– Здравствуй, Ги Анжуйский, – чарующим голосом звучно проговорила Эмма и, прежде чем юноша успел опомниться, встала на цыпочки и звонко расцеловала его в обе щеки.
Он вздрогнул, отшатнулся, но зацепился за ступеньку и, оступившись, сел у ног отца и аббата Радона. До него долетел хохот настоятеля, заливистый смех отца, шум развеселившейся толпы. Ги стремительно вскочил, путаясь в полах своей хламиды, задел шпорой за очередную ступеньку и вновь оказался сидящим на лестнице.
Теперь смеялась и Эмма. Звонко, как колокольчик. Стояла среди толпы, уперев руки в бока, и хохотала, откинув голову и обнажив сверкающий ряд великолепных, как жемчуг, зубов. На нее было устремлено множество взглядов, но, казалось, это ее нисколько не волновало. Как и во время песни, она получала удовольствие, находясь в центре всеобщего внимания.
Лишь один человек не смеялся, а разглядывал Эмму пристально, даже со злобой. Эврар Меченый, стоя среди веселящихся воинов Фулька Анжуйского, не сводил с девушки напряженного взгляда. Еще прежде, узнав, как настаивает на браке сына с племянницей Фульк, он понял, что Анжуец хочет возвыситься, породнившись с Робертином, своим прямым сеньором. Теперь же, когда он увидел ее… Да, сомнений не оставалось. Он сразу разглядел в ней Эда и Теодораду вместе. Стать, хрупкость, теплота и чувственность Теодорады, ее красновато-рыжие прямые волосы и жгучие глаза Эда, его гордая улыбка, дерзкий взгляд.
«Кажется, пришло время поработать. Пока этот олух Ги не изменил своих благочестивых намерений и не потащил девушку прямиком к алтарю, мне следует заняться девицей. Пусть она и отчаянная кокетка, и, похоже, бездумна, как канарейка, клянусь светлым дубом, мой герцог не будет разочарован, когда я привезу к нему это лесное существо».
Тем временем наследник графа пришел в себя. Пунцовый, он встал на ноги и, не поднимая глаз, поспешил затеряться в толпе. Но теперь уже словно какая-то магическая сила притягивала его к Эмме, и он невольно поворачивался туда, где она стояла. Девушка осталась на прежнем месте и, улыбаясь, смотрела ему вслед. Вокруг нее, хихикая, скакал монах с шишковатой головой и тупым лицом дурачка. Девушка лишь мельком бросила на него взгляд и машинально шлепнула ладошкой по его бритой макушке. Потом от толпы отделился здоровенный парень с темной щетиной на щеках, в длинной красной тунике, подпоясанной нарядным поясом с коваными бляхами. Он властно взял девушку под руку и попытался ее увести. Бог весть почему, Ги вдруг ощутил холодное, режущее чувство в груди и уже шагнул было вперед, но остановился. Он видел, как Эмма взглянула снизу вверх на рослого парня и, скорчив брезгливую гримаску, нетерпеливо вырвала руку. Потом она легко взбежала на крыльцо, где стояла Пипина из Байе, и прильнула к ней. Ги чувствовал, что не в силах отвести от девушки взгляд, но, когда она через плечо посмотрела в его сторону, осудил себя за суетные мысли, постарался придать лицу строгое выражение и поспешил отвернуться.
Тем временем брат Тилпин теребил аббата, требуя прекратить веселье и приступать к и без того запозднившейся службе. По его знаку опомнился и звонарь. Над шумящей толпой взлетел дребезжащий удар колокола. Люди, потихоньку умолкая, стали креститься. Наконец и развеселившийся преподобный Радон опомнился, поправил съехавшую митру и, затянув псалом, важно прошествовал в церковь. За ним двинулись монахи, сестры из башни Святой Марии, среди которых вертелся и юродивый монах. Звеня кольчугами и пересмеиваясь, вслед за графом вошли дружинники, затем двинулись поселяне.
Ги вошел в церковь одним из последних. В дверном проеме он столкнулся с высоким парнем в красной тунике. Тот окинул его насмешливым взглядом, в котором, однако, сквозила еще и враждебность. Ги постарался придать своему лицу как можно более надменное выражение и прошел внутрь, лишь немного задержавшись, чтобы обмакнуть пальцы в чашу со святой водой.
