Увлекательнейший вопрос, почувствовали ли правящие иерархи надвигающуюся опасность, останется, вероятно, нераскрытым. Что же касается фюрера Кортезии, то его озабоченность поступками незваного гостя была продиктована не столько страхом (таковой исключался эффективными действиями различных служб), сколько яростью: кто-то пытается без его согласия нарушить установленный мир, порядок и покой. Он быстро прервал бесплодную болтовню своих «соправителей», отправил их в банкетно-игровой зал, сам же погрузился в молчание и ждал.

Перед ним на стене пульсировала огромная рельефная карта Отчизны. Горели колечки, обозначающие центры культуры, светились треугольнички портов и вокзалов, искрились ромбы каменоломен, шахт и других мест эффективного перевоспитания. Он любил эту страну. Не раз до глубокой ночи, когда утомленный взор уже не различал просьбы о почетном крестном отцовстве от прошений о помиловании и свинцовые веки опадали на глаза, Бандальеро видел Кортезию очами души и часто повторял, что Первосвященник не спит, дабы другие могли спать спокойно.

Это восхищало. Когда во время молебна в День Кортеса он смешивался с разноцветной (старательно отобранной) толпой в дворцовых садах, когда пользовался правом первой ночи в юных семьях, попросивших его быть свидетелем, когда с трибуны Объединенных Наций низвергал громы и молнии на всех тех, кто с идеями кортезианизма был знаком лишь по кривым зеркалам бульварной прессы, он постоянно чувствовал вокруг себя растущий ореол уважения, восхищения. Даже со стороны врагов.

Сам Бандальеро считал, что и бог является его тайным сторонником. Диктатор активно демонстрировал свое метафизическое предназначение в отличие от иных многочисленных коллег-деспотов, которые на вопрос о легальности своей власти обычно отвечали: «наша власть идет от бога, а бога, как известно, нет».

Первосвященник, разумеется, знал, что он не бессмертен. Уже несколько лет в Национальном Парке возводили пирамиду, в два раза превышающую пирамиду Хеопса (в ацтекском стиле, но с барочными украшениями), которая в будущем должна стать местом его вечного отдыха и культа.

Вдруг по спине, окутанной мундирным сукном, пробежала дрожь. А если этот Маттео Дьябло — новейший «шакал», нанятый эмигрантскими заговорщиками? Правда, во всех зарубежных оппозиционных центрах у него были свои люди, кроме того, это в основном были организации, не признававшие индивидуального террора, однако, определенный риск всегда оставался, тем более, что ни одна крупная держава официально шефа Кортезии не поддерживала. Уже несколько часов, как удвоили стражу вокруг дворца, привели в состояние чрезвычайной готовности фотоэлементы и лазерные датчики. Другое дело, что по-прежнему не поступали новые сообщения о преследуемом, жандармы клялись, что попали в него. Поэтому не исключено, что чужеземец лежал сейчас в каком-нибудь закоулке и догорал.

Раздался гул и расшумелись пальмы в парке. Спустя минуту в кабинет вошел Вурдалак. Его руки были скованы за спиной кандалами из освященной стали. Бандальеро дал знак часовым остаться на террасе и нажал кнопку, задвигая броневые двери.

— Похоже, у нас небольшие неприятности? — заметил Кайтек.

— У меня никогда не бывает небольших неприятностей, — ответил Первосвященник, — просто я хотел с тобой побеседовать. Ты неплохо держишься.

— Ты тоже. Дай сигару.

Бандальеро отстриг гильотинкой кончик сигары, прикурил и бросил никотиновый деликатес бестии. Тот налету схватил ее зубами. Несмотря на скованные руки Оборотня, Его Превосходительство (он же Первосвященство) предпочитал держать между ним и собой десять метров ковра и стола, на который демонстративно положил коробочку радиодетонатора.

— Хо-хо! Сигара марки «Трапезия»… Не сменили названия? — захохотало чудовище.

Диктатор вздохнул.

— Консервативные контрагенты желают покупать товар исключительно под докортезианской маркой. Идиоты. Но перейдем к делу…

— Надо думать, ты собираешься вернуть мне свободу, выдать компенсацию за моральные потери и предложить место представителя при ООН, — сказал Вурдалак.

Однако Бандальеро не дал себя спровоцировать.

