– Я доеду с тобой до Ратисбона, – сказал Констанций. – На это у меня есть время. А потом я должен вернуться в Шалон. Меня ждут дела.

– Надолго?

– Думаю, что нет. Почти все уже сделано.

– А что это за дела?

– Просто надо кое-где навести порядок.

Путь в Ратисбон лежал вдоль Швабского вала – земляной насыпи с деревянным палисадом наверху, рвом внизу и бревенчатыми блокгаузами, расположенными на небольшом расстоянии друг от друга.

– У нас, в Британии, такие стены строят из камня.

– Эта тоже когда-нибудь будет каменной. Планы уже есть. Все время что-то мешает – тут набег, там мятеж, то попадается вороватый подрядчик, то человек, ответственный за постройку, оказывается слишком стар и никуда не годен. И всегда подворачивается что-то более срочное – ни людей, ни денег не хватает ни на что, кроме самых неотложных дел. Мне иногда кажется, что империя похожа на ветхое судно: открывается течь в одном месте, ее законопачивают, выкачивают воду и совсем уже собираются отплыть, как течь появляется где-то еще.

Иногда Констанций совсем приходил в уныние – это случалось, когда почтовые лошади на станции оказывались тощими и с нагнетом или гарнизонные солдаты – одетыми в какие-то лохмотья, когда на остановках им доводилось слышать ропот недовольства, разные зловредные слухи и злобные сплетни о начальстве. Однако по мере того, как они все больше углублялись в зону военных действий, настроение Констанция с каждым днем улучшалось. Теперь они ехали короткими переходами, останавливались вскоре после полудня, непременно являлись к местному командованию и подолгу болтали со всеми встречными.

У Елены не вызывало никакого интереса то, что она видела вокруг себя с утра до вечера: гладко укатанная большая дорога, по одну сторону ее – виноградники, пашни и военные городки, по другую – не тронутые плугом поля и пустоши, обезлюдевшие и выжженные до самого горизонта в ходе пограничных стычек, не прекращавшихся на протяжении нескольких поколений, а посередине – ров и вал с палисадом. Зато Констанция живо интересовало все: размещение блокгаузов, проблемы водоснабжения и питания, бытовые удобства и места развлечения легионеров – всякие арены для петушиных боев или устроенные на скорую руку площадки для гимнастических упражнений, игорные дома и таверны, иногда вполне пристойные, иногда – нет; храмы богов – покровителей воинских частей; офицерские пересуды насчет повышений в чине и сокращения сроков службы; новые методы обучения солдат; премудрости хранения старого оружия и хитрые способы добывания со складов нового... Все это волновало и увлекало Констанция, но на Елену только наводило скуку. Даже конюшни, выстроенные по одному образцу и одинаково оборудованные, начали ей приедаться. Она оживлялась лишь иногда – то в пути, когда им встречалась кучка надменных, почти голых германцев, перешедших границу для меновой торговли, то на привалах, когда заходил разговор о здешних волках и медведях. Однажды она спросила:

– Хлор, разве всегда должна быть стена?

– Что ты имеешь в виду?

– Да в общем ничего особенного.

– Я человек не сентиментальный, – сказал Констанций, – но я эту стену люблю. Только подумай – миля за милей, от снегов до пустынь, окружает она весь цивилизованный мир. По одну ее сторону – спокойствие, благопристойность, закон, алтари богов, прилежный труд, процветающие искусства, порядок; по другую – леса и болота, дикие звери и дикие племена, словно стаи волков, с их непонятной тарабарщиной. А посреди, вдоль стены – вся военная мощь империи, которая день и ночь охраняет границу. Понимаешь теперь, что значит Рим?

– Да, наверное, – отвечала Елена.

– Тогда что ты хочешь узнать, задавая свой вопрос о стене?

– Да ничего. Просто мне время от времени приходит в голову – неужели Рим никогда не распространится за эту стену? В эти дикие места? Там, за страной германцев, за страной эфиопов, за страной пиктов, а может быть, и за океаном живут, наверное, другие народы. Возможно даже, что, если проехать через все эти страны, в конце концов снова окажешься в Риме. Мы боимся, что варвары прорвут стену извне, а не случится так, что в один прекрасный день Рим сам вырвется из-за нее наружу?

