– Кассета кончилась, – догадалась я, – надо ее перевернуть.

– Извините, девочки, дальше я вам прокрутить не могу, – развел руками Юра. – Запротоколированный допрос обвиняемого не подлежит огласке. Тайна следствия, сами понимаете…

– Но вы же только что… – я даже дар речи потеряла от разочарования. – Только что дали нам послушать… И не было никакой тайны…

– Я дал вам послушать ее болтовню, которая по существу, к делу не относиться… Нам до того преступления дела нет, преступник все равно уже в морге, замечу, без гениталий и пальцев… Мы позволили ей столько трепаться только затем, чтобы она не замкнулась, не ушла в несознанку… Эта кассета может пригодиться ее адвокату, но нам она без надобности. А вот следующая, на которой записан ее рассказ о том, как она убивала Галича, и тех двух женщин, это другое дело…

– А как она их убивала? – робко спросила я.

– Галича заманила на задний двор запиской, часть которой вы умудрились прочесть, и содержание которой мы, милиция, знаем только с ваших слов…

– Не отвлекайтесь, – строго сказала я. – Заманила запиской и…

– Когда он пришел, тюкнула камнем по голове, оттяпала причиндалы, потом перерезала горло, сбросила тело в яму, закопала. Все!

– А Катю?

– Скинула с балкона, вы же видели…

– Но зачем?

– Она увидела то, чего не должна была видеть. – Юра задумчиво поскрябал щетинистую щеку, не иначе решал, говорить или нет. На наше счастье, решил сказать. – Ганец спустя пару дней разрыла могилу Галича.

– Она еще и некрофилка! – ахнула я.

– Дело не в этом. Просто до нее на третьи сутки дошло, что записка, которую она Галичу прислала, и которая, по сути дела, была единственной против нее уликой, осталась у него в кармане. Надо было ее срочно изъять. Что она и сделала. За этим занятием ее застукала Катерина, которой в ту ночь (а Заяц-Ганец разрывала могилу на рассвете, считай, ночью) не спалось. Вы должны об этом знать, вы в тот вечер провожали ее в номер…

– Она увидела это с балкона?

– Да, – кивнул головой Юра. – Только с вашего балкона так хорошо просматривался задний двор…

– Я помню, – задумчиво протянула я, – как Катя рассказывал нам, что видела ночью что-то странное, да Сонь?

– Да. Мы разговаривали с Катей буквально за час до ее смерти.

– Поведение Жени ей показалось странным, но она все же не пошла в милицию… не понятно почему. Пошла бы, глядишь, осталась бы жива…

– Она вызвала Женю для разговора? – догадалась Сонька.

– Вот именно… За что и поплатилась. Заяц назначила ей встречу в удобное для себя время (двенадцать часов дня – идеальное время для убийства, в корпусе почти никого), пообещала все объяснить…

– Потом вывела Катю на балкон, заговорив ей зубы, и столкнула, – хмуро проговорила я.

– Ну, вам ли не знать, – хохотнул Юра, похоже, он никак не мог мне простить того, что я доставила ему столько беспокойства.

– А потом? – не дала разгуляться его сарказму Сонька.

– Потом она скрылась с места преступления через черный ход и влилась в толпу зевак.

– А за что она Гулю хотела убить? – спросила она, брезгливо сморщившись, похоже, она уже перестала Жене сочувствовать.

– Эта Гульнара Садыкова была не так ненормальна, как хотела казаться. Конечно, она была сильно не в себе, и у нее действительно по весне съезжала крыша, но ее последние концерты, один из которых я сподобился пронаблюдать, были сплошь постановочными… Когда она поняла, вернее почувствовала, психи они вообще очень чувствительные, так вот, когда она просекла, что в санатории твориться что-то странное, она решила затеять свое собственное расследования…

– Леля, у тебя, оказывается, был конкурент! – съязвил Геркулесов.

