Харальд попытался броситься следом, но не смог, лишь захрипел, не в силах пошевелить ни рукой, ни ногой. Он сумел только пнуть Регнвальда, и тот что-то рыкнул во сне. А лихие напевы крока-мола сливались с криками:
– Конунг пьян! Конунг пьян! Слава Харальду Прекрасноволосому!
Под эти вопли Харальд уронил лицо на полуобглоданную кабанью тушу и погрузился в тяжелый наркотический сон.
На дворе стояла глухая морозная ночь. Сытые псы даже не залаяли, заметив скользящие человеческие тени. Скрипел снег, клубился пар от дыхания. Двое беспрепятственно миновали пристройки, никого не встретив, и Ролло с облегчением снял руку с рукояти меча. Снэфрид услышала его вздох и тихонько засмеялась, прильнув к своему спутнику.
– Сейчас самое время подпереть двери усадьбы и сжечь их всех.
– Нет, – отрезал викинг. – Там и Регнвальд, и мой второй брат – Торир. Не хочу, чтобы Хильдис жила с мыслью, что я их убийца.
Не замеченные никем, кроме ущербной луны, они достигли зарослей ельника, откуда доносилось позвякивание сбруи привязанных лошадей. Из-за деревьев показались ожидавшие их воины, вооруженные копьями и круглыми, переброшенными за спины щитами.
– Ну наконец-то!
Ролло лишь негромко засмеялся, похлопывая по холке высокого коня. У беглецов были не маленькие лохматые лошадки местной породы, а длинноногие, сильные кони с Рейна. Такие кони стоили очень дорого, их было мало в Норвегии.
– Что так долго? – спросил один из ожидавших, молодой викинг с выбивавшимися из-под меховой шапки светлыми височными косицами. – Или эта диса брачных уборов[11] сопротивлялась?
Ролло уверенно, с улыбкой притянул к себе Снэфрид.
– Она? О нет! Видишь ли, друг Олаф, я все же не смог удержаться, чтобы не послать лохматому Харальду последнего приветствия.
Олаф наигранно ахнул, покачал головой. Но был он весельчак и балагур, к тому же скальд, и тут же стал шепотом декламировать придуманную на ходу хвалебную песнь в честь Ролло, пока другой, пожилой викинг в рогатом шлеме поверх меховой шапки, сердито не шикнул на него.
– Тролли, что ли, помутили ваш разум? Чем скорее мы уедем, тем верней останется с нами наша удача. – И покосился на женщину. – Хотел бы я знать, стоишь ли ты того, чтобы сын моего друга так рисковал ради тебя?
Разноцветные глаза финки блеснули недобрым светом из-под пушистого меха капюшона. Но старый викинг уже не смотрел на нее.
Он усмехнулся в бороду, глядя, как легко, не касаясь стремени, вскочил в седло Ролло. Вздохнув, проворчал с нежностью в голосе:
– Да, видели бы тебя сейчас те, кто зовет тебя Пешеходом, как твоего отца! У старого Ролло никогда не было такой ловкости. А на коне он выглядел будто мельничный жернов на брачном ложе, клянусь Одином[12], Христом и Аллахом!
– Это потому, что у него не было таких коней, Кетиль, – пришпоривая своего жеребца, ответил Ролло.
А потом была бешеная скачка под звездным небом. Ролло понимал, что, чем дальше они успеют уехать, тем крепче будут сидеть их головы на плечах. И хотя Снэфрид уверяла, что от ее зелья Харальд проспит не менее трех суток, нельзя было поручиться, что кто-нибудь не обнаружит исчезновения супруги короля и не снарядит погоню. Поэтому они безостановочно мчались почти целые сутки, лишь меняя лошадей на подставах, предусмотрительно подготовленных Ролло. С каждой сменой их отряд рос, и теперь единственное, что волновало Ролло, – долго ли сможет выдержать эту скачку Снэфрид. Но финка держалась в седле, как валькирия[13], и к вечеру они достигли старой усадьбы матери Ролло в горах, далеко от проезжих дорог.
Хильдис, предупрежденная о том, что, возможно, это будет ее последняя встреча с сыном, с факелом в руке вышла встретить прибывших и лишь слабо ахнула, увидев, как сын снимает с седла ту, которую в этих краях звали Белой Ведьмой. Тем не менее она молча осветила им дорогу в боковую клеть, куда Ролло отнес на руках буквально рухнувшую с коня Снэфрид.
