– Там кто-то есть. Откроем?

– А чем? Саблю лишь сломаешь. Топор бы или ломик.

– Я сбегаю за инструментом, – сказал Лука.

Он вернулся с одним здоровенным казаком с перевязанной головой. Дверь затрещала под мощными ударами казака, а юноши стояли рядом с пистолями наготове, ожидая всего.

Дверь открылась – кто-то изнутри сам отворил ее.

На пороге стоял староватый француз в сильно потертом, но когда-то роскошном кафтане. Лицо его было смертельно бледным, в глазах застыл страх, стойко сдерживаемый силой воли.

Он что-то сказал, но его не поняли. Казаки грубо отстранили старого и вошли в обширную комнату. В ней была хорошая, но старинная мебель, в дальнем углу сидели на оттоманке пожилая женщина и трое ее детей. Все с бледными от ужаса лицами, трясущимися руками.

Казаки с интересом оглядывали комнату, людей. Они впервые находились в господском доме француза, и все им казалось необычным и интересным.

Подойдя ближе к оттоманке, Лука взглянул на сидящих там детей. Мальчик лет тринадцати в добротном кафтанчике и две девушки. Старшей было лет за двадцать, а младшей не более восемнадцати. И эта младшая настолько поразила Луку своей беззащитностью и красотой, что он так и остался стоять с полуоткрытым ртом, не в силах оторваться от прекрасного видения. И его не отвлекло то, что на лице этой девушки проступали явные признаки ужаса, а крик готов был в любую секунду сорваться с ее алых, несколько побледневших губ, окаймлявших небольшой красиво очерченный рот.

Так они и смотрели – Лука на девушку, она – на него, с немым ужасом и ожиданием чего-то неотвратимого и страшного.

Лука вспомнил, что он в окровавленной повязке, смутился и отвернулся. А в комнату уже врывались казаки, с криками, не обращая внимания на присутствующих, рвали красивые, хоть и старые ткани, шарили в ящиках столов, бюварах и в других местах мебели. Один из казаков грубо схватил девушку за руку и дернул на себя. Та завизжала, отбивалась. Лука дернул казака за плечо и бросил:

– Оставь! Не видишь – это моя добыча! Отойди и отпусти девку!

– Так бы и сказал сразу. А теперь я и вторую прозевал, Лука!

Старшая девушка визжала вместе с матерью, пожилой француз, осмелившийся броситься защищать дочерей, уже лежал в луже крови.

А Лука взял все еще кричащую девушку за руку и толкнул на оттоманку. Он старался успокоить ее, не обращая внимания на вопли и визги других дам.

Он подождал, пока девушка перестанет кричать. Ее голубые глаза и светлые русые волосы обрамляли прекрасный овал лица с небольшим прямым носом, темными бровями и длинными ресницами.

Казаки покинули комнату, девушка бросилась к телу отца, припала к нему, запачкав в его крови свои завитые локоны и ленты. Она рыдала, а Лука стоял над ними – в голове пусто, а на душе противно.

Вздрагивающие плечи девушки были столь же прекрасны, как ее лицо. Лука со стойким любопытством и восхищением продолжал смотреть на нее, потом показал жестами, что готов помочь перенести тело ее отца на кушетку, стоящую вблизи.

Она поняла, и Лука осторожно подхватил еще теплое тело. Девушка помогала, удерживая ноги. Тело положили на кушетку, девушка бросила мимолетный взгляд на Луку, и тот впервые углядел в нем что-то вроде теплоты или благодарности.

На душе стало легко и тепло, он непроизвольно коснулся ее руки. Она вздрогнула, дернулась, но не отвернулась. Лука глянул в ее наполненные слезами глаза и с замиранием сердца ощутил прилив такой жалости к этой беззащитной девушке, что внутри все защемило.

А снизу уже доносились подвыпившие голоса казаков. Воплей женщин больше не было слышно, но Лука остро ощутил опасность для этого создания. И это подтвердилось с приходом другого казака. Тот с хитрой и коварной усмешкой поглядел на эту печальную картину у тела старика, спросил грубо:

– Лука, ты и дальше будешь возиться с этой кралей? Пора и дело делать, ха! Смотри, как бы ее другие не поимели, пока ты тут собираешься, ха-ха! Вот дурень так дурень! Гляди, хлопец!..

