— Разумеется! — повеселел Вредлинский. — Могу, в свою очередь, посоветовать кое-что. Припомни получше, откуда у тебя взялась эта Василиса? Ведь она наверняка не сама придумала то вранье, которое записано на пленке…

— Учту твое пожелание, хорошо, что подсказал, — кивнул Манулов, который, конечно, додумался до этой версии гораздо раньше Вредлинского. — Да! Я ведь за всей этой болтовней позабыл кое-что сказать. По поводу твоего членства в нашем братстве. Я — твой брат-наставник, так что тебе оказана великая честь. О том, что ты должен мне повиноваться, напоминать не буду. Моя же обязанность состоит в том, чтоб знакомить тебя с нашими обычаями и традициями, ритуалами, обрядами и правилами поведения. На следующее заседание, то есть послезавтра, 10 октября, тебе уже не придется проходить через сортир. Войдешь через главный вход, покажешь охраннику свой серебряный перстень, и он пропустит тебя на второй этаж. Там будет еще один секьюрити, у входа в коридор. Пройдешь по коридору направо, свернешь за угол и доберешься до двери с номером 35. Дверь запирается на кодовый замок. Почти такой же, как в подъездах с домофонами. На внутренней стороне кольца твоего перстня выбиты три цифры. Набираешь сперва 35, потом нажимаешь на кнопку с изображением ключика, а затем те три цифры, что на перстне. После этого попадаешь в эту самую комнатку. Это нечто вроде театральной гримуборной. Тут в шкафчике будет храниться твоя униформа: маска и фартук, а позже, когда станешь действительным членом клуба, — ритуальная шпага и клубный пиджак. Балахон больше не понадобится. Когда в магистры выбьешься парик и мантию сюда пристроишь.

— А вступительный взнос? — припомнил Вредлинский. На посвящении этот вопрос его сильно беспокоил, потом, когда речь пошла о жизни и смерти, он об этом резко позабыл, но теперь вновь припомнил.

— Поскольку сегодня восьмое, то с тебя восемь тысяч.

— Я готов! — облегченно вздохнул Вредлинский и вытащил из бумажника стопочку пятисотрублевых купюр.

— Долларов! Долларов, мой друг! — удержал его за локоть, снова причинив резкую боль, Манулов. — Мы «деревяшки» не принимаем…

— У меня столько при себе нет, — смутился Вредлинский. — Можно завтра принести?

— Конечно. Можешь и вовсе десятого заплатить, когда на заседание придешь. Брата-казначея завтра может и не быть. Только мой тебе совет: не мотайся с деньгами пешком и без охраны. И вообще, как говорили в старину, будь бдителен! Учти, возможно, что следующим ходом во всей этой игре может стать твое убийство…

Все это произошло позавчера. Сегодня календарь открыл десятый день октября, тот самый, когда Вредлинский должен был отправиться на очередное заседание «Русского Гамлета», чтобы стать полноправным членом братства. Манулов так толком и не объяснил, как это будет происходить, но, как думалось Вредлинскому, процедура будет идти по какому-то иному сценарию.

Больше всего еще накануне мероприятия Эмиль Владиславович переживал по поводу того, сумеет ли он вовремя найти деньги для уплаты вступительного взноса. В течение всего дня 9 октября Вредлинский под охраной Стаса ездил снимать свои рублевые вклады и менять их на доллары. Набрав, наконец, восемь тысяч баксов, они поехали к Манулову. Тот сам принял у Вредлинского взнос. Само собой ни о расписке, ни о какой-либо ведомости Вредлинский даже не заикался. Просто отдал эту весьма немалую для себя сумму — и все. В свою очередь, Манулов, несмотря на то, что в кабинете они сидели наедине, ни единым словом не помянул историю с Василисой и не стал справляться у Вредлинского, кого из своих коллег он может подозревать в организации подставы.

О предстоящем дополнительном ритуале Манулов и на этот раз ничего конкретного не сказал. Попросил знать наизусть тексты дневниковых записей Николая II за 8 и 10 октября 1916 года.