Внутри церковь была достаточно просторной, чтобы вместить постоянных прихожан, но сейчас набилось столько народу, что многим пришлось остаться на паперти. Ги с любопытством огляделся. Смутно всплыли отдаленные воспоминания детства – именно здесь происходило его обручение с Эммой. Тогда церковь в лесистой долине произвела на него совсем иное впечатление. Но за эти годы он привык к величественному храму Святого Мартина в Туре – к его высоким полукруглым сводам, цветным витражам огромных окон, к рядам массивных колонн, – и у него сложилось иное представление о храме Божьем. Церковь Девы Марии скорее походила на маленькую деревянную крепость. Неф был таким широким, что поперечные балки сводов подпирались столбами. Здесь тоже поработала рука деревенского резчика – все те же фигуры длиннобородых святых с застывшими глазами казались изображениями друидов. Сверху сквозь открытые полукруглые ставни в церковь вливался ясный дневной свет, что лишало Божий храм того волнующего, вызывающего молитвенное настроение полумрака, к которому привык юноша. Две высокие, едва ли не в человеческий рост свечи слабо мерцали по сторонам алтаря, но свет их был едва приметен, как и блеклый огонь лампады перед дарохранительницей. Изображения святых, металлические украшения и церковная утварь были, однако, хорошо освещены, хотя и находились в затемненных резными колоннами приделах. Крепко пахло зеленью, которой были украшены алтарь и сходящиеся наверху крест-накрест балки кровли. Этот аромат смешивался с запахом смолы, которой недавно пропитали бревна стен, с пряным духом плывущих над головами волокон ладана, с дыханием толпы.
Вся церковная утварь уже была расставлена по местам и отсвечивала золочеными боками с грубоотшлифованными драгоценными камнями. Ги знал от отца, что сюда, в лесную долину Святого Гилария, после разорения Сомюра на Луаре норманнами попала часть церковных сокровищ. Но сейчас он думал не об этом. Благочестивый трепет уступил место совсем иным чувствам, когда среди мужских голосов хора, певшего «Приди, Создатель», он различил голос Эммы.
В городе женщины, отправляясь в церковь, обычно покрывали голову, как того требовал церковный канон, но здесь, в лесной глуши, не слишком строго придерживались не только этого, но и многих других правил. Поэтому многие из них так и остались в венках. Эмма тоже была в венке, удерживающем волны распущенных рыжих волос, и тем не менее она уже не казалась языческой лесной феей. Наоборот, с молитвенно сложенными руками и опущенным взором она походила на ангела. Ее голос вибрировал, с поразительной легкостью и одухотворенностью возносился до самых высот. Даже диковатые лесные жители, явившиеся в деревню на мессу, стояли замерев, пораженные этим ясным голосом, гармонично сплетавшимся со строгим звучанием мужских голосов. И когда пение смолкло и Эмма подняла глаза, в которых блеснули слезы вдохновения, то Ги вдруг понял, что эта девушка – бесценный дар, который сулит ему судьба, и он должен любить и оберегать ее, более того – посвятить ей жизнь.
Чья-то широкая спина загородила чудное видение. Он словно вернулся с небес на землю, почувствовав резкий запах плохо выделанных волчьих шкур. Ги невольно посторонился, бросив косой взгляд на стоявшего перед ним незнакомца в безрукавке. Это был рослый торговец, которого он видел в толпе. Ги поразило хищное, свирепое выражение его лица, пристальный напряженный взгляд, устремленный поверх голов молящихся. Юноша невольно проследил за этим взглядом и убедился, что тот был направлен на драгоценные церковные сосуды. Дьявольский металл – золото, вот что приковывало внимание незнакомца.
«Человек ничтожен и подвержен слабостям, дьявольские соблазны постоянно преследуют его», – вспомнил он слова своего наставника в обители Мартина Турского. Но тотчас его мысли приняли совсем иное направление. Его учитель будет обрадован, когда он представит ему свою невесту, наделенную столь очевидным Божественным даром. Тот всегда считал огромной удачей, когда находил по-особому одаренных людей, и Ги, его ученик, часто ощущал себя обделенным судьбой, оттого что небеса сотворили его столь посредственным человеком. Но Эмма… Ги вдруг понял, что не мыслит своей дальнейшей жизни без нее, и это наполнило его радостью: ведь она была уже его невестой и их родители желали этого союза. Желали не менее, чем он сам. Ги теперь трудно было представить, что еще вчера вечером он упорно настаивал на расторжении их помолвки.
