В этот момент в комнату вбежал мальчишка лет десяти в потертом пальтишке и картузе с поломанным козырьком.

— Папка!

— Сережка!

Этот мальчишка был мой дед, Баринов Сергей Владимирович. В его лице очень отчетливо просматривались знакомые черты Чудо-юда, да и мои, естественно, тоже.

Наконец появилась последняя картинка. Сейф, красное знамя в углу, портрет Сталина над столом, зимняя чернота за окном. Из тарелки-репродуктора со стены доносилось: «От Советского информбюро…» Но люди, которые находились в этом помещении, радио не слушали. Старший лейтенант НКВД Сергей Владимирович Баринов положил на стол рапорт о направлении в действующую армию.

Майор с ромбом в петлице просматривал листок, на котором было строк десять текста, очень внимательно и долго, будто искал в рапорте какую-то тайнопись. Потом сказал сухо и жестко:

— Отклоняю. Работник ты хороший. Поэтому нужен здесь, а не под Москвой. К тому же на тебя у нас планируется серьезная оперативная работа. Хотел немного позже сообщить, но придется сейчас. А то вас тут много охотников на передовую — одного отпустишь и останешься с голым хреном…

— Слушаю, товарищ майор.

— Поедешь в соседнюю область, в райцентр Нижнелыжъе. Там много ссыльного народа, очень кислые настроения среди населения. Слухи ходят насчет того, что Москву взяли, что Хозяин в Америку сбежал, а от Красной Армии ни фига не осталось. Задача: выявить наиболее отпетых, сделать из них, условно говоря, руководящий центр, пристегнуть неустойчивых в максимально большом числе. А потом, как говорится, «сдать по акту». Входить в операцию будешь через роно, учителем ты уже однажды работал, так что сумеешь. Легенду сделаем нормальную, фамилию менять не будешь. Кстати, там твои жена и сын живут на поселении.

— Бывшие… — мрачновато сказал старший лейтенант.

— Ничего, тебе они рады будут. Тебя тогда как из операции выводили?

— Под конвоем, — усмехнулся Баринов.

— Правильно. Мы сообщили им, что ты получил десятку без права переписки. А теперь вернешься как сактированный из лагеря. Куришь ты, как паровоз, кашляешь много — вполне сойдешь за туберкулезника. Что такое лагеря, ты знаешь, врать и путаться не станешь. С тамошним начальником ОГБ Агапкиным будешь в контакте. Задумка вся ихнего областного управления, поэтому ухо держи востро. Я тебе дам свою связь. В случае если Агапкин будет ваше «подполье» на теракт нацеливать — тут же докладывай. Листовки, сходки — это туфта. А вот если твои ребятки стрельнут или рванут — могут наши коллеги с той области на нашем горбу в рай въехать… Уловил?

— Так точно.

— Три дня на подготовку. Здешние дела сдашь заму… Сразу после этих слов «кинофильм» «История семейства Бариновых» завершился.

В реальный мир я вышел очень спокойно, без внутренней сумятицы, путаницы имен, образов и места действия. Правда, вышел не сразу, а спустя какое-то время. Очевидно, экспериментаторам понадобилось сколько-то минут или часов на то, чтобы перетащить меня из лаборатории обратно в подземную камеру. Именно там я и проснулся. Именно проснулся, то есть, открыв глаза, не ощутил никаких неприятных симптомов, за исключением одного — голода. Он был намного круче, чем перед «киносеансом», из чего можно было сделать вывод, что меня не кормят уже пару суток.

Но на сей раз долго ждать не пришлось. Очевидно, тут где-то стояла телекамера, наблюдавшая за моим поведением. Форточка в стальной двери моего узилища открылась, и мохнатая лапа местного вертухая подала мне солидную миску чего-то съедобного, состоявшего из тушеных овощей, мяса и риса, политого сверху кетчупом, два здоровенных банана и некое сладкое пойло вроде какао с молоком. Вся посуда была одноразовая, из прессованной бумаги, ложка пластмассовая. Вероятно, кое-кто опасался, чтоб я не сделал из ложки заточку и не превратил тарелку в сюрикэн.

Я весь погрузился в блаженное поглощение пищи. Конечно, это был не ресторанный обед и даже не тот шведский стол, который входил в оплаченные нами услуги «Каса бланки де Лос-Панчос», но после двухдневного вынужденного поста пожрать столь плотно было приятно. Миску я вылизал дочиста, а от поедания банановой кожуры меня удержало только воспоминание о тропических бациллах.