— О компенсации и ООН поговорим позже, — сказал он, — сейчас мне нужна консультация, касающаяся некоторых сверхъестественных способностей…

— А если я откажусь?

— Не советую!!

— Может, переведешь меня в общую камеру? Или на свежий воздух в каменоломни? Изволь!

Первосвященнику было не до шуток.

— Не перетягивай струны, Кайтек! Ты прекрасно знаешь, что если я потеряю терпение, то в любой момент могу нажать кнопочку.

— Серьезно? А где она?

Диктатор бросил взгляд на письменный стол и замер. Коробочки не было. Точнее говоря, ее держала рука, торчащая из деревянной панели. Рука в такой позиции напоминала роскошную ручку от сливного бачка с той разницей, что была живой.

— Что это значит?! — дон Хуан двинулся было к наглой лапе, но та кинула коробочку поверх его головы и Оборотень ловко схватил ее пастью. Часовые, наблюдавшие за жонглированием с террасы, столпились у пуленепробиваемой двери, а их расплющенные о стекло носы приводили на память группку детишек у витрины магазина с игрушками или шеренгу пожилых мужчин в порно-кабаре.

— Подумай как следует, прежде чем сделаешь следующее движение, Хуан Бандальеро, — сказал Вурдалак и одним махом сорвал кандалы, словно они были бумажными. — Пришел твой час…

Диктатор подскочил к столу, в крышку которого были вмонтированы автоматы, способные стрелять в три стороны комнаты, но Мефф Фаусон окончательно проник сквозь стену и схватил Бандальеро за пернатый воротник мундира. Золотистый монокль выпал из всевидящего ока и покатился по инкрустированному паркету. Первосвященник обмяк, словно пойманный в капкан тапир, а болельщики часовые принялись аплодировать.

— Живыми вы отсюда не уйдете, — бормотал тиран.

— Избитая поговорка, — скрипнул зубами Оборотень, приближаясь к самодержцу.

— Чего вы хотите? Власти, денег? — неожиданно тонко запищал Новый Кортес.

— Мы хотим лишь спокойно покинуть твой заразный закуток, — сообщил Мефф, — а ты будешь нас сопровождать в качестве прикрытия. Пусть команда могильщиков освободит террасу. Вертолет я поведу сам…

— А какие у меня гарантии?..

— Никаких, — твердо сказал Кайтек, — но в противном случае ты умрешь сейчас же. Если б мы были идеалистами, то, быть может, потребовали твоей отставки, торжественного порицания кортезианизма и освобождения невольников… Но мы не идеалисты. Мы профессионально творим зло, хотя и менее отвратными способами, чем ты…

— И позволите мне вернуться?

— Отдай приказ!

Диктатор на полусогнутых ногах подошел к интеркому. Терраса опустела. Минутой позже отворились броневые двери. И почти тотчас же затарахтел мотор.

— Adios, Cortezia… [33] то бишь, Трапезия! — поправился Фаусон.

Никто не мешал им улетать. В воображении Меффа уже рисовались картины лихорадочных совещаний иерархов, ежечасно меняющие смысл коммюнике, расслабление в гарнизонах и, наконец, всеобщее ликование по всей стране, которой, хоть и был он сатаной, Мефф желал хотя бы краткой передышки.

Когда они покинули территориальные воды, судьба деспота свершилась. Зубы Вурдалака отыскали его сонную артерию, медленно разгрызли ее не нарушая гортани, так что крики гибнущего диктатора долго еще сплетались с гулом двигателя. В свои последние минуты Бандальеро сначала впустую призывал бога, потом извергал проклятия, наконец ослабленный потерей крови, принялся бормотать какие-то стишки об индейце Монтесуме и боевом вожде Кортесе.

— Я сосу эту пакость сознательно, — сказал Оборотень, и в его голосе прозвучало нескрываемое отвращение.

Еще три дня назад Фаусон ошалел бы от тревоги. Сейчас же он думал исключительно о двигателе, рулях и высотомерах. Металлический холод все глубже охватывал органы его чувств. Ощущение, которое описать трудно. Что-то вроде дерматина, искусственной кожи, кожимита понемногу заменяло ткани, мышцы, всю нервную систему специалиста по рекламе. А запах крови, заполняющий кабину, казался сладким, упоительным, вкусным.