевич Студинский почувствовал себя школьником, которого застал строгий учитель за списыванием контрольной. Он захлопнул папку, затем как-то воровато положил ее себе на колени.

– Вот так-то будет лучше. Твои бумажки меня абсолютно не интересуют.

Бумажки покажешь тому, кто у тебя о них будет спрашивать. Запомни: я в этом деле не замешан. Хотя, насколько мне известно, полетит не только твоя голова.

Полетят такие головы, что тебе, Студинский, наверняка не жить. И не помогут ни связи, ни счета за границей. Ты в лучшем случае погибнешь в автомобильной катастрофе, и тебя похоронят за казенный счет. Ты меня понял?

Полковник медленно повернулся. Взгляд генерала Кречетова был холоден, его землистое лицо напоминало маску, а седеющие волосы выглядели как не очень аккуратно приклеенный шиньон.

– Где твой человек?

– Здесь, у нас, – сказал Студинский и встал.

– Сидеть! – приказал генерал, и полковник покорно опустился в кресло. – Я не люблю, когда ты стоишь передо мной навытяжку. Сиди и думай. Хотя лучше думать буду я. Вернее, я не буду даже думать, я уже все решил. Возьмешь этого своего бойца, этого камикадзе, потому что своих специалистов я тебе больше не дам, и действуй так, чтобы мы как можно скорее получили результат. А результатом должны стать документы. Я хочу иметь этот доклад, который готовят в доме по Дровяному переулку. И если я не получу эти бумаги, полковник, ты меня знаешь – разговаривать мы больше не будем.