Развалившись на койке с приятно загруженным брюхом, я подумал, что в такой тюрьме не так уж и плохо. Не холодно, не сыро, кормят прилично. Лишь бы только пореже отсюда вытаскивали и поменьше иголками стреляли…

— Конечно, настало время поразмыслить, кто и за каким чертом показывал мне эту самую «фильмушку в черепушке». Интересно было узнать, что я лично, Чудо-юдо, братец Мишка, мои и Мишкины дети — потомки О'Брайена. Соответственно наши претензии на денежки из фонда О'Брайенов приобретали кое-какие юридические основания. То, что с этими юридическими основаниями никто считаться не будет, — несомненно, но все-таки получалось, что мы уже не на чужой кусок разеваем роток, а свое добываем, законное…

Если бы «фильмушку» мне показали в конторе Сергея Сергеевича, то я подумал бы, будто папаша желает укрепить мой боевой дух, провести нечто аналогичное тому, что при проклятом большевизме называлось «партийно-политической работой в войсках». Для тех, кто уже забыл, объясняю, что, когда я служил в ГСВГ, нам растолковывали, по какой причине мы торчим в центре Европы и пугаем своим внешним видом мировой империализм, а также почему нельзя все бросить и убраться домой. Потом, наверно, стали объяснять, что раз товарищ Горбачев решил объединить Германию, то нам тут делать больше нечего и надо как можно скорее сматывать удочки в пределы Отечества.

Однако Чудо-юдо, как мне показалось, не имел к «киносеансу» ни малейшего отношения. Во-первых, сам он при моей упаковке не присутствовал. Правда, мелькнула рожица Ленки, которая вроде бы осталась на катере у молодцов Эухении. Но мелькнула ненадолго, к тому же с маской, закрывавшей почти все, кроме глаз. Я уже сомневался в том, что она мне не привиделась. Во-вторых, если б Чудо-юдо знал всю подноготную рода О'Брайенов и их российского потомства, то ему можно было и просто рассказать об этом, не мучаясь над созданием искусственной реальности. Наконец, в-третьих, то, что мне показали в самом последнем эпизоде «фильма», то есть инструктаж старшего лейтенанта госбезопасности тов. Баринова С. В., мягко говоря, расходилось с известной мне официальной версией Чудо-юда. Точнее, эпизод вносил очень существенные дополнения в легенду о том, что дед и бабка по отцовской линии были политическими ссыльными. Насчет бабки вроде бы все оставалось по-прежнему, а вот то, что дед во время войны выявлял в тылу «врагов народа», стало для меня откровением. Мне это в принципе было до лампочки — я этого деда не знал и никогда не видел, кроме как в нынешней «фильмушке», поэтому каких-либо нравственных страданий не испытывал. Раз в те времена люди делились на тех, кто сидел, и тех, кто сажал, — по крайней мере нам это нынче так представляют, — то нечего и стесняться. Дело прошлое. Иной вопрос: знал ли Чудо-юдо об этом факте из биографии нашего деда и если знал, то почему помалкивал?

Тут мне припомнилось, что давным-давно, когда я еще не догадывался о своем родстве с Сергеем Сергеевичем, одно слово «НКВД», употребленное мною в безобидном стишке, заставило отца передернуться. Позже мне подумалось, что это из-за репрессированных родителей. А оказывается, у Бариновых с НКВД были и добрые, рабочие отношения…

То, что сейчас спецслужбы вовсю вкалывают на Сергея Сергеевича, мне было известно давно. Ведь ходил же я одно время с натуральной ксивой МБ. Да и та, что от ФСК, выглядела вполне прилично. И квартирки для оперативных встречек они предоставляли. Может, конечно, и со встроенными диктофонами, черт его знает, и даже, скорее всего так, но ведь никто нас не забирал. То есть услугами закрытых ведомств отец усердно пользовался. Но что он, извините, давал взамен? Этот вопрос меня давно интересовал, и по простоте душевной мне думалось, что речь идет только о денежных или натуральных (борзыми щенками) подношениях, которыми Чудо-юдо в нужных местах подмазывал, а потом садился на шею и ехал. Однако теперь выходило, что еще дедушка работал на ведомство товарища Берии, и не было никакой гарантии, что и сейчас не столько спецслужбы вкалывают на Чудо-юдо, сколько он на них.