– Пошел ты!.. – огрызнулся Лука, но покраснел и отвернулся.

Он поднялся, взглянул на девушку, сказал, подтверждая слова жестами:

– Тебе надо спрятаться, девка! Оставаться здесь опасно. Иди!

Лука энергично махал руками, подталкивал к двери и всячески давал понять, что надо делать. Он подвел девушку к двери, подтолкнул и показал, что надо торопиться. Она не понимала, слезы текли из ее глаз, но Лука был настойчив.

Наконец она пошла к темной лестнице и, оглядываясь и всхлипывая, спустилась вниз и растаяла в темноте.

Лука вернулся в комнату. Было уже достаточно темно, свечи не горели, а вечерний свет угасающего дня почти не проникал в окна.

Он бросил взгляд на мертвого француза, представил родное село Мироновку. Вздохнул и побрел вниз, где гуляли казаки.

– Эй, Лука! Ты хоть попользовался кралей? Надо глянуть! Где она?

Лука молча махнул рукой и прошел к столу, где исходила ароматом только что изжаренная говядина. Машинально взял, отрезал кусок плохо поджаренного мяса, ломоть хлеба и вышел во двор, где толпились кони.

Подошел к Нэньке, охлопал ее, скормил половину хлеба, прижался здоровой щекой к ее мягкому носу. Перед глазами возник отчетливый образ девушки. Подумалось, а не сон ли это? Неужели на земле могут быть такие красивые лица? И где она сейчас? Сумела ли спрятаться, уйти хотя бы в деревню и там переждать их нашествие?

Вечер был теплый, звезды уже начали зажигаться в темнеющем небе. Он сел на бочку, вонзил зубы в мясо и поморщился от боли в щеке. Приходилось жевать осторожно. Представил свою морду со шрамом – стало муторно.

Покончив с ужином, он вернулся в зал, где продолжали пировать казаки. Отпил из чьего-то кубка пару глотков красного вина и подивился его вкусу. Оно было немного терпким, но приятным.

Лука вышел на воздух, устроился на охапке сена у конюшни, закрыл глаза и с видением заплаканного лица этой хрупкой девушки заснул.

Проснулся он как от толчка. Что-то насторожило его. Оглядевшись, заметил в двух окнах первого этажа пляшущие отсветы пламени. Потом мельком увидел две тени, мелькнувшие за углом и тут же исчезнувшие.

Лука вскочил, выхватил пистолет и нажал курок. Осечка разозлила его. Он торопливо подсыпал пороха и выстрелил в воздух.

– Тревога! Пожар! Тревога!

Сонные казаки, еще покачиваясь после пьянки, выскакивали из дверей, натягивали кафтаны, вооружались и с криками стали собирать вещи. Никто не подумал тушить пожар. А он быстро разрастался, начал гудеть, вихриться и заливать окрестность кровавым заревом.

Кони метались, визжали, рвались с привязи. Лука схватил седло, бросил на спину Нэньки, успокаивая кобылу.

Не прошло и десяти минут, как казаки были готовы тронуться в путь.

– Не спешите, казаки! – кричал Боровский. – Тут есть коляска. Запрягайте пару коней, грузите раненых и харч, что сумеете добыть! Шевелите ногами, браты! Хватай кабана, вяжите – и в коляску!

Еще двадцать минут – и отряд с криками покидал усадьбу. Она уже пылала вся. Два человека из прислуги метались по двору, спасая живность. Казаки даже остановились и принялись ловить кур и гусей. Связывали им ноги и крылья и с гоготом вешали через седла.

– Трогай, трогай! – командовал сотник. – Нечего тут делать! Вперед!

Через два дня сотня Боровского покинула пределы Франции, вышла к Рейну и переправилась через него. Вскоре казаки узнали расположение некоторых сил имперцев и спустя две недели оказались в составе своего корпуса.

Поскольку казакам дали несколько дней роздыха, Лука с Якимом разыскали свой старый обоз и появились среди старых товарищей. Расспросов было столько, что хватило бы и на месяц. Однако Лука был неразговорчив, а Яким сказал в ответ на недоуменные вопросы обозников:

– Рана у него никак не заживет, а тут еще случай в одной усадьбе. После этого он и примолк. Ничего, пройдет.