Вечерело. Охранитель мира стоял на Львиной галерее, когда пилот вдруг показался на третьем этаже.

— Лоцман!

— Здесь я. — Он сбежал вниз.

— Грузимся в вертолет — летим на Дархан.

Они скатились вниз, к стоящей во дворе машине. Охранитель мира залез в кабину, в кресло второго пилота.

— Что такое? Почему на Дархан?

— Не знаю. — Летчик нахлобучил шлем, застегнул. — Явилась твоя большеглазиха, вся зареванная. Сказала, чтоб ты встречал ее с Таи в поселке.

— Что еще? Да говори же! — Лоцман удержал Шестнадцатого за руку, не дал запустить двигатель, который взревел бы и заглушил слова.

— Таи запрограммировал кого-то из писателей, чтоб они прикончили Ителя.

— Ты не мог свой драндулет поближе посадить?

Шестнадцатый приземлился метрах в пятистах от поселка. Высокая трава хватала за ноги, не давала бежать.

— Я нарочно. Чтоб ты остыл, пока доберешься, а то уж больно сердит.

Лоцман закусил губу. Трава проклятая — как на заказ, ведь вон рядом, по ту сторону дороги, такая не растет… Ах, Ловец, чтоб ему неладно было, — что отколол! Прав был Шестнадцатый, ох как прав…

— Послушай, — летчик придержал его, заставил умерить шаг, — торопиться мы всё равно опоздали. Ты ему морду-то не бей. Итель получил по заслугам, правду тебе говорю. Ты видел, что в Кинолетном творится. Лоцманов умирающих помнишь? А летчиков, которых сотворил? Девушек своих, Эльдорадо. По чьей милости их перестреляли? Честно сказать, я бы сам Ителя с удовольствием порешил.

— Вот именно. Если бы Таи сам — я бы понял.

— Ты ж ему запретил.

— Великий Змей! На других убийство повесил — еще хуже. Мы с тобой были в Кинолетном, мы можем прийти и сказать: ты виноват, ты умрешь. А эти — писатели хреновы? Они ж не соображают, что пишут и зачем! За что они убили издателя? Ты можешь мне объяснить — за что? С точки зрения Большого мира.

— Логику Большого мира надо было блюсти раньше. Нечего выпускать туда таких актеров.

Лоцман промолчал. Шестнадцатый опять прав. Но это было так естественно — отправить решительного, толкового Ловца гоняться за беглецами; без него дарханские актеры едва ли справились бы с задачей. Охранитель мира был уверен, что недоигранная роль над Таи не властна — не затмит ему рассудок, не заставит нарушить запрет… Выходит, Лоцман ошибся.

Он вошел в дом землян, перегорев.

В иномирье, в комнате Марии, были распахнуты окна. На столе работал компьютер, светился экран монитора; однако рабочее кресло пустовало. На полу, у стеллажа, спиной к внушительным корешкам Британской энциклопедии, сидела Кис, поставив локти на колени и сжав руками голову; пряди волос завесили ей лицо. Таи стоял, непринужденно прислонясь к стене, скрестив на груди руки, и смотрел в окно. Видно было, что Ловец совершенно измотан, однако держался он с холодным достоинством.

Лоцман открыл границу. Таи повернул голову, огромные лайамские глаза уставились на Лоцмана и пилота. Охранитель мира мог бы поклясться, что из этих жутковатых глаз по лицу растекается чернота.

— Здравствуй, мой Лоцман, — промолвил актер. Кис вскочила на ноги, шагнула к границе двух миров.

Ее золотые брови страдальчески изогнулись.

— Не сердись на Таи, — начала она умоляюще. — Он… — Актриса осеклась, повернулась к Ловцу.

Его четко очерченные, твердые губы сжались.

— Где земляне? — спросил охранитель мира.

— Там, — ответила Кис с убитым видом. — С писателями, которых… Они их программируют, чтобы снова стали нормальными людьми. Лоцман, ну пожалуйста, не сердись.

Ему стало тошно — гордая Кис так униженно просит…

— Поди сюда, — велел он Ловцу.

Таи отделился от стены. Долгим взглядом посмотрел на актрису, словно прощаясь, затем переступил границу мира. Обернулся и с тоской поглядел обратно в Большой мир, в распахнутые окна, на виднеющиеся за ними корявые яблоньки.

— Проходи, проходи. — Шестнадцатый увел Ловца в глубь комнаты. — Когда последний раз обедал? Не помнишь? Отощал — смотреть не на что. Сейчас перекус соорудим. Лоцман! Изволь сотворить нам харчей.

