На всякий случай держа его на прицеле — в тех двоих, что остались у меня за спиной, уже не сомневался — я подошел к двери.

— Мамба, Мамба, Питон вызывает Мамбу! — В комнате бубнила рация.

Подобравшись к двери по стеночке, чтоб не шибко светиться, я еще раз прислушался. Заклинатель змей продолжал бубнить, но ему никто не отвечал. Из этого можно было сделать неправильный вывод, будто в комнате никого нет, но я не поверил и был прав. Послышался стон. Там мог быть кто-то раненый, а мог быть и прикольщик, заманивающий под выстрел…

Поступил я просто. Поскольку испачкаться я давно уже не боялся, то поднял с пола того гражданина, который угробился на гранате, и прикрылся им, просунув ему под мышку ствол винтовки. Туша была тяжелая, вся искупавшаяся в кровище, особенно со спины, к которой я прижался, но защита получилась довольно надежная. Свою левую руку я просунул под наплечник бронежилета, а ладонью ухватился за плечевой вырез с другой стороны. Противно, но что поделаешь.

В комнате мне сопротивления не оказывали. Едва увидев того, кто стонал, я сразу бросил свой «щит» на пол. Это был тот парень, которого Ромеро ранил из «помпы» во время первой попытки пропилить решетку дисковой пилой. «Помпа» только зацепила плечо, а вот пила, упав «джикейщику» на ногу, ровненько отфигачила ему ногу по колено. Как видно, его оттащили сюда, в эту комнату, где посланцы сенатора Дэрка устроили свой штаб и временную базу. Валялась вскрытая полевая аптечка, одноразовые шприцы, обрывки бинтов. Парень был бледный как смерть и, похоже, уже ничего не соображал. Судя по всему, именно он был тем тяжелораненым, о котором его командир, валявшийся сейчас на полу, докладывал сенатору Дэрку.

Тут же, в этой комнатке, на столике обнаружилась рация — небольшая «уоки-токи», но, как видно, вполне применимая в подземных условиях. Питон все еще хотел Мамбу, но уже менее интенсивно.

«Джикейщики» собирались в поход основательно. У них тут валялось полно всякого инструмента, даже отбойные молотки и перфораторы. Взрывчатки и патронов натащили немало, ящиками. Но лично я больше всего обрадовался пулемету. Это был хорошо знакомый мне еще по армии «ПКС», то есть пулемет Калашникова со складывающимся прикладом. Его, должно быть, взяли как трофей после вчерашней атаки Брауна на зону «Зеро».

Пригодился он мне уже пять минут спустя после того, как я его увидел. Я услышал, как наверху, там, где шла осада лестницы, вдруг задолбили мелкие, но многочисленные взрывы. Больше всего это было похоже на работу «АГС-17». Как видно, Браун знал ему цену. Не знаю, кто уж мне подсказал, но только я тут же изготовился, открыв крышку коробки с лентой на 150 патронов и заправив ленту в приемник «ПКСа». Передернул затвор и почуял себя человеком, по-настоящему вооруженным.

Выбежав в коридор, я пристроился за бруствером из двух трупов, с которых снял пояса с гранатами, боеприпасами и вообще всем, что на этих поясах висело.

«Джикейщики» не просто меняли позицию — они драпали. Я издалека услышал их вопли и ругань:

— Патроны! Эти чертовы ослы! Motherfuckers!

Теперь мне было ясно, почему стрельба на какое-то время стихла. «Джикейщики» ждали своих снабженцев, которые, естественно, подойти не смогли. А носимый запасец уже был расстрелян. Браун это просек и перешел в контратаку.

Правда, по-видимому, бегунов кто-то прикрывал сзади. Те, что бежали впереди, мечтали добраться до патронов, а может быть, до того самого пулемета, который сейчас был у меня в руках. И добрались!

Едва первые пятеро вылетели из-за угла метрах в пятидесяти от меня, как угодили под длинную — патронов на двадцать — очередищу… Я выпустил ее единым духом. Недаром Русь-матушка этими патронами с 1908 года пользуется. Запросто провернули и титан, и кевлар, и бронестекла.

Эти пятеро так и легли тут, передо мной, а те, кто видел, как их прищучило, шарахнулись назад, за угол. Но оттуда вновь забабахал «АГС», и тридцатимиллиметровые гранатки пошли лопаться и грохать одна за одной. Какой-то ошалелый вылетел — и нарвался на короткую. Он шлепнулся поверх тех пяти, немного подрыгался и затих.

