— Он не подумает, но я лучше знаю. Жаль, что я не приняла другого решения, я жалею, что не осталась с ним. Задним числом легче говорить, но это правда.

— Если бы вы остались, то принесли бы в жертву все надежды на победу.

— Есть более важные вещи.

— Я никогда не слышал, чтобы вы так говорили.

— Все меняется. Это Гирайз должен был услышать эти слова. Но он не слышит, потому что я хотела ехать дальше, и он знал это. Но теперь я хочу, чтобы мне еще раз дали возможность выбирать.

— А, — он смотрел на нее понимающе, — в вас многое изменилось, очень многое, я думаю.

— Я теперь многое вижу более ясно.

— Потому что лучше стали понимать себя. Мне с самого начала казалось, что это понимание придет к вам. У меня было такое чувство.

— Слишком поздно оно пришло, если Гирайз умрет. Может быть, он уже умер, — слезы снова полились у нее из глаз, и она засуетилась в поисках носового платка.

— Он не умер. Он полностью поправится. Вы должны поверить мне.

— Я бы очень хотела, — она сжала зубы, сдерживая рыдания.

— Вы очень утомлены и сильно расстроены, и к тому же умираете с голоду. Когда вы в последний раз ели?

— Я не знаю. Наверное, утром. Я не хочу есть.

— Но вам нужно поддержать свои силы, иначе вы заболеете, — он поймал взгляд официанта, притянув его через всю залу как магнитом.

И снова изумляясь и восхищаясь силе воздействия грейслендского военного мундира, она наблюдала, как Каслер делал заказ. Официант удалился, и он вновь повернулся к ней и спросил вежливо, но твердо:

— А сейчас, если это не слишком причиняет вам боль, расскажите мне, пожалуйста, что произошло на вокзале в Уолктреце.

Она прекратила плакать и вновь обрела контроль над собой. Она рассказала ему все в подробностях, заметив, с каким интересом он ее слушает, и к этому интересу примешивалось еще что-то, сильное и глубокое, похожее на злость или отвращение, но удивления не было — ни капельки удивления. В ее рассказе, казалось, для него не было ничего неожиданного, и впервые легкая тень подозрения промелькнула в ее сознании. Она посмотрела на Каслера Сторнзофа, стараясь не поддаваться обманчивости его внешнего облика. Она посмотрела в самую глубину его глаз, не отвлекаясь на их потрясающую голубизну, но все ее подозрения, несмотря на их суровую холодность, тут же рассеялись. Она совершенно точно знала, что этот человек никогда не поднимет руку на Гирайза в'Ализанте.

И все же что-то было в этих глазах. На самом Каслере не было вины, но, возможно, он знал, кто это сделал. В ее голове промелькнули слова, которые он произнес несколько недель назад в тумане авескийских муссонных дождей, они относились к его дяде, этой глыбе изо льда. Предпочел исключить скучную часть маршрута и отправился прямо в Ли Фолез, где я и должен с ним встретиться.

Ли Фолез. Грандлендлорд Торвид? Каково бы ни было его личное мнение, Каслер никогда не выдаст и не обвинит своего дядю, главу Дома Сторнзофов, никогда.

Принесли еду. Лизелл даже не взглянула, что у нее на тарелке. Она ела механически, не чувствуя вкуса, но, подкрепившись, почувствовала себя лучше, слабость исчезла.

Она подняла глаза от тарелки и встретилась взглядом с Каслером:

— Еще не поздно, — сказала она, — я еще могу вернуться в Уолктрец.

— Можете, — кивнул он. — Но разве этого хочет в'Ализанте? Вы думаете, он будет рад увидеть вас? Несомненно, он будет польщен. Но разве он не огорчится при этом из-за крушения всех ваших надежд, причиной которого стал? — Она не ответила, и он продолжал: — Конец гонок совсем близко. Исключая непредвиденные обстоятельства, мы должны быть в Тольце послезавтра. Мне хорошо известно, что на данный момент мы с вами на финишной прямой и ваш шанс на победу очень высок. И вы хотите сейчас отказаться от него?

Послезавтра. Это так скоро, и потом все будет кончено. Каслер абсолютно прав, нет ни смысла, ни пользы в ее возвращении.

