— Смотри! – он указал на небольшую яхту, привязанную цепью к мотающемуся на воде красному бую. – Это, капитан, тебе!

…Вам никогда не понять, что испытал я, проживший всю свою жизнь, в сущности, в тюрьме.

Ухватившись за цепь, я быстро забрался на яхту. Прегнулся через поручни, принял из рук отца наш плотик. А ему подняться было трудно. Несколько раз срывался, плюхался в воду, пока я не заметил на палубе прочный верёвочный трап.

Оказавшись рядом со мной, отец перевёл дыхание, посмотрел на меня и нахмурился.

— Видишь, в первый же раз тебя обожгли медузы. Вон какие красные следы… Будь здесь особенно осторожен. Не стукнись браслетом о борт… Ну что ж, давай покажу тебе яхту.

Это было новенькое белое судно. Парусно–моторное. С каютой, где стояли две койки и столик возле иллюминатора, кухонькой–камбузом с газовой плитой и холодильником. В надстройке – рулевая рубка со штурвалом, компасом и какими‑то другими приборами. Внизу в отдельном помещении хранились спасательные круги, плотики, ласты. И две маски с трубками. Для подводного плавания. Да ещё красная резиновая лодка с вёслами.

— Документы пока что оформлены на моё имя, — сказал отец, когда мы поднялись на палубу. —Освоишься, подрастёшь, сдашь экзамен – станешь полным хозяином.

Он снял с шеи ключ на шнурке, подал.

— Нужно спуститься к бую, снять замок с цепи. Отправимся в плавание.

— Куда?

— Угадай!

— Под парусом?

— Пойдём пока на моторе. У нас полный бак бензина.

— Куда всё‑таки?

— Говорю, угадай!

Упрямый. Так и не сказал.

Отвязавшись от буя, мы вышли между двух волнорезов в открытое море и повернули налево.

— А ты почему так ловко умеешь управлять яхтой? —спросил я отца, стоя рядом с ним у штурвала.

— Когда жил в Неаполе, один коллега давал мне такую возможность проветриться. Тогда‑то я и сдал экзамен на право вождения. Кстати, яхту нужно назвать, а то она пока под фабричным номером. Как мы её назовём?

— Не знаю.

— Давай в память твоей мамы – Маша? Она никогда не видела моря.

…Перед глазами возникло далёкое кладбище у церкви. Крест над могильной плитой.

— Конечно, пусть будет «Маша».

Слева тянулась плоская линия песчаных пляжей, за которыми вставала цепь зелёных холмов с белеющими среди деревьев домиками.

Справа до горизонта сверкала морская гладь. Наверное, такая же зовущая, как в каком‑нибудь пятнадцатом веке, во времена великих географических открытий. Дома, в России, осталась зачитанная мною книга о знаменитых мореплавателях, и я подумал о том, что теперь на Земле больше нечего открывать. А ведь я уже давно хотел стать капитаном. И отец знал об этой мечте. Вроде бы не одобрял. А сам подарил яхту!

— Виноградники, — сказал он, круто поворачивая штурвал.

Издали стали видны пологие склоны холмов с аккуратными шеренгами кольев, увитых лозами.

— У него там нет причала, — промолвил отец, — Пожалуйста, вынеси на палубу лодку. Ещё минут десять хода и нам придётся встать на якорь. Под килем осталось метров восемь.

— Откуда ты знаешь?

— Эхолот показывает, — он щёлкнул пальцем по экрану одного из приборов.

— Здорово! Мы случайно не в гости к Микеле?

— Случайно – к Микеле. Конечно, к Микеле! Пригласил тебя на праздничный обед.

Я приволок на палубу лодку. Когда отец с помощью ворота сбросил якорь, мы осторожно спустили её на воду и по очереди слезли по верёвочному трапу.

С непривычки грести короткими вёслами, сидя в резиновом судёнышке было трудно. Несколько раз я обдал отца фонтанами брызг. Наконец, удалось развернуть лодку в нужном направлении, и мы поплыли к берегу.

Яхта начала отдаляться. Она была очень красивая. Не верилось, что этот кораблик принадлежит мне.

— Гребани правым, — сказал отец. —Нужно пристать вон к тому мыску. Смотри, кажется, нас встречают!

Я оглянулся.

Да, это был Микеле. Рядом с ним, опираясь на палку, стояла какая‑то полная женщина.

