День обещал быть погожим; туман рано рассеялся, оставив на траве росу, а в воздухе – пронзительную свежесть.

– Денек словно по заказу, мисс... то есть мадам, – сказал главный охотник.

Елена ехала на Пилате, сидя по-мужски, так что седло приятно холодило тело там, где оно было натружено за ночь. В одной руке она держала хлыст, в другой поводья и всей грудью впитывала родные ароматы охоты. Запахи конского пота и седельной кожи, свежей листвы и сухих листьев, вздымаемых копытами; звуки охотничьих рогов вдали; живое существо под ней, между ее коленей, такое знакомое и послушное, – все, что она ощущала в это терпкое британское утро, соперничало с воспоминаниями ночи, и в последние часы свободы она вновь чувствовала себя девушкой.

Добыча досталась богатая: два крупных кабана, седых от старости, которые долго увертывались от гончих, а потом, круто повернув, кинулись на охотников и свалились, пронзенные дротиками; бурая лань, которую собаки долго гнали, не раз сбиваясь со следа, и наконец выгнали на вспаханное поле, где она и встретила свою смерть; и наконец, уже к концу дня, благородный олень, редкость в этих местах, – великолепный самец с рогами о четырех отростках, который, описав широкую дугу, прорвался к морю и пал жертвой собак на галечном пляже у самой воды.

Одна только Елена оказалась рядом с охотниками у поверженной добычи: сопровождавшие ее римляне давно остались позади, и о них никто не вспоминал. Маленькая кавалькада пустилась в обратный путь, навстречу заходящему солнцу. Две гончих хромали, но Пилат бодро трусил домой, в свое стойло. Сумерки вокруг понемногу сгущались, и от того возбуждения, которое Елена испытывала утром, не осталось и следа. Стояла уже ночь, когда они въехали в город.

В тот вечер Елена спросила отца:

– Я полагаю, мое обучение теперь закончено?

– Да, – ответил Коль, – закончено.

– А что будет с Марсием?

Король задумался, и его лицо на мгновение подобрело.

– С Марсием? – переспросил он. – Ах да, с Марсием. Он всегда был мне по душе. Большая умница. Жаль, что ему пришлось заниматься обучением девчонки.

– Ты говорил, папа, что отпустишь его на волю, когда мое обучение закончится.

– Разве? Я это действительно говорил? Вряд ли; во всяком случае, не так определенно. И потом – откуда я знал, что твое обучение закончится так скоро? Из Марсия еще много можно выжать.

– По-моему, он хотел бы поехать в Александрию, папа.

– Конечно, хотел бы. И подумай, как плохо бы ему там было. Я все слышал про Александрию – ужасное место, одни софисты и эстеты. Я люблю Марсия. И у нас есть по отношению к нему кое-какие обязательства. Я бы оставил его у себя, но он не совсем по моей части.

– Ты отдашь его мне, папа?

– Дитя мое, ему совсем не место в каком-нибудь гарнизоне. Я смогу немало за него выручить в Галлии, вот увидишь.

Констанций Хлор плохо переносил морские путешествия; он лежал внизу, в каюте, завернувшись в свой походный плащ. А Елена всю ночь шагала по качающейся палубе, глядя, как мачты с парусами описывают крутую дугу в небе и как звезды то скрываются за ними, то показываются вновь. Наконец небосвод посветлел, над горизонтом появилась огненная полоска, превратившаяся в сияющий полукруг, и вот уже из воды поднялся весь солнечный диск – наступил день. Елена смотрела, как матросы возятся с парусами, болтала с ними, помогала тянуть снасти, а когда моряки уселись на корточках вокруг жаровни на баке, вместе с ними ела жареную рыбу. «Может быть, вот так, – думала она, ополаскивая руки в ведре с морской водой, чтобы смыть с пальцев чешую, а потом вытирая их об юбку, – вез Парис в Илион похищенную им царицу?»

Земля показалась в полдень. Вскоре Елена уже могла различить сверкающую вдали цитадель чужого порта и пелену дыма от очагов, стелющуюся над набережной. Они миновали маяк, и на палубе вдруг наступила тишина, только чуть поскрипывали канаты – корабль скользил по спокойной воде гавани. Чей-то властный голос с мола указал им место для швартовки; матросы спустили паруса, бросили якорь, и к кораблю тут же устремилась шумная стая лодок с провизией. Вокруг под ярким солнцем тихо покачивалось на якорях множество кораблей; целый лес мачт поднимался над ними, и частью этого леса стали теперь мачты и их корабля.