— Мы с вами вместе на финишной прямой. — Она не ответила прямо на его вопрос. — Есть какие-то оговорки в правилах Великого Эллипса для двух участников, прибывших первыми одновременно?

— Я не знаю. Однако вы затронули интересный момент. Буквально через несколько часов мы оба садимся на поезд южного направления. Мы пересаживаемся на другой поезд в Тофсенке и на следующий день ступаем на платформу вокзала в Тольце. И тот, кто первым преодолеет короткую дистанцию между вокзалом и мэрией, и будет победителем гонок. Это, конечно, будет напряженный момент, но, я думаю, вряд ли это можно будет назвать настоящей победой.

— Поразительно, не правда ли? Сколько времени ушло, какие огромные расстояния преодолели, сколько отчаянных усилий вложено — и все это в конце уплотняется в один безумный рывок, смешное расстояние в несколько городских улиц — и мы возвращаемся туда, откуда начали. Есть в этом какой-то глубинный смысл, какая-то философия.

— Ну вот, вы чувствуете себя уже лучше, не правда ли?

— Да, вы правы, еда помогает. И по поводу завершения гонок вы тоже абсолютно правы. Я бы хотела вернуться в Уолктрец, и все там сделать по-другому, да и не только там, но отказаться от Великого Эллипса за два дня до его завершения — это не способ искупления.

— Вам нечего искупать. Вина в отравлении лежит на руке, это сделавшей, и на голове, этой рукой руководившей. Рука запятнала себя преступлением, голова, лишенная чувства порядочности, не заслуживает уважения…

Лизелл посмотрела на него с удивлением. Каслер говорил как будто сам с собой. Его взгляд обратился внутрь, к невидимому, но неприятного образу. Она через стол слегка коснулась его руки:

— Каслер, вы хотите сказать, что…

Появление грейслендских солдат оборвало ее на полуслове. Замолчав при виде полдюжины солдат, Лизелл напряглась, несмотря на присутствие Каслера Сторнзофа. Ей не надо бояться грейслендцев, пока она с ним. Они, может быть, просто зашли выпить чего-нибудь. И все же во рту у нее чуть пересохло, а сердце забилось чуть быстрее. Она бросила быстрый взгляд: почти все посетители разом замолчали.

И в этой тишине совершенно отчетливо прозвучал голос грейслендского капитана:

— Господин Стисольд, подойдите сюда.

Все глаза устремились к кухонной двери. Стисольд секунду стоял как вкопанный, с широко открытыми глазами, простодушный, как испуганный ребенок. Он с трудом сглотнул, выступил вперед и произнес:

— Вот он я.

Капитан поманил его пальцем:

— Подойди.

Несколько посетителей, сидевших за передним столом, поднялись и направились к выходу. Двое солдат преградили им дорогу, и посетители тихо вернулись на свои места.

Клек Стисольд шел как на казнь. Остановившись перед капитаном, он робко спросил:

— Чем могу служить, сэр?

— Простенькая служба, — ответил капитан на хорошем гецианском. — Нам сказали, что ты верный гражданин своей страны. Хочу верить, что эти слухи не пустая болтовня.

— Я благонадежный гражданин Геции, сэр.

— И хочешь послужить своей стране?

— Да, сэр.

— Прекрасно. И ты понимаешь, не так ли, что интересы Верхней Геции и ее союзника, Грейслендской империи, совпадают?

— Наверное, так, сэр.

— Империя испытывает необходимость в твоих талантах.

— Да у меня нет талантов, сэр. Если вот только империи нужен хороший хозяин гостиницы.

— Ты шутишь, господин Стисольд?

— Да зачем же, сэр?

— Тогда ты слишком скромен, поскольку до нас дошли слухи, что ты местная знаменитость.

— Да уж многие меня знают, сэр. «Трое нищих» предлагают радушный прием и хороший стол.

— И развлечения?

— Развлечения?

— Представление для счастливых избранных. Фокусы, иллюзии, заклинания.

— О, ничего необычного, сэр.

— Ты несправедлив к себе. Все говорят, что твои представления просто замечательны. Настоящее волшебство, говорят.

— Мне об этом ничего не известно, сэр. Просто устраиваем всякие пустяки, чтобы время скоротать.

— Ты меня очень заинтересовал. Давай мы тоже скоротаем время, а ты продемонстрируешь нам свои достижения.