— Не так-то это просто, — неожиданно высказалась Люба и помрачнела. — Всегда будешь что-то вспоминать и маяться.
— Любашка, не надо… — Эти слова, как мне показалось, не могла произнести ни Таня, ни Лена. Потому что они сопровождались каким-то особо нежным поглаживанием Любы по локотку.
Но та уже встала и сказала:
— Спасибо за хлеб-соль. Пойду отдохну…
— Ну чего ты? Останься… — почти умоляющим тоном попросила Элен, и мне стало на сто процентов ясно, что, определяя их отношения, я ни шиша не ошибся.
— Нет, пойду, — упрямо произнесла Люба, — вам есть о чем потолковать, а я…
Она недоговорила и быстрым шагом вышла в коридор. Элен осталась, но настроение у нее явно испортилось. Она потупилась, нервно побарабанила пальцами по столу.
— Иди, — посоветовал я, поскольку мне сейчас не хватало только влипнуть в какую-нибудь межбабскую разборку и заполучить в лице Любы врага. Если она Куракина прирезала, то и меня не пожалеет. Фиг его знает, может, и там она не Клыка пожалела, а Ленку приревновала? То есть Элен, конечно…
— Гонишь? — неожиданно сердито сверкнула глазами мамзель Шевалье, — Ты меня гонишь?
Вот это была, несомненно, Хрюшка. Только она могла так взъяриться из-за единственного коротенького слова.
— Нет, не гоню, — произнес я с легким испугом, — но эта твоя Люба, по-моему, на что-то обиделась… Вам, как бабам, легче свои проблемы уладить. А то перессоритесь из-за ерунды.
— Это для тебя ерунда! — сердито буркнула Элен. — Знаешь, сколько тут всего на этой Любе завязано?
— Нет, только догадываюсь.
— Хочешь, я тебе расскажу о ней, чтоб ты был в курсе?
— Ежели это не будет лишним, то пожалуйста.
— Во-первых, чтоб тебе было известно: Люба и Клык — земляки, из одной деревни. В детстве дружили, потом это перешло в первую любовь. Чистую такую, не плотскую. Но так получилось, что они разлучились: Клык остался десятилетку кончать в селе, а Люба в город уехала, в техникум. И там с ней произошло несчастье. Какие-то гады ее, девчушку совсем, изнасиловали вшестером. К тому же она от кого-то из них забеременела. Родня ей какого-то жениха срочно подыскала, чтоб «грех прикрыть», выдали замуж. А муж оказался то ли дурак, то ли подлец, чего больше, не скажешь. Люба к тому же вообще после того, что с ней произошло, мужчин не переносила. Ложилась с ним, как на плаху. Ему, конечно, какие-то добрые люди «глаза открыли», он ее бить стал, пил, как свинья. А потом, не знаю, правда ли, нет, но Люба так считает
— ребенка уморил. А Люба его убила и в тюрьму села. Там познакомилась с одной крутой девушкой, Соней ее звали… И пошла у них любовь.
— Понятно…
— Да что ты вообще понимаешь? Они не просто лизались, а по-настоящему любили.
— Давай этот вопрос в стороне оставим? — предложил я примирительно. — Я действительно в такой лирике мало что соображаю.
— Ладно… В общем, когда они из тюрьмы вышли, то стали жить вместе. Покрутились-повертелись и, в конце концов, приплыли в киллерши. Не знаю, сколько заказов выполнили, но прокололись только тогда, когда их послали на Клыка и Веру.
— Ни фига себе… — вырвалось у меня.
— Да. И Люба говорит, что вообще-то могла его тогда убить. Потому что не могла Верку видеть. Но Клык ее сумел разоружить, а Соню застрелил. Наверно, мог бы и Любу, но пожалел и отпустил. Потом она уже одна, без Сони работала. Дальше — за кордон отправили, на Воронцова. Он должен был на Лазурном берегу отдыхать. А она случайно увидела Клыка с Верой, которая последний месяц дохаживала. Потом увидела их с Куракиным, а позже — Куракина с Воронцовым. Не знаю толком, что в ней надломилось, но она пошла к Куракину и встретилась с твоей Ленкой. Она-то и помогла ей остаться у Валерия Васильевича. Куракин берег ее на всякий случай, как свидетельницу против Чуда-юда. Ведь он параллельно пытался навести мосты и к Сарториусу, и к Баринову, и к Воронцову. Стало быть, надо было подстраховываться со всех сторон.
— Резонно.
— А поскольку держать Любу во Франции было опасно, он припрятал ее на Антильских островах. Вместе с Клыком, Верой и их новорожденным Юриком. В качестве служанки. Остальное, по-моему, я тебе рассказывала…
— Да, только, правда, ты почему-то утверждала, что память о том, как Люба перешла к Куракину, осталась у Ленки, — припомнил я.
