— То бишь Богине взбрендило перекинуться на новый сюжет, — сердито заметил Лоцман, — и мой долг перед вами исчерпался.

Кис отшатнулась:

— Да ты… Как у тебя язык повернулся?!

— А вот повернулся. Ты плохо ее знаешь, свою Богиню. Ладно, что было дальше?

Подавившись негодованием, она помолчала немного, затем сухо заговорила:

— Дальше тебя сунули в вертолет и увезли. Наши кинулись на Таи, чуть не забили насмерть. Он несколько дней пролежал без памяти, и надолго отнялась левая рука. Еле выкарабкался. В бреду всё твердил: «Остановите кровь», — твою, значит. И просил прощения у тебя, у нас. У меня. Сердце разрывалось. А Дархан умирал. Сперва быстро, потом медленней. И начали умирать люди. Сначала те, кто был меньше занят в съемках, затем остальные. Дау тоже… Он всё держался, делал вид, будто здоров. Его мучило, что я останусь одна и без его защиты мне придется несладко. А я надеялась, что умру вместе с ним, но пережила. Почему? Богиня больше всех любила землян и Таи — и вот Стэн умирает, а я… живу… — У Кис дрогнул голос.

Лоцман притянул ее к себе. Актриса уткнулась лбом ему в плечо и зашептала:

— Горы подступят вплотную, и мы окажемся в каменном колодце. Самое страшное — последние дни в колодце. Да какие дни — у нас почти всё время ночь. Солнце погасло; на час-другой проступит на небе нечто тусклое, вот и день. А там то ли умрем сами, то ли стены задавят… Уж лучше остаться совсем одной, успеть похоронить всех. Не видеть, как задыхается твой последний друг, как пытается руками удержать камни… Великая Богиня! — Кис всхлипнула. — Прости, что жалуюсь, но мне больше некому… Не могу же я им — Милтону, Таи…

— И напрасно. Я бы сказал, что хорошо тебя понимаю. — Из тьмы под деревьями вышел Ловец. Видимо, он простоял там не одну минуту, позволяя Кис выговориться.

Лоцман поднялся на ноги, помог встать актрисе.

— Как Стэнли?

— Жив пока. — Губы Таи скривились в мрачной усмешке. — Тебя к нему не пущу. Кис, иди отдыхать. — Она глянула на него с упреком, и властный тон смягчился: — Иди, родная моя.

Актриса двинулась по тропе к дому, оглянулась на Лоцмана:

— Всего доброго.

— Я не прощаюсь.

— Ты именно прощаешься, — непреклонно объявил Таи. — Я провожу. Пошли.

Лоцман подчинился, ощутив, что Дархан для него — чужой и не охранителю чужого мира диктовать тут свою волю.

Они миновали дом, где в пояске окна виднелся розоватый свет. Жилище землян. Вроде бы свет потускнел с тех пор, как Лоцман проник в поселок. Слабенький ночник выдыхается, умирает вместе со Стэнли.

— Последняя батарейка садится, — сообщил Ловец и с грустью добавил: — Твои фонари пришлись очень кстати. И звезды тоже — тьма проклятущая уже вот где…

Под сердцем кольнуло: отчего-то не радуют Таи зажженные Лоцманом звезды. Он посмотрел вверх. Небо уставилось на поселок сотнями глаз, и раскинувшие ветви деревья были ему не помеха. Льющийся сверху серебряный свет стекал с листа на лист и добирался до самого низу, плыл над дорогой, окутывал белые стены домов. Что здесь неправильного?

Ушедший вперед Таи остановился за воротами. Лоцман проскользнул меж приоткрытых створок, уперся взглядом в черноту, у подножия которой обрывалась дорога. Помнится, раньше в той стороне был космодром…

— Дай-ка, глянем. — Таи полез в карман и вытащил нечто, показавшееся охранителю мира толстым кольцом. Лайамец вынул из него металлически блеснувший крючок, зацепил за ограду у земли, и тут Лоцман рассмотрел, что в руках у Таи обыкновенный моток веревки, почему-то усеянной узелками. Таи двинулся по дороге к границе мира; моток разматывался и тянул за собой длинное ожерелье узелков.

Лоцман завороженно следил за дрожащей на дороге веревкой, пока она не замерла, натянувшись.

— Иди сюда, — позвал слившийся с каменной стеной Ловец. Охранитель мира подошел и остановился в замешательстве: Ловец пропал. Вытянутая рука наткнулась на скалу.

— Сюда. — Жесткие пальцы поймали его запястье, потянули вниз. Оказалось, Таи сидит на корточках. — Вот, пощупай. — Он наложил руку Лоцмана на конец лежащей на земле веревки.

