Лоцман приостановился и вложил фонарь в руку нагнавшей его женщины:
— Держи.
Кис прижала фонарь к груди, как бесценное сокровище.
— Спасибо. Вот уж спасибо… — У нее сломался голос.
— Погоди-ка. — Он оглядел беззвездное небо, сосредоточился. На что способен проданный Лоцман в забытом, погибающем мире? Вряд ли на многое. Однако здесь не знают, что он продан; он обмолвился, что Богиня от него отреклась, но это ничего не значит. Верный своему долгу Лоцман может всё!
Чернильное небо вдруг вызвездило — черная глубина заиграла алмазными блестками, засветилась серебряной пылью, прямо над головой зажглась игольчатая звезда — солнце далекого Лайама. Кис выключила фонарь, и звезды засияли ярче, серебристый свет лег на макушки деревьев.
Клочок звездного неба был окружен зубчатым кольцом глухого мрака — горы по-прежнему нависали над поселком, готовые задушить его в каменных объятиях.
Лоцман обогнул Таи, стоявшего с запрокинутой головой, и побрел к дороге. Он задыхался, ноги едва держали. Тяжко творить в умирающем мире. Он остановился, привалился к древесному стволу. Достало бы сил сделать хоть один фонарь над дорогой; прежде их висело десятка два — длинная гирлянда… Лоцман напружинился, стиснул кулаки, зажмурился. Фонарь — мне нужен фонарь! Сплошная темнота. Что, не получилось? Досадно. Почему?..
Вдруг оказалось, что он лежит на земле, глаза сквозь сомкнутые веки режет нестерпимый свет, а чьи-то руки — руки Ловца Таи, он узнал запах лосьона — причиняют ему боль. Как он смеет?! Не успев толком очнуться, Лоцман вслепую ударил, отшвырнул Таи — и сел на земле, тяжело дыша, держась за грудь. Такое уже было однажды, начальник службы безопасности чуть не прикончил его, охранитель мира помнил его сильные руки, запах лосьона и связанную с ними боль.
Таи поднялся. Зажженный Лоцманом фонарь над дорогой освещал лицо, дрогнувшее в усмешке.
— Драться ты по-прежнему горазд.
Лоцману было худо — туман в голове и мерзкая слабость. Он поискал глазами Кис. Стоявшая рядом актриса опустилась на колени, обняла его за шею.
— У тебя сердце остановилось, — сообщила она, вздрагивая. — Таи долго бился, делал массаж…
Охранитель мира промолчал. Он не хотел от Таи никакой помощи, не принял бы ее, будь в сознании.
— Милтон приходил, — сказал Ловец. — Посмотрел на тебя и ушел — брат совсем плох. Схожу к ним, порадую, что ты оклемался. Сиди, — предупредил он движение Лоцмана. — Нечего там ошиваться; опять вздумаешь что-нибудь сотворить, а мы расхлебывай.
Лоцман проводил его неприязненным взглядом. Полусонная, но готовая окончательно пробудиться память говорит: когда-то давно, в прежней жизни, Таи сделал нечто ужасное. Что это было? Не вспомнить…
Он погладил по волосам обнимавшую его Кис. Волосы были прохладные, но когда пальцы скользнули под их шелковистый полог, к шее, руке стало почти горячо.
— Кис. Хорошая моя…
Как всякий Лоцман, он любил своих актрис; любил Эстеллу, Лусию. То была дружеская привязанность, лишенная мужского интереса и совсем не похожая на чувство, которое в нем пробудила Хозяйка. Охранитель мира, который способен переходить из мира в мир, умеет творить и изменять, участвовать в съемках, который может запретить неугодный ему сценарий, — и простая актриса. Разумеется, между ними не может быть любви, как, скажем, между Ингмаром и Эстеллой. Однако Кис напомнила Лоцману таинственную красавицу в полумаске, и он со смущением поймал себя на том, что ищет в актрисе другую, поразившую его женщину.
— А я всё жду, что Дау вернется. — Лайамка коснулась его прочерченной шрамом щеки. — Знаю, что этого не будет, а жду. И всем говорю, будто он приходит…
Он отстранился. Не о женщинах надо мечтать, а о себе позаботиться. Сердце отказывает — допрыгался с творением того-сего. Ну что ж, моя Богиня, ты еще не забыла своего Лоцмана? Подаришь крупицу жизни? Я прошу не для себя: мир, который ты создала и отвергла, — мир Дархана нуждается в помощи. Я должен жить. Жить!