Констанций Хлор вышел на палубу и с видом знатока прищурился на солнце.

– Наконец-то Булонь. Быстро дошли. Эти корабли, должно быть, из флотилии Караузия – они здесь, в проливе, самые быстроходные. Ни одному пирату их не догнать. Надо будет мне сегодня вечером заглянуть к Караузию, если он в городе.

– Мне только что рассказывали про него. Бен говорит, что он мог бы в любое время захватить всю Британию, если бы захотел.

– Скажи на милость, кто же такой этот всезнающий Бен?

– Моряк. Он говорит – кто владеет проливом, тот владеет Британией. У него трое сыновей, и все тоже моряки.

– Елена, я не хочу, чтобы ты заводила случайных знакомых и болтала с ними.

– А почему нет? Я всегда так делаю.

– Ну, прежде всего, я не хочу, чтобы было известно, где я побывал и откуда ты родом.

– Все знают, откуда я родом.

– Нет, Елена, здесь – нет, и еще меньше – по ту сторону Рейна. Я еще раньше хотел тебе это сказать. Как только мы переправимся через Рейн и окажемся в Швабии, не должно быть никаких разговоров ни о Галлии, ни о Британии. Никто не должен знать об этой моей поездке. Понимаешь?

– Но разве мы едем не в Рим?

– Пока нет.

– Но ты же говорил...

– Пока нет. Время еще не пришло. Ты будешь в Риме, но не сейчас.

– А куда же мы тогда едем сейчас?

– Ты едешь в Нисс [11].

Это слово легло между ними, словно некая преграда – бесформенная, тяжкая, незыблемая.

– В Нисс?

– Ну, ты же, конечно, слышала про Нисс?

– Нет, Констанций, никогда в жизни.

– Это там произошла великая битва дяди Клавдия с готами.

– Да?

– Одна из самых славных его побед – меньше чем пять лет назад.

– Ты сказал, что я еду туда, – а ты не едешь?

– Скоро и я буду там. Но пока что у меня есть дела в других местах. А тебе будет лучше в Ниссе.

– Это далеко отсюда?

– Месяц пути, может быть, недель шесть. Курьеры доезжали туда за две недели. Но это в прежние времена, когда почтовая служба была прекрасно организована, через каждые двадцать миль их ждали лучшие кони Европы, а по дорогам не боялись ездить и ночью. Теперь дела обстоят похуже. Ничего, скоро мы все снова наладим. Но ты будешь ехать туда месяц. Или подожди меня в Ратисбоне [12], поедешь потом вместе со мной. Через день-два я буду точно знать когда.

– А этот Нисс – он далеко от Рима?

– Он на пути в Рим, – ответил Констанций. – Может быть, правда, этот путь не такой уж прямой. Но прямым путем в Рим не попадают.

– Говорят, что все пути ведут в Рим.

– Да, и мой тоже – через Нисс.

Легионер явился за приказаниями, и Констанций, оставив Елену, отправился с ним. Она подошла к фальшборту и, облокотившись на него, стала разглядывать набережную. Точно такую картину она видела вчера, в последний раз глядя на берег своей родины: таверны и склады у самой воды, тесно сгрудившиеся позади них домишки с дымящими трубами, выше – стены цитадели, сложенные из тесаного камня, и еще выше – храм с колоннадой. И в то же время все здесь было таким чужим! Это были ворота в новую жизнь, начало пути – такого гладкого, такого прямого и такого извилистого, – который вел в Нисс, оттуда в Рим, и кто знает, куда потом?

Они ехали быстро – еще до восхода солнца седлали коней, в обед делали привал прямо у дороги, а когда темнело, устраивались на ночлег на ближайшей почтовой станции. Городов Констанций избегал. К вечеру подъехав к Шалону, они провели ночь в маленьком постоялом дворе перед городскими воротами и въехали в город по подъемному мосту на рассвете, когда горожане еще спали. В пограничной крепости Страсбург у Констанция были приятели из Восьмого легиона; они остановились в доме командира легиона, но Елену рано отправили спать, а Констанций провел всю ночь в каких-то серьезных разговорах. На следующее утро он был еще бледнее, чем обычно; до самой переправы через Рейн он, мрачный и невыспавшийся, почти все время молчал и только на другом берегу вдруг повеселел. Настроение легионеров тоже заметно улучшилось, и они не спеша трусили по залитой солнцем дороге, распевая непристойные песенки. На ночлег остановились в тот день рано, расседлали коней и, стреножив, пустили пастись. Легионеры отдыхали, растянувшись на земле, и дым их костров поднимался прямо вверх, к небу.