В коридоре, откуда пытались выбежать «джикейщики» после того, как прекратилась канонада гранатных разрывов, простучало несколько коротких очередей. Потом послышались осторожные шаги, и неплохо знакомый уже голос Брауна спел по-русски:

— Где же вы теперь, друзья-однополчане, боевые спутники мои?

Хрен его знает, когда он ее выучил? Или, может быть, он эту песню, как и я, с детства знал?

— Здесь, компаньеро, — ответил я, но покамест не вставая в рост.

— У тебя тут нет посторонних? — спросил Дик.

— Нет, только я. Заходи, генацвале, гостем будешь… Они вышли, один за одним, вдесятером. Браун, Андрюха, охранник Рауль, оба немца, еще какие-то, а последним — небольшого роста человек с измазанной камуфляжной краской мордой. Он держал в руках снайперский «винторез». Я встал и подошел к брауновцам.

— Ну, ты орел! — поглядев на меня, сказал Браун. — Опять в дерьме купался?

— Служба такая… — вздохнул я.

— Надо тебя отмыть где-нибудь, — сказал Андрюха. — И одеть во что-нибудь. А то перед женщиной неудобно…

— Да где ты тут женщин видишь? — хмыкнул я.

Как назло, именно в это время из моих плавок по какой-то причине вывалился «таурус», слава Богу поставленный на предохранитель и потому никого не убивший. Может быть, именно поэтому вся публика гнусно заржала, а пуще всех снайпер с «винторезом». Все почему-то стали на него поглядывать, а кто-то даже посветил фонарем.

Нет, я бы не узнал, если б не подсказка «РНС». Ни в жисть не узнал бы! Но тем не менее черт знает откуда явившийся внутренний голос не оставил никаких сомнений.

Это была Таня Кармелюк, Кармела О'Брайен, Вик Мэллори… или все три в одном лице.

Сказать, что это меня ошарашило, — значит не сказать ничего. Нет еще в русском языке глагола, способного выразить, в какой степени меня удивило появление этой загадочной дамы. Я-то был уверен, что Чудо-юдо ее никуда не отпустит… Впрочем, если предположить, будто полет в Нижнелыжье не был искусственной реальностью, а происходил на самом деле, тогда удивляться нечего. Ведь тогда Сорокин и его ультракоммунисты должны были в натуре захватить контейнер, где мы перевозили усыпленную Кармелу.

Но выяснять все это сейчас я, конечно, не стал. Даже показывать, что узнал Таню, — и то не стал. Мне это показалось небезопасным. Она-то наверняка меня узнала, может быть, еще вчера, когда меня привели к Брауну на командный пункт. А отношения у нас с ней самые непростые. Как-никак она перестреляла всех ребят Джека и его самого включительно. А я у нее Толяна завалил, о чем сейчас очень сожалею… Да еще и Андрюха тут, кстати. Если Танечка сама мне мозги не вышибет, то Чижов мне своего корешка-«афганца» вовсе не простит. Что там говорить, в веселую компашку меня занесло.

А ребята все еще ржали — снимали нервный стресс опосля пальбы. То, что их было маловато по сравнению с прежним числом, заставляло догадываться: им досталось.

— Все, — сказал Браун, обрывая смех. — Пора делом заняться. Здесь нам делать нечего, надо возвращаться на «Лопес-23», пока есть время. По прямой трассе не пройдем. Оттуда уже идет вагончик. За хозяйкой пошел кто-нибудь?

— А ты приказывал? — огрызнулся Андрюха.

— Бардак! — гавкнул Браун по-русски. — Коля, Рауль, сбегайте, не в службу, а в дружбу!

Рауль, конечно, ни черта не понял, но я, срочно сняв с какого-то мертвяка достаточно чистые штаны и нацепив его же ботинки — в самый раз оказались! — побежал наверх. Рауль последовал за мной.

В коридорах и на лестницах можно было снимать фильмы ужасов. На «джикейщиков», попавших под АГС и перекромсанных осколками, смятых динамическими ударами, любоваться не стоило, особенно при свете. Впрочем, обугленный Ромеро и его помощник, оставшийся для меня неизвестным, тоже впечатляли. На тюремном этаже обнаружились четверо недостающих брауновцев, а выше на лестнице с рассроченными дверьми и решетками — еще восемь человек.