То, что финка смертельно утомлена, он понял, когда уложил ее на тюфяки из гагачьего пуха и Снэфрид не потянулась к нему с обычной страстью, а тут же погрузилась в полудремотное состояние. Он расшнуровал и стянул с нее сапожки, стал растирать ей затекшие в стременах ноги. Женщина слабо застонала и на миг приоткрыла глаза. В неверном свете лучины она разглядела встревоженное лицо Ролло, заботливо склонившегося над ней. Чуть улыбнувшись ему, она погрузилась в сон. Но до конца своих дней Снэфрид, дочь Сваси, беглая королева Норвегии, будет помнить этот взгляд человека, ради которого она пожертвовала всем.
Когда Ролло прошел в главную постройку усадьбы, его люди уже сидели за столом, с жадностью поглощая дымящуюся овсяную кашу с селедкой. С некоторым удивлением Ролло обнаружил среди них своего младшего брата Атли. Это был худенький десятилетний мальчик с бледным лицом и синими, как у Хильдис, огромными глазами. Он был болезненным от рождения, и Регнвальд не раз имел повод пожалеть, что, когда мальчик родился, его не отнесли в лес, оставив там умирать. Все знали, что по ночам Атли задыхается, что он слаб и болезнен и из него никогда не выйдет настоящего воина. Регнвальд стыдился его. Но Ролло, который и сам был нелюбимым сыном в семье, с детства привязался к братишке, и мальчик искренне отвечал на чувства своего блистательного старшего брата. И все же сейчас Ролло был несколько озадачен, увидев его здесь.
Хильдис молча поставила перед ним тарелку, а на вопросительный взгляд Ролло спокойно проговорила:
– Я хочу, чтобы ты забрал Атли с собой. Ты сможешь отвезти его в Упсалу[14], где жрицы сумеют вылечить его. К тому же Атли никогда не будет воином, но, как потомок хорошего рода, он может стать жрецом в одном из святилищ наших богов.
Ролло, однако, выразил недовольство. Отправлять мальчишку с ним, изгнанником, которого наверняка станут преследовать!.. Разумно ли это? Не лучше ли матери послать Атли в Упсалу вместе с отцом или с Ториром, когда мужчины весной поплывут в те края?
Хильдис вздохнула:
– Видят боги, что я разрываю свое сердце, стремясь сразу расстаться с тобой и малышом. Но разве ты запамятовал, Ролло, что Регнвальд уже дважды пытался убить младшего сына, которого считает позором для себя?
Ролло нечего было на это возразить. Его мать была мудрой женщиной, и она понимала, что Атли не прожить и месяца в этих краях, если он лишится защиты старшего брата. Викинг хмуро взглянул туда, где сидел мальчик. Атли был худ, иссиня-бледен, да и выглядел гораздо моложе своего возраста. Красивым его тоже нельзя было назвать, весь пошел в деда – Ролло Носатого. Однако умом боги не обидели мальчика. Сейчас, глядя на мать и Ролло, он явно догадывался, о чем идет речь, и вся его хрупкая фигурка и встревоженный взгляд выражали беспокойство. Еще даже не приняв решения, Ролло уже улыбнулся Атли – и сейчас же понял, что возьмет его с собой, ибо лицо мальчика вмиг озарилось такой радостью, что Ролло не мог разочаровать брата. Что ж, сам виноват. Его улыбка уже была обещанием, а Ролло мог надуть весь белый свет, но только не тех, кто ему доверился.
Хильдис наблюдала за ними.
– Хвала мудрым норнам[15], плетущим судьбы людей, за то что они дали мне таких сыновей. И не думай, Ролло, что брат будет тебе в тягость. Я видела вещий сон и знаю твердо, что Атли благотворно повлияет на судьбу моего великого Ролло.
Они помолчали. Мимо прошла рабыня, неся горшок с углями для жаровни. Хильдис проследила глазами, как та, откинув полог из шкур, зашла в боковую клеть, где отдыхала Снэфрид. Мудрая женщина невольно нахмурилась. Снэфрид Лебяжьебелая, таинственная женщина с темным глазом… Не о такой спутнице для своего сына мечтала Хильдис. Белая Ведьма из неизвестного рода, хитрая и замкнутая, сделавшая гордого конунга Харальда мягким как воск. Люди говорили, что она зачем-то скупает у бедняков новорожденных детей, что не боится ночью уходить в лес или гулять в полнолуние у могильных камней на краю дороги. Сколько ей лет? На вид она молода, но такое горькое знание жизни, такая зрелая мудрость таятся в ее разноцветных глазах…