– Ты начиталась Вергилия. Так думали в дни Божественного Августа. И – ошибались. Раньше мы время от времени продвигались немного дальше на восток и занимали провинцию-другую. Но ничего хорошего из этого не получилось. Больше того, недавно нам пришлось очистить весь левый берег Дуная. Теперь готы счастливы, а нам стало куда меньше хлопот. Похоже, что сейчас стена пролегает как раз там, где проходит естественный раздел между народами: те, кто живет по ту сторону, – неисправимые варвары. И все наши силы уходят на то, чтобы удерживать этот рубеж.

– Я не это хотела сказать. Я подумала – не может ли стена проходить по самому краю Земли, чтобы любой народ, и цивилизованный и варварский, стал частичкой Рима? Я говорю глупости, да?

– Да, дорогая.

– Должно быть, действительно так.

Наконец они достигли Ратисбона – самого большого города из всех, какие Елена до тех пор видела. Они остановились в доме правителя города – самом большом из всех, в каких Елена до тех пор побывала.

– Я должен оставить тебя здесь на неделю или две, – сказал Констанций. – Ты будешь в хороших руках.

Руки, которые он имел в виду, как выяснилось, принадлежали супруге хозяина дома – солидной даме, итальянке из Милана, благородного происхождения и на полголовы выше Елены ростом. Она встретила Елену ласково.

– Констанций – наш большой друг, – сказала она. – Надеюсь, что и ты позволишь нам стать твоими друзьями. Тебе нужно обзавестись приличными платьями. И привести в порядок волосы и ногти. Я вижу, Констанций не имеет ни малейшего представления о том, как нужно содержать новобрачную.

На следующее же утро управляющего послали на базар, он вернулся с полдюжиной торговцев и целым караваном рабов. Вскоре гостиная превратилась в подобие лавки – повсюду были расстелены ткани и разбросаны ленты.

В снаряжении Елены приняли горячее участие все жены старших офицеров. Они сидели в ее комнате, когда над ней трудился парикмахер, и не скупились на похвалы ее роскошным волосам, которые в его руках, расчесанные и подвитые, превращались в непривычную ей высокую прическу.

– Дорогая моя, да ты же грызешь ногти!

– Это только недавно, дома я никогда этого не делала.

Никто не спрашивал напрямик, откуда она родом, а когда они осторожно заводили разговор об этом, Елена, помня наказ Констанция, отмалчивалась.

– Она будет вполне прилично выглядеть, – сказала жена правителя города, когда дамы сидели вместе после обеда, а Елена в стороне играла со щенком и не могла их слышать.

– Да. Как вы думаете, где Констанций ее подцепил?

Дама, задавшая этот вопрос, удачно вышла замуж, но никто не знал, откуда взялась она сама.

– Я стараюсь никогда не интересоваться, откуда родом наши армейские жены, – сказала супруга губернатора. – Мне вполне достаточно, если они в замужестве ведут себя прилично. Служба есть служба, она на многие годы заносит молодых людей в такие захолустные места, где у них нет никаких шансов встретить девушку своего круга. Нельзя винить их, когда они вступают в самые неожиданные браки, – надо закрывать на это глаза и по возможности им помогать.

Оставшись в тот вечер наедине с Констанцией, Елена спросила его:

– Хлор, а почему ты не скажешь им, кто я такая?

– А кто ты такая?

– Дочь короля Коля.

– На них это не произведет впечатления. Ты моя жена, и больше ничего им знать не надо. Что ты сделала со своими волосами?

– Это не я, а парикмахер-грек. Меня заставили его позвать. Тебе не нравится?

– Не очень.

– Мне тоже, Хлор, мне тоже.

Накануне отъезда Констанция несколько чиновников из Мезии, его старых знакомых, обедали в доме правителя города и после обеда отправились к Хлору. Елена пошла спать, но до поздней ночи слышала, как они разговаривают в соседнем кабинете – то по-латыни, то на своем родном языке, сплетничая и вспоминая прежние времена. Она задремала, потом снова проснулась – они все еще говорили, теперь только по-латыни.