Тугая нить тянулась до скальной стены, к которой ее прижимал Таи, и оканчивалась свободным концом. Лоцман пропустил веревку между пальцев, машинально сосчитал узелки. Четырнадцать штук.

— Шестнадцать сантиметров на свободном конце, — сообщил Таи. — Это с прошлой ночи. Держи, не отпускай. — Он достал нож и отрезал конец веревки, поднялся на ноги. — Горы подходят, а я измеряю; так и развлекаемся.

Лоцман сухо сглотнул.

— Каждую ночь — по столько?

— Нет, конечно. — Таи двинулся назад по дороге, сматывая веревку. — Это цена фонаря и звезд на небе. Мир больше не питается извне: где прибавилось света, там убыло жизненного пространства. Всё равно тебе спасибо — чем подыхать в темноте, уж лучше со светом.

Выходит, когда Лоцман берется творить в отвергнутом Богиней мире, он приближает его конец?

— Так вот зачем ты выставил меня с Дархана — чтоб не рушить его почем зря.

Ловец промолчал. Сквозь деревья за ограду просачивались бледные пятна света. Таи отцепил крючок, сунул моток с узелками в карман и направился вдоль ограды, по оставшимся в траве следам Лоцмана.

— Я всем твердил, что ты не хотел покидать Дархан из чувства долга перед нами, — промолвил он тихо. — В конце концов народ поверил.

Под горлом сжался болезненный ком. Лоцман перевел дыхание, но ком не рассасывался. Таи продолжал не оглядываясь:

— Ты вбил себе в голову, будто тебя призывает на съемки другая Богиня, и отказался к ней переходить. Помнишь?

— Нет.

— Я так и не сумел тебя убедить, что Богини не могут пользоваться чужими Лоцманами.

— Почему?

— Лоцман — порождение души Богини, а душу не передают.

— Нет — почему вбил себе в голову?

— О Ясноликая! Кабы я знал! — Таи с ожесточением сломал ветку росшего у ограды куста. Ветка отвалилась, будто сделанная из размокшей бумаги. Ловец бросил ее наземь и вытер руку о штаны: — Всё мерзостное, сил нет… А это что?

В свете звезд поблескивал прислоненный к ограде мотоцикл.

— Это мой «дракон».

— Какая машина! — Таи присел на корточки, погладил руль, раму, крылья, кожух двигателя.

Лоцман щелкнул переключателем на щитке, включил фару. Таи ощупал ее и сжал в ладонях, точно живое существо.

— Великая Богиня, настоящий свет…

— Оставить тебе?

— Не надо. Где тут ездить? Да и сожрет массу кислорода — а у нас без солнца растения гибнут. Скоро дышать будет нечем. Как ты попал к нам? — спросил Таи без перехода и уселся сбоку на седло.

Лоцман остался стоять перед ним, как на допросе.

— Прошел сквозь гору. По туннелю.

— Зачем?

— Не знаю. Мир меня позвал.

Он буквально услышал готовое сорваться у Таи с языка убежденное «Вздор!», но Ловец вгляделся ему в лицо и сказал:

— Никто не путешествует из мира в мир по своей воле. Тебя прислала Богиня.

— Нет. Она… — Лоцмана внезапно охватил стыд, как будто он сам был кругом виноват. — Она меня продала.

Таи изумленно подался вперед:

— Как можно продать Лоцмана?

— Нынче продают.

Он поведал о Кинолетном городе, неподписанном ОБЯЗАТЕЛЬСТВЕ и последних съемках в Поющем Замке.

Таи долго молчал, одной рукой поглаживая руль «дракона».

— По Лоцману судят о Богине, — заговорил он раздумчиво. — Мы всегда любили ее, потому что ты был очень хороший Лоцман — добросовестный и усердный. Таких не продают безнаказанно. Богиня умрет, — закончил Таи, и от его звучного голоса, казалось, встрепенулись полумертвые листья на ветках кустов.

«БОГИНЯ УМРЕТ!» — отозвалось неожиданное эхо у Лоцмана в мозгу, и вспыхнул кадр-воспоминание: яростный оскал, жгучие глаза, металлическая нить на черной куртке, нож, который то приближается к горлу, то уплывает прочь, а руки Лоцману выворачивают безжалостные пальцы — и вдруг острие втыкается в щеку, вспарывает ее горячей болью. «Она же умрет!» — бешено кричит Таи, и Лоцман стонет от боли, вырывается, но Таи бьет его в живот и в голову, и после этого Лоцман уже ничего не помнит.