Из далекого затуманья протянулась ниточка жизненной силы, легла на лоб. Она обвилась вокруг головы, и от едва уловимого прикосновения стало легче думать. Нить натянулась и оборвалась, ее конец прильнул к шее, скользнул под ворот свитера, на грудь. Согрел сердце, заставил его биться уверенней и четче. Получилось.
— Что я могу для вас сделать?
Кис улыбнулась, с нежностью заглянула ему в глаза:
— Ты сотворил звезды и фонарь и чуть не умер. Это больше, чем я могла бы попросить.
— Таи толковал, дескать, можно уговорить Богиню…
— Пустое. Она нас забыла, и тут ничего не изменишь.
Разве? Лоцман только что подпитался жизненной силой — выходит, некая слабая связь между ним и Богиней сохранилась.
— Кис, послушай. В самом деле: если я заставил ее прекратить съемки, то…
Актриса отрицательно качнула головой:
— Вернуть кино — на то нужна воля самой Богини, а не Лоцмана.
Таи ляпнул это со злости. Верней, от отчаяния.
— Но я не пойму, — настаивал он, видя, что в умирающем мире не запрещается обсуждать щекотливые темы. — Почему прекратить съемки я могу, а возобновить — нет?
— Пневмопочта не действует. Писем Богине не пошлешь.
— Почта не причина, а следствие. Отчего она сдохла?
— Таков закон нашей жизни. Я не умею объяснить, — промолвила Кис. — Попробуй спросить у Таи.
— А без него не обойтись? — внезапно ощетинился Лоцман. — Не хочу я с ним разговаривать!
— Ох, какой ты… Не держи на него зла. Он очень страдал после всего, что вышло.
— Да неужели? Страдалец! — Лоцман примолк, сообразив, что ведет себя недостойно. — Извини.
В глазах Кис белыми точками отражался свежесотворенный фонарь. Точки вдруг сделались ярче, поплыли; актриса сморгнула набежавшие слезы.
— Ты ничего не помнишь, — прошептала она.
— Не помню, — признался он. — Расскажи.
Кис стала застегивать ему куртку; Лоцман и не заметил, что куртка нараспашку. А на землю, оказывается, постелены одеяла, и он на них сидит и елозит ботинками. Он подвинулся, поставил ноги на траву. Кис подсела к нему, отвернувшись от света. Теперь Лоцману был виден ее темный профиль.
— Когда ты прекратил съемки, мы поначалу жили неплохо, — заговорила актриса. — Мир долго держался без изменений; мы и не думали, что он погибнет. И вдруг всё пошло вразнос: энергостанция, корабли, амиары. «Лендровер» перестал заводиться. Ты каждый день подправлял то одно, то другое. — Кис повернулась к нему, взъерошила волосы. — Ты — очень добросовестный Лоцман, мы с тобой горя не знали… Но мир начал сужаться: исчез космодром, затем Средние Скалы, погасла Долина Огней. С людьми начало твориться неладное. Без конца ссоры, драки… я боялась выходить из дома. Вы с Таи наводили порядок, да ненадолго… А однажды прилетел вертолет. — Актрису пробрала дрожь. — Кино объявило, что забирает тебя на новые съемки. То есть навсегда.
— Я отказался?
— Еще бы! Сбежал из поселка. Тебя разыскивали по всему Дархану — что там от него оставалось. Вызвали с десяток вертолетов, прочесывали каждый клочок земли.
— С солдатами?
— Что? — Кис не поняла вопрос, долго вслушивалась, пытаясь уловить нужные сведения. Сдалась. — Что такое солдаты?
Лоцман объяснил.
— Нет, этих не было — одни вертолетчики. Мы не знали, что делать. Было ясно как день, что без тебя мир рухнет, однако Богиня требовала тебя на съемки. В таком случае Лоцман должен уйти, это закон всех миров. Нельзя было, чтобы ты оставался, — а ты отказывался покидать Дархан.
— И что же?
Кис прерывисто вздохнула. У Лоцмана сжалось сердце — беззащитная, обреченная женщина. Он хотел ее обнять, но актриса уклонилась от его руки.
— Таи взял даншел — только он еще и оставался на ходу — и двинулся на поиски. Надеялся убедить по-хорошему. Не удалось. Привез связанного, без чувств, с рассеченным лицом. Кровь лила не переставая… Пойми: Таи был вынужден это сделать. Ты ОБЯЗАН был отправиться на съемки. Долг перед новыми актерами всегда важней.
