Внизу опять пробежала по дуге звездочка фонаря, затем двинулась обратно — вертолет рыскал вправо-влево. Вспыхнул прожектор, столб белого света уперся в землю, наклонился, вытягиваясь, погнал по вырубке светлое пятно. Пилот меня ищет! Лоцман стиснул зубы, подавляя желание заорать во всё горло: «Я здесь!»

Вертолет пошел вниз. Сядет — раздавит мне руки-ноги, сообразил охранитель мира. Он дернулся, готовясь соскочить с полоза где-нибудь метрах в двух над землей — и с ужасом обнаружил, что руками не шевельнуть. Судорогой свело? Похоже. Он сумел расплести ноги и зажать полоз коленями с боков, однако с руками ничего не смог поделать. Скособочился, вытянул шею и с отчаяния попытался укусить бицепс, побороть судорогу — да ведь Лоцман не Змей, куртку и свитер человечьими зубами не прокусишь.

Столб света внизу укорачивался, мертвая вырубка летела в лицо. Ну и пусть, мелькнуло в голове. Покалечит — не бросит же подыхать — заберет в Кинолетный лечиться.

Лоцман зажмурился, готовясь к удару и лютой боли, передвинул ноги повыше, чтобы не ахнуться оземь коленями.

Вертолет содрогнулся, Лоцмана подбросило на «лыже», боль прошила руки, плечи, ребра. Он вскрикнул, сам себя не слыша за грохотом двигателя и винта, ударился скулой о полоз, свалился с высоты, ударился бедром и оказался на земле лежмя, по-прежнему прицепленный к «лыже» кольцом рук. Ух! Живой.

С трудом соображая, он осмотрелся. В землю лупил прожектор, под корпусом стояло облако отраженного света. В нем виднелись стойки висящих над землей полозьев, а рядом — стойки дополнительно выпущенных поплавков, на которые и встал вертолет. Шестнадцатый догадался, где Лоцман, и спас его от увечья.

Судорога отпустила, руки упали вниз. Охранитель мира сел, потирая пронизанные сотнями болезненных иголок ладони. Рокотал крутящийся винт, гнал ветер.

Шестнадцатый не появлялся. Лоцман вылез из-под вертолета, неловко встал; ветер едва не сшиб его с ног. Дверь салона сдвинулась, и в проеме показался летчик. Он протянул Лоцману руку и затащил его внутрь. Свет прожектора отражался от земли, и в салоне было очень светло.

У Шестнадцатого был расстегнут шлем. Пилот молча глядел на Лоцмана, и от этого темного взгляда охранителю мира стало неуютно, точно нашкодил из глупой блажи, словно из бездумного ухарства ему взбрендило прокатиться на полозьях. Он покаянно вымолвил:

— Извини. Мне надо в Кинолетный. Правда, надо.

— Сигнализация не сработала, — неживым, деревянным голосом сообщил летчик. — Не сообщила, что ты прицепился. Я сам догадался проверить, внизу поискать. А тебя там нет… Сейчас многие пытаются удрать — кто куда. — Он застегнул шлем. — Ладно, летим в Кинолетный. Может, выйдет какой толк. — Он стоял перед Лоцманом и, казалось, не находил в себе сил пройти в кабину. — Ты… — мертвый голос дрогнул, обрел нотки душевной боли, — я уже убил одного Лоцмана. Ты стал бы вторым.

Охранитель мира молчал.

— Она… та Лоцманка… напросилась. «Не хочу в Кинолетном помирать, найди мне мир без Лоцмана». Надеялась выжить в чужом мире. Я тоже понадеялся. Повез. Прошли сквозь солнце. А как на посадку — она и сгорела. Кричала — жуть. И запах паленого — страшный. Потом кресла, обшивку меняли. В чужой мир Лоцману нельзя… Мы с ней четыре дня жили. Четыре ночи. И — сгорела. Сам ее сжег. А тут ты — на полозьях затеял. Сквозь солнце… — Шестнадцатый повернулся, рванул дверь и скрылся в кабине. Свет прожектора погас, вертолет дернулся и пошел вверх.

В Кинолетном городе был ослепительный день, солнце с бездумной щедростью проливало потоки лучей. На вертолетных площадках стояло меньше половины машин, под брюхом у них съежились тени, а на пустых местах пылали пронзительно-оранжевые кресты.

У края площадки, где сел Шестнадцатый вертолет, стояли два фургона защитного цвета, и бродили солдаты, скучали, глазели по сторонам.