— Встречают всей семьёй, — сказал отец. – Беллина – его жена. Бедняжка, как видишь, тоже пришла. Девушкой попала под поезд. С тех пор ходит на протезе.

— И он женился на одноногой девушке?

— Это же Микеле. А кто ещё в мире мог подарить нам, в сущности, чужим людям из России, такие деньги, предоставить возможность жить в замке?

— А Ольга Николаевна? Отдала нам всё, что имела – свой дом, столько лет заботилась…

На мелководье мы выпрыгнули из лодки, без труда вытащили её на горячий песок крохотного пляжа.

— Чао, рагаццо! – очень пожилая женщина с любопытством смотрела на меня, на мой браслет, высовывающийся из‑под рукава футболки.

Микеле прекрасно понимал, что после купания, после морской прогулки мы явимся к нему зверски голодными. Для начала он завёл нас в дом, где мы наскоро умылись пресной водой.

Возвращаясь через гостиную к выходу, я обратил внимание на высокую стеклянную тумбочку со стеклянными полками, на которых были разложены непонятные вещицы, сверкающие в лучах солнца. На одной из белёных стен в тонкой рамке висел, видимо, исполненный тушью рисунок – торреадор и бычище нападают друг на друга.

— А фатто лей иль торреадоро? – спросил я Микеле, когда он повёл нас за дом, в виноградник, к накрытому столу, у которого хлопотала Беллина, — Торреадора вы сделали?

Я не знал, как сказать «нарисовали», и был удивлён тому, что он меня понял.

— Но! Квесто э Пикассо!

Микеле поведал о том, как знаменитый художник однажды приехал к нему, целый день пробыл в мастерской, на прощанье нарисовал битву торреадора с быком, подарил.

Пока отец переводил мне рассказ Микеле, я втягивал ноздрями волнующий запах, доносящийся со стоящей под навесом жаровни.

Как оказалось, там жарились какие‑то удивительно вкусные колбаски, поданные Беллиной после пасты – итальянских макарон.

Отец разрешил мне запивать всё это вином. Микеле наливал его в бокалы из глиняного кувшина. Вино было чудесное, его собственного изготовления. Из винограда, вьющегося по опорам над нашими головами.

Всё‑таки здорово, когда тебе исполняется шестнадцать!

Потом ели фрукты, пили кофе. Отец и Микеле завели какой‑то серьёзный разговор. Я почти ничего не понял кроме того, что речь зашла о Джангозине.

Беллина поманила меня из‑за стола. Я шёл за ней в дом, на кухню, глядя, как она тяжело опирается на палку. «Сколько им лет?» —подумал я. На вид Микеле можно было дать и пятьдесят, и за семдесят – так он был поджар, загорел и сух. Словно навсегда законсервировался. Беллина же выглядела очень дряхлой.

Она подвела меня к газовой плите. Там что‑то кипело, булькало в кастрюле, наполненной густой коричневой жидкостью.

Она приготовила большое блюдо, перевалила содержимое кастрюли в дуршлаг над мойкой и пересыпала на блюдо груду дымящихся орехов, которые сразу стали покрываться бугристыми оболочками.

— Э пэр тэ, — сказала Беллина, — мандорле кандите.

Это я понял – миндаль в сахаре.

Явно желая поскорей угостить, она ухватила одну из миндалин и выпустила её из пальцев. Закусила губу, поневоле застонала. Орех был раскалённый.

Я взял её руку, чтобы поскорее подуть на обожжёное место. И пока я дул, она смотрела на меня. Потом сказала:

— Ке окки адзурри! Какие синие глаза!

Дело в том, что из‑за генетического эксперимента у меня появилось непредвиденное отцом побочное явление – необыкновенная синева глаз. Все, кто меня видят, сразу обращают на это внимание.

Я взял блюдо с миндалём, и мы вышли из дома обратно к столу. Но ни отца, ни Микеле там уже не было.

Беллина показала куда‑то в глубину участка. Я направился туда и застал их расхаживающими возле грядок. Чего тут только не росло – помидоры, огурцы, полосатые кабачки цукини, морковь, чеснок. Даже картошка, и та была у Микеле своя собственная.

— Хочешь черешню? – спросил отец, указывая на растущие за клумбой роз раскидистые деревья с высокими подпорками.