– Да. И конкурент не слабый, – улыбнулся Юра. – Она была вездесуща, настойчива, неутомима. Не сыщик, а мечта! Именно она выследила журналиста Эдика, которого приняла, замечу, вместе с твоей, Коль, женой, за призрака. Она думала, что в санатории бесчинствуют призраки… Потом она вычислила убийцу. Как мне кажется, совершенно случайно. Она тогда постоянно таскалась по территории, искусно изображая бесцельные шатания душевнобольной, за всеми подглядывала, подслушивала, устраивая засады в кустах, наверное, заметила что-то подозрительное в поведении Ганец. И установила за ней круглосуточное наблюдение…

– Одного не понимаю, – проговорила я задумчиво, – как она узнала, где зарыт Галич…

– Пока мы можем только гадать, Садыкова без сознания, – меланхолично изрек Юра.

– Н-да, – протянули мы с Сонькой.

– Теперь, надеюсь, вам все ясно? – встряхнулся Юра.

– Вроде бы… – начала я, но тут меня перебила Сонька:

– Нет не все!

– Ну что еще? – недовольно сморщился он.

– Не ясно, кто убил Лену! Лену из Сургута! Ведь она умерла! И она встречалась с Галичем! Это наводит на размышление…

– Несчастный случай. Елена Родина боялась высоты. Она упала.

– Точно?

– Это официальная версия, – пожал плечами Юра.

– А неофициальная?

– По моему глубокому убеждению, Елену убила ваша соседка по столу…

– Эмма Петровна? – в один голос ужаснулись мы с Сонькой.

– Какая еще Эмма Петровна? – разозлился он. – Я говорю об Оксане Павловне Соловьевой…

– Эта та, что в брульянтах? – не поверила Сонька. – Соломенная вдова покойного Васи Галича?

– Она самая.

– Вы уверены?

– Я уверен, но доказать не могу. Есть только мотив и косвенные улики…

– Мотив ясен, – встряла я. – Ревность. Ведь Галич параллельно встречался и с ней, и с Леной?

– Как показывают факты, то да. Те же факты показывают, что Оксана устраивала разборки с соперницей и даже однажды пыталась ее побить…

– Эти факты вам птичка на хвосте принесла?

– Постпрашал горничных, она в курсе всех событий…

– Еще какие косвенные улики имеются?

– Оксану видели на винтовой лестнице за десять минут до смерти Елены.

– Все?

– Все.

– Мало, – резюмировала я.

– Было бы больше, давно бы арестовали, – досадливо пробормотал он. – Самое же главное доказательство ее вины – ее поведение во время допроса. Она страшно перепугалась, когда я начал с ней разговор о Елене. Побледнела, глазки спрятала… Потом начала врать по пустякам, путаться в показаниях, юлить и имитировать обморок… – Он пожал плечами. – Но такое доказательство я не могу предъявить суду.

– Расколоть не пытались? – очень живо поинтересовался истосковавшийся по ментовским будням Колюня.

– Пытались, но где там… Стоит на своем: ничего не знаю, ничего не ведаю, а с этой кикиморой болотной, в смысле Леной, Васенька мой вовсе и не встречался!

– А пальчики проверили?

– Знаешь, сколько их там? Десяток! Наши же горничные не сильно стараются, пыль вытирая. – Он аж побагровел от возмущения. – А Соловьевские отпечатки есть, да только толку от этого… Признается, что в номере была, но давно, причем ни одна, а с подружкой, подружка, тут как тут, подтвердила, что посещала люкс вместе с подозреваемой еще до того, как в него Елена въехала… – Он вытер пот с лица не очень свежим клетчатым платком. – Я, конечно, не настаиваю на том, что Соловьева столкнула Родину намеренно, может, это и вправду был несчастный случай. Сцепились, наверное, из-за этого племенного жеребца Галича, одна другую и столкнула… Могла бы и Соловьева пострадать, но пострадала Родина…

– Представляю, как этой Оксане обидно было, – задумчиво проговорила Сонька. – Соперница устранена, любимый в полном твоем распоряжении, да вот незадача – любимый-то пропал…

Юра кивнул, соглашаясь с Сонькой, потом еще раз обтер лицо своим задрипанным платком, пригладил волосы, подтянул штаны и провозгласил:

– Ну, мне пора!

– Уже? – почему-то расстроилась Сонька.

– Дела, сами понимаете… – Он довольно приветливо нам кивнул и, пожав Кольке руку, покинул помещение.

Мы остались в палате втроем.

– Сколько ей дадут? – спросила я у Колюни, как только Юра вышел.

– Трудно сказать…

– Двадцать, двадцать пять или больше?