Охранитель мира всматривался в лицо Кис. Плохо ей, совсем плохо. Под глазами синяки, губы бледные. Нет, не от голода это; уж не Большой ли мир постепенно убивает дарханских актеров?

— Мы скоро приведем Лусию, — шепнула Кис. — Но только… я тебя прошу… ты помягче с Таи. Ведь всё кончилось… — Она оборвала фразу, словно испугавшись, — и пропала.

Открылась дверь, и вошла Мария с подносом в руках. На нем стояла джезва с дымящимся кофе, чашка, сахарница и сливочник. Мария вздрогнула, увидев открытую границу мира.

— Кого я вижу! Лоцман, вы переловили своих бродяг?

— Почти. Одна Лусия осталась.

— Это не самое страшное. — Мария поглядела на поднос. — Может, кто кофе хочет?

— Таи не прочь, — заявил летчик, который взял под свою опеку провинившегося Ловца. — Заходите сюда, пожалуйста.

Мария с опаской приблизилась к границе мира — и прошла ее, не заметив; опустила поднос на стол, где лежала маска с ядовитым газом. Осведомилась с любезной улыбкой:

— Вы правда любите кофе?

— Понятия не имею. Возможно. — Замкнутое, отчужденное лицо Таи смягчилось: перед ним стояла его собственная Богиня.

Охранитель мира порадовался, что Ловцу не пришло на ум пасть перед Марией на колени, как это сделали актеры Поющего Замка при виде Анны. Он придвинул к столу пару имеющихся складных стульев; Шестнадцатый сходил в соседний дом и принес еще два.

— Присаживайтесь. — Мария села к столу, налила в чашку кофе. — Таи, вам с сахаром? И со сливками, конечно. — Богиня подала Ловцу чашку. Ее зеленоватые глаза блестели. — Ах! Вы не представляете, до чего приятно оказаться в компании молодых интересных мужчин. Ну, вы мне в сыновья годитесь, — она с шутливым пренебрежением махнула рукой на Лоцмана с пилотом, — а Таи для меня — в самый раз. — Она с шальной улыбкой обняла Ловца за плечи.

Он молча цедил кофе. Не похоже было, чтобы угощение ему нравилось. Мария обвела всех искрящимся взглядом:

— Что-то вы, друзья мои, приуныли?

— Мы господина Мейера вспоминали, — уклончиво отозвался Лоцман.

— Нашли чем голову забивать! Чепуха это всё.

— Не скажите, — возразил Шестнадцатый. — Издатель — страшная сила.

— Ну… Пауль как издатель не вечен. Он ведь что хочет? Скармливать читателю книги, которые идут вразрез с нравственными законами. А это, дорогие мои, законы природы — и против них не попрешь. Мораль формировалась на протяжении сотен тысяч лет, она сидит у нас в генах. Это называется инстинктивными, или генетическими, программами и запретами, которые создал естественный отбор. Например, материнский инстинкт, любовь ко всем маленьким — детям, щенкам, котятам; это запрет бить женщин и детей, запрет убивать себе подобных… Таи, я вам налью еще чашечку?

— Будьте добры. Но без сахара.

— По-моему, люди только и делают, что убивают друг друга, — заметил Шестнадцатый. — А генетическая программа молчит.

— Молчит, — согласилась Мария. — Я вам поясню отчего. Начнем с животных — с тех, кто от природы сильно вооружен. Скажем, волк. Он одним ударом разорвет горло или брюхо оленю, но в драке с другим волком этот прием не применит. Знаете, как дерутся волки? Бьют зубами по губам. Дерущиеся львы бьют, представьте себе, по ушам. Больно — жуть, но ни один лев от этого не умер. Я повторю: это касается сильновооруженных видов.

— Сдается мне, что человек вооружен сильнее прочих, — сказал Шестнадцатый.

— Ошибаетесь, друг мой: мы говорим не об оружии вообще, а о том, что дано от природы. У нас нет когтей, рогов и клыков. Если двое людей дерутся голыми руками, один из них устанет и отступит прежде, чем другой его убьет. Поэтому у человека почти нет врожденных ограничений для действий в драке, а наши запреты «не убий» и «не бей лежачего» слабы, их легко перебивают природная агрессивность, мстительность. И когда человек изобрел оружие, он оказался редчайшим существом на Земле — убивающим себе подобных.