— Не может быть, — решительно сказала Элен, — я это всегда помнила.
— Знаешь, у меня бывают заскоки, но на танкере, несколько часов назад, ты говорила именно так. Может, тебе кто-нибудь эту информацию загрузил позже?
— Не пудри мне мозги, а? Какая, в конце концов, разница?!
— Ты знаешь, мадемуазель Шевалье, я лично очень волнуюсь, когда у меня в голове или в чьей-либо еще появляется информация, которой раньше не было. Я, например, несколько раз едва концы не отдавал, когда у меня в башке архивированные файлы памяти разворачивались. А Вася Лопухин, между прочим, которого ты, наверно, знала, умер оттого, что у него в голову проник информационный вирус. Это не шутки!
— Ладно, подумаю, может, и припомню, откуда все взялось… — наморщила лоб Элен. — Но сейчас о другом. У нас с Любой завязались очень тонкие отношения. С одной стороны, она продолжает нежно и платонически обожать Клыка, но физически…
— В общем, можешь не объяснять, — отмахнулся я. — Мне уже ясно. Поскольку девушку в юности слишком интенсивно поимели, она терпеть не может мужиков иначе, как в платоническом виде. А в физическом виде ей нужна твоя мужественная женственность. По этому случаю ты хочешь меня предупредить, чтоб я не проявлял интереса к телу бывшей законной супруги, в котором ты нынче проживаешь, а то Любочка невзначай отрежет мне голову большим кинжалом.
— Вовсе нет… — здесь Элен понизила голос. — Понимаешь, она хоть и привыкла общаться только с бабами — причем фактически до меня у нее была только Соня, — вовсе не законченная лесбиянка. У нее по-прежнему живы совершенно традиционные влечения, только они находятся в подавленном состоянии.
— А у тебя? — спросил я без улыбки. Элен говорила так, как могла бы сказать кандидат наук Хавронья Премудрая, а не снайпер-диверсантка Танечка Кармелюк.
— У меня — это особый вопрос. Сначала дослушай про нее. Сам понимаешь, что степень откровенности у нас с ней очень высокая — на почве интима, конечно. В общем, она призналась мне, что хотела бы узнать мужчину. Но она закомплексована, потому что все ее попытки найти хотя бы партнера, не говоря уже о настоящем возлюбленном, оканчивались неудачей. Мужики — это и к тебе относится, конечно! — жуткие эгоисты. Большинство из них, почуяв, что дама проявляет к ним интерес, стараются действовать побыстрее и понахальнее. А для Любы все это — лишнее напоминание о своей трагедии. Одна неосторожная, слишком грубая или жадная ласка, сопровождаемая ощущением пьяного или выпившего мужчины, его запаха, например, может привести ее в ярость. При этом она запросто может избить или даже убить мужчину. Ну минимум прогнать. С другой стороны, она ведь по-прежнему любит Петечку-Петюнчика, то есть Клыка, и тихо страдает, видя, что он очень счастлив с Верой.
— А они действительно счастливы? — поинтересовался я.
— По-моему, абсолютно. После того, как Вера родила, — особенно. Клык, хоть и сидел по солидным статьям, по-настоящему блатным так и не стал. Все понятия он назубок знает, но все равно — «мужик» и никогда не будет вором в законе. Вдобавок он очень рад, что свалил из России, оторвался от тамошнего преступного мира. Конечно, положение «подставного босса» — не самое прочное, он это понимал. Он прекрасно сознавал, что Куракин в любое время может его убрать. И убрал бы, если б не подошел к делу с примитивной логикой. Куракин думал, что Люба ревнует Клыка и ненавидит Веру, поэтому и поручил ей исполнение своего приговора. А все оказалось совсем не так, как он думал.
— Это понятно. Клыка она любит платонически. А Веру?
— Веру она вначале действительно недолюбливала. Вера в прошлом провинциальная журналистка, неудачно была замужем за пьяницей и лохом, которого убили по пьянке не то компаньоны, не то контрагенты по бизнесу. Когда овдовела, ударилась в работу, пыталась разоблачать коррупцию в родной области, но все ее материалы летели в корзину. А потом, будучи в отпуске, отправилась в деревню, где оставался дом, принадлежавший ее покойной бабушке, а до этого — родителям Клыка. Именно туда приполз Клык после того, как отделался от людей Иванцова. Раненный в ногу, потерявший много крови, уставший до ужаса. И Верочка выходила его, спасла от сепсиса каким-то чудесным бабкиным снадобьем. Потом следовала за ним, помогала ему, как могла… В общем, они уже сильно любили друг друга, когда Цезарь вывез их во Францию. То, что их брак оформлен липовыми документами, они предпочитают не вспоминать и эти два года считают себя мужем и женой.