Вредлинский вызубрил оба текста, как актриса-дебютантка свою первую роль, хотя далось ему это нелегко. Память уже здорово ослабела, а кроме того, весьма беспокойные мысли насчет возможного исхода «дела Василисы» сильно его тревожили. Александра Матвеевна по поводу отсутствия домработницы особо не волновалась, хотя и несколько досадовала — все-таки отвыкла хозяйничать за эти месяцы. Насчет того, что Василиса вообще может больше не появиться, Эмиль Владиславович жене ничего не сообщил — решил не торопить события. В конце концов, еще неизвестно, какие решения примет его благодетель…

«Ниссан-Патрол», за баранкой которого восседал мощный Топорик, а на «штурманском» месте — не менее могучий Алик, проехал через ограду того самого элитного поселка, куда сутки назад «мамонты» во главе с Ляпуновым привезли Василису, бандюгана Клепу и неизвестного гражданина, которого Таран с Милкой средь бела дня похитили прямо на улице. Само собой, что и на сей раз самурайский внедорожник порулил в направлении той самой дачи-особняка, куда были доставлены пленники.

На сей раз, однако, ни капитана Ляпунова, ни Милки с Тараном в джипе не было. В салоне сидели персоны покруче— Максимов, Птицын и Колосова.

Когда Топорик вкатил тачку во двор, а затем заехал в подземный гараж и остановился, Максимов полушутливо скомандовал:

— К машине!

Тем не менее все эту команду выполнили, то есть вылезли из джипа.

— Сейчас 14.35, — объявил Кирилл Петрович, обращаясь к Топорику и Алику. Контрольное время — 17.00. К этому сроку вы должны пообедать, отмыть и дозаправить машину, покурить, оправиться и сидеть на своих местах. Кроме кухни, гаража и туалета — никаких хождений по территории дачи. О разговорах с девушками, походах за пузырями и прочем подобном вообще не напоминаю. Охрана здесь строгая и лишних слов не любит. Через ворота без моей санкции никого не пропустят, при попытке перелезть через ограждение — стреляют на поражение в область мягких тканей. Если чуть-чуть промажут и попадут туда, куда дедушка Ульянов в фильме «Ворошиловский стрелок», — не обессудьте.

— Жуть как строго! — иронически заметил Топорик.

— Разговоры! — рявкнул Птицын и строго глянул на подчиненного. — Распустил вас Ляпунов, я вижу! На «Серегу» откликается, по головке гладит и так далее. А работаете вы хреново! После того как ты, господин Топор, давеча рубанул не по тому месту, тебе надо надолго убрать язык в задницу. И сидеть тише воды ниже травы. Чтоб начальство позабыло о том, что ты напортачил. Может, тебе скучно у нас? Так прямо и скажи. Вон на той неделе областной ОМОН в Чечню отправляется. Есть желание — так я тебя в два счета устрою прикомандированным. Съездишь, разомнешься немного. Может, успеешь по второму разу Грозный штурмануть…

Топорик втянул голову в плечи. Нет, он не боялся ехать на Кавказ, тем более что зимой 1994/95 года и впрямь штурмовал Грозный. И погибнуть не боялся — семьи у него не имелось, и в плен попасть — «мамонты» живыми не сдаются, и даже покалечиться, потому что знал — при таком раскладе «мамонты» в беде не оставят. Боялся он другого — оказаться вне родного коллектива, пусть не навсегда, но перейти в чужую команду. Даже если командировка закончится благополучно и Птицын смилостивится, в течение полугода придется работать сержантом в учебной роте — восстанавливаться в звании «бойца». А то и вовсе начнут «омоновцем» называть. Жуткое оскорбление для «мамонта»!

— Виноват, товарищ полковник! — пробормотал Топорик самым покладистым тоном.

— Хорошо, хоть это понял, — бросил Птицын, в свою очередь решив, что воспитывать слишком долго не стоит. — Все указания Кирилла Петровича исполнять неукоснительно, как мои собственные. Вопросы?

— Нет вопросов! — дружно отозвались Алик и Топорик. Они остались у машины, а Максимов, Птицын и Колосова поднялись в дом.

— Ну что, сперва перекусим? — поинтересовался зам ген-директора «Кентавра», обращаясь главным образом к Ирине, потому что Птицын был человек дисциплинированный и являлся для Максимова почти таким же подчиненным, как Топорик — для Птицына. То есть если начальник приказывал — должен был обедать, а если запрещал — сидеть голодным. А вот Ирина Михайловна — дама московская, представлявшая вышестоящую организацию. С ней в командном тоне беседовать не следовало. Для того чтоб послать Колосову на контакт в «Пигмей», Максимову пришлось испрашивать санкцию у ее московского руководства.