– «И вот лилейнорукая Елена, прекраснейшая из женщин, уронила слезу и закрыла лицо белоснежным покрывалом; и Аитра, дочь Пифея, с волоокой Клименой проводили ее до Скейских ворот». Как ты думаешь, я это читаю для собственного удовольствия?

– Вон идут рыбаки, – сказала Елена. – Несут с моря улов для сегодняшнего пира. Целые корзины устриц. Прости меня, читай дальше про волоокую Климену.

– «И Приам, сидевший среди старейшин своего двора, сказал: „Неудивительно, что троянцы и греки взялись за оружие, чтобы завоевать право владеть принцессой Еленой. Она прекрасна, как богиня с Олимпа. Садись, дорогая; это не твоя война – ее ведут Бессмертные“.

– Знаешь, Приам приходится нам чем-то вроде родственника.

– Я это не раз слышал от твоего отца.

В ясный день из сумрачной комнаты можно было увидеть море, но сегодня даль тонула в тумане, который на глазах быстро приближался, окутывая болота и пастбища, виллы и хижины. Он достиг бань, куда недавно прошли командующий гарнизоном и его новый гость, и, наконец заполнив ров, лизнул каменную стену внизу. В такие дни – а в ее безмятежные юные годы таких дней было множество – Елене начинало казаться, будто этот городок стоит не на холме, едва возвышающемся над окружающими болотами, а на высокой, открытой всем ветрам горе среди облаков, и его приземистые стены и башни нависают над бездонной пропастью. Слушая вполуха звучавший позади нее голос – «Ибо не знала она, что братья ее, близнецы, навечно легли глубоко в животворную землю на их родине – в Спарте», – она невольно искала глазами орла, который вот-вот покажется из белой пустоты и начнет кругами подниматься ввысь.

Тут налетел внезапный ветер, разогнал туман, и она, очнувшись, снова увидела совсем недалеко внизу землю – только кирпичные купола бань были по-прежнему окутаны своими собственными испарениями. Как невысоко над землей они сидели!

– А в Трое стены были выше, чем наши здесь, в Колчестере?

– О да, я думаю.

– Намного?

– Намного.

– Ты их видел?

– Их давным-давно сровняли с землей.

– И ничего не осталось, Марсий? Даже не видно, где они стояли?

Там сейчас современный город, туда стремятся толпы туристов. Гиды готовы показать все, о чем их только не спросят, – могилу Ахилла, резное ложе Париса, ногу деревянного коня. Но от самой Трои не осталось ничего – одни только поэтические воспоминания.

– Не понимаю, – сказала Елена, высунувшись в окно и бросив взгляд на прочную каменную кладку стены. – Как можно бесследно уничтожить целый город?

– Мир очень древен, Елена, и полон развалин. Здесь, в такой молодой стране, как Британия, вам трудно себе это представить, но на Востоке есть песчаные холмы, которые когда-то были огромными городами. Считается, что они приносят несчастье. Даже кочевники стараются держаться от них подальше, потому что боятся привидений.

– Я бы не испугалась, – сказала Елена. – Почему их не раскопают? Должно же было хоть что-то остаться от Трои – там, в земле, под новым городом и толпами туристов! Когда мое учение кончится, я поеду и отыщу настоящую Трою – ту, где жила Елена.

– Там тоже обитают привидения, Елена. Поэты до сих пор не дают героям покоиться в мире.

Раб снова взялся за рукопись, но прежде, чем он возобновил чтение, Елена спросила:

– А как по-твоему, Марсий, Рим тоже когда-нибудь сровняют с землей?

– А почему бы и нет?

– Ну, я надеюсь, что этого не случится. Во всяком случае, до тех пор пока мне не доведется побывать там и посмотреть... Ты знаешь, я еще ни разу в жизни не встречала никого, кто на самом деле побывал в Риме. С тех пор как начались беспорядки, мало кто из Галлии добирается до Италии.

– В один прекрасный день я обязательно туда поеду. Представляешь – там пленные варвары бьются на огромной арене со слонами! Ты когда-нибудь видел слона, Марсий?

– Нет.