— Надо тебе где-нибудь схорониться. — Вышедший из кабины в салон летчик неодобрительно поцокал языком. — Не ровен час, попадешь в переплет… Не по душе мне это сволочье.

— И мне. — Лоцман оторвался от окна. — Раздобудь летную форму — я и прошмыгну незамеченным.

— Форма на дороге не валяется. Свою тебе отдать, а самому щеголять без штанов?

— Есть же запасные. На складе…

— Запасных нет, — отрезал летчик. Форма — не вертолет, чтобы пошел, взял. Ишь, удумал! — Он с беспокойством озирался: к площадке подтягивались две БМП. — Однако и тут не посидишь. Ума не приложу, как тебя мимо них провести.

— Стань-ка прямо и не вертись. — Лоцман всмотрелся, чтобы до мельчайших подробностей запомнить, как выглядит летная форма. Сосредоточился, зажмурился, сжал кулаки. Ну же… ну! Получилось. Кривясь от режущей боли в груди, он обессиленно плюхнулся в кресло.

— Бить тебя некому, чудила, — заворчал пилот, стаскивая новую куртку, народившуюся поверх его собственной. — И радуется! Нашел развлекуху.

Лоцман смеялся, позабыв о боли. Пилот вылез из вторых брюк, бросил форму ему на колени:

— Наряжайся. Да свое смотри не позабудь. — Лоцман переоделся. Голубой рубашки, как у летчика, в наборе не оказалось: отдельный воротничок был пристегнут к куртке изнутри, но снаружи была видимость порядка. Свертывая собственные пожитки, он полюбопытствовал:

— Откуда же берут форму, коли не со склада? — Летчик задумался — простейший вопрос поставил его в тупик.

— Ее Лоцманы делают? — подсказал охранитель мира с участливым видом, забавляясь недоумением приятеля.

— Каждый является со своей формой — и мы, и солдаты.

— А откуда вы приходите?

— Н-не знаю… Отвяжись с дурацкими вопросами! — рассердился Шестнадцатый. — Давай на выход.

Держа под мышкой тугой сверток, Лоцман шагал за своим провожатым. Кому какое дело, почему из вертолета вылезли два летчика? Может, у них был тренировочный полет. Нет, не так: Шестнадцатый летал по вызову, взял на борт потерпевшего аварию собрата.

— Если спросят имя, скажешь — Двадцать Седьмой, — велел пилот.

— Почему именно Двадцать Семь?

— Вид у тебя больно потрепанный. Двадцать Седьмой давным-давно сгинул где-то в умирающих мирах — вот и скажем, что я его вытащил. В таком разе про шрам можешь врать не стесняясь, и про седину тоже.

Охранитель мира довольно ухмыльнулся. Он всегда знал, что вертолетчики Лоцманам лучшие друзья.

Прибывшие БМП вырулили на площадку, проехали краем и стали в отдалении. Из них никто не вышел, однако фургоны со взводом солдат находились как раз на пути у Лоцмана и Шестнадцатого. Пилот забрал левее, чтобы пройти не между машинами, а сбоку.

— Скажи, — спросил охранитель мира, — это всё-таки правда, что актеры уходят в Большой мир?

Летчика передернуло.

— Я рад, что твой черноглазый стервец туда не попадет, — угрюмо бросил он. — Убийца. Нечего ему там делать.

Лоцман обиделся за Таи.

— Если хочешь знать, он спас мне жизнь.

— Экий подвиг!

— Дважды спас: один раз давно и еще сегодня. Он меня вытащил, когда я сотворил фонарь и звезды и остановилось сердце.

— Оберегать Лоцмана — долг любого актера, — заявил пилот. — И заруби себе на носу: из гибнущих миров в Большой мир не попасть. Лишь из самых больших и живучих, которые не умирают после окончания съемок.

— А ты был в Большом?

Шестнадцатый глянул, как на сумасшедшего, и промолчал.

Они миновали четверых привалившихся к фургону солдат; разморенные теплом автоматчики проводили их ленивыми взглядами. Никто не окликнул и не поинтересовался номером непривычно седого пилота. Опять пронесло!

Прошли между ангарами, затем по улочке, куда выходили глухие задние стены разноцветных коттеджей, и наконец летчик свернул к зеленовато-желтому, как недоспелый лимон, домику.

— Тут отсидишься — жилье пустует. Если только эти не вселились.

— Кто?

— Проданные Лоцманы. Поселятся, дом изгадят, а потом сдохнут. И лежат, пока спецкоманда не подберет. Скоро весь город провоняет тухлятиной. — В тоне пилота звучала горькая злость.