– Они такие большие, как шесть коней.

– Да, как будто так.

– Я обязательно должна все это увидеть сама, когда кончу учиться.

– Дитя мое, никто не знает, что ему суждено. Я когда-то мечтал попасть в Александрию. У меня там есть друг, которого я никогда не видел, – образованнейший человек. Нам с ним есть о чем поговорить, ведь в письмах всего не выскажешь. Меня должен был купить Александрийский музей. Но вместо этого я попал на север, в Кельн и стал рабом Бессмертного Тетрика [2], а он прислал меня сюда в подарок твоему отцу.

– Может быть, когда мое обучение будет закончено, папа отпустит тебя на волю.

– Он иногда об этом говорит, особенно после обеда. Но что такое свобода, которую можно дать или отнять? Свобода стать солдатом, маршировать, куда прикажут, и в конце концов быть убитым варварами в каком-нибудь болоте или лесу? Свобода скопить такое богатство, что Бессмертный Император захочет его присвоить и пришлет за ним палача? У меня есть моя тайная свобода, Елена. Что еще может дать мне твой отец?

– Ну, скажем, поездку в Александрию, чтобы ты повидался с твоим образованным приятелем.

– Человеческий разум не подчиняется законам. Никто не может сказать, кто свободнее – я или Бессмертный Император.

Предоставив своему учителю парить духом в холодных заоблачных высях, давно ставших его единственным домом, принцесса сказала:

– Знаешь, я иногда думаю, что во времена Елены Прекрасной было куда приятнее быть Бессмертным Императором, чем сейчас. Ты знаешь, что случилось с Бессмертным Валерианом? [3] Папа вчера мне об этом рассказывал и очень смеялся. Там, в Персии, его выставили напоказ – в виде чучела!

– Может быть, все мы бессмертны, – сказал раб.

– Может быть, все мы рабы, – сказала принцесса.

– Дитя мое, иногда ты высказываешь на удивление мудрые мысли.

– Скажи, Марсий, ты видел нового офицера, который приехал из ставки, из Галлии? Это в его честь папа устраивает сегодня банкет.

– Все мы рабы – рабы земли, «животворной земли». Сейчас много говорят о Пути и о Слове – о Пути Очищения и Слове Прозрения. Я слышал, что в Антиохии на этом просто помешались – больше двух десятков самых настоящих мудрецов из Индии учат там всех, как нужно дышать.

– У него такое бледное, серьезное лицо. Он наверняка прислан с каким-нибудь ужасно секретным и важным поручением.

В эти минуты о том же самом, но далеко не так безмятежно размышлял в бане командующий гарнизоном. Все его тело, кроме многочисленных шрамов и рубцов, напоминавших о долголетней службе на границе, побагровело и лоснилось от здорового пота. Это было кряжистое, видавшее виды, изрядно иссеченное тело – на руке не хватало пальца, на ноге – тоже, кое-где перерубленные сухожилия сковывали движения, – но лицо его с выступившими на нем, как и на лысом черепе, каплями испарины сохраняло озадаченно-простодушное выражение, присущее молодым. Напротив лежал в жарком полумраке Констанций, похожий на труп в мертвецкой – с таким же бледным лицом, с каким вошел в баню, весь мокрый, белотелый и жилистый, – и снова и снова задавал свои вопросы. Он начал задавать вопросы сразу, как только появился здесь два дня назад, – почтительно, как младший по званию, и в то же время настойчиво, как человек, который имеет право спрашивать. Его вопросы нельзя было назвать дерзкими, но они касались разных деликатных обстоятельств, и даже если допустить, что младшему офицеру вообще позволительно обсуждать эти темы со старшим, то, уж конечно, не ему следовало заводить об этом речь первым.

– Какая скверная история случилась с Божественным Валерианом, – сказал командующий гарнизоном, пытаясь перевести разговор на менее скользкую тему.

– Да, очень скверная.

– Сначала лишиться головы на плахе, потом служить подставкой для ног и в конце концов превратиться в чучело – прокопченное, набитое соломой и болтающееся под потолком на потеху персам. Я только вчера узнал все подробности.