Утром Сьюзен отправилась в усадьбу. Уходить было трудно, но оставаться не легче. Легких путей уже не было. Если полиция решит арестовать Эдварда, это произойдет независимо от того, останется она или нет. А ему будет только больнее, если это произойдет в ее присутствии. Все, что она могла сделать, — это, не оглядываясь, уйти прочь. Он хотел пойти к мистеру Барру, но позже. Перед уходом он дает полиции шанс. Каждый шаг, уводивший ее от него, казался ей целой милей — целой милей долгого и трудного пути. Инстинкт, более древний и сильный, чем логика, сохранившийся в ней от далеких пращуров, твердил, что, пока она здесь, с ним не случится ничего плохого. Но вдали от нее, кто знает, какой враг, ловушка или засада подстерегают его? Оставайся там, где ты можешь защитить любимое существо, даже если для этого потребуется твоя собственная дрожащая плоть. Именно тогда, когда он останется один, зло может подобраться близко и ударить.

Сьюзен не могла этого сформулировать, но именно такие порывы подспудно играли в ней, под всеми разумными рассуждениями о том, что лучший способ помочь Эдварду — это пойти по своим делам, как если бы это был обычный день, один из многих. Она вернется к часу, Эдвард тоже придет, если мистер Барр не задержит его.

Дорис затопила камин в библиотеке. Сьюзен не задумывалась об этом раньше, но вид горящих поленьев напомнил ей, что похолодало. Прежде чем надеть рабочий халат и заняться книгами восемнадцатого века, она постояла минутку у камина, согревая руки. Она добралась уже до верхних полок, значит, придется взбираться на самый верх стремянки.

Она уже поднялась до середины, когда дверь открылась и вошел Арнольд Рэндом. Отвечая на его «Доброе утро», она подумала, как плохо он выглядит. Он подошел к огню и, греясь, встал спиной к ней. Немного подождав, не захочет ли он что-нибудь сказать, она поднялась выше и принялась за работу.

Книга, которую она взяла первой, была сборником проповедей, написанных ее прадедушкой, с многословным и цветистым посвящением Эдварду Рэндому, эсквайру. Должно быть, прадедушке Эдварда. Проповеди были длинными и, вероятно, невыносимо скучными. Разумеется, прихожанам приходилось выслушивать их каждую неделю, но вряд ли у кого-нибудь возникло бы желание читать их в напечатанном виде. Прадедушка родился в восемнадцатом веке, правда, в последнем его десятилетии, и она раздумывала, оставить ли сборник на месте или переставить на полку с книгами начала девятнадцатого века, но ее раздумья прервал голос Арнольда:

— Вы постепенно продвигаетесь.

— Да. Правда, чересчур медленно…

— Ну что вы, я не это хотел сказать. Просто собирался спросить…

— Да, мистер Рэндом?

Он нагнулся, подложил полено в огонь и с внезапной раздражительностью сказал:

— Сегодня утром холодно… очень холодно. Здесь нужно хорошенько протопить.

Она посмотрела на него через плечо и увидела, что он дрожит. Он продолжал:

— Ужасно холодно. Так о чем я?

— Вы собирались спросить…

— Да, по поводу молитвенника моего брата. Он куда-то пропал после его смерти, я подумал, может быть, он поставил его на одну из полок. Он часто сидел в этой комнате. Вот я и хотел спросить, не попадалась ли вам эта книга? Мне, наверное, стоило сказать вам об этом раньше… я просто подумал…

Обеими руками он сжимал край каминной полки. Костяшки пальцев побелели. Лица его Сьюзен не видела. Она ответила:

— Нет, такая книга мне не встречалась. Если я найду ее, то сразу же сообщу вам, — и потянулась поставить на место проповеди прадедушки.

Арнольд Рэндом выпрямился и вышел из комнаты. Сьюзен все еще держала книгу с проповедями и внезапно поняла: не нужен ему никакой каталог, он нанял ее лишь для того, чтобы она нашла молитвенник Джеймса Рэндома. Именно поэтому сейчас она здесь, ставит сборник проповедей своего прадедушки на полку с книгами восемнадцатого века, где он не имеет никакого права стоять. Арнольду Рэндому не важно, если она ошибется на пару веков с той или другой книгой. Его волнует одно, только одно: чтобы она случайно нашла молитвенник его брата. Его должен найти кто-то не из семьи, незаинтересованное лицо. То есть она, Сьюзен Вейн. Да, именно ради этого ее сюда пригласили. А дело двигалось слишком медленно. Сначала это не имело значения, но, видимо, теперь молитвенник очень нужен настолько, что он вынужден был даже назвать книгу, чтобы ускорить дело. Если в молитвенник было вложено то, что она предполагала, значит, Арнольда что-то вынуждает найти его. Ему это крайне необходимо. У него был вид человека, которого преследуют фурии. У нее перед глазами сразу возникла Милдред Блейк — яркое воплощение одной из них. Странная, нелепая, но такая страшная!

Ее охватило раскаяние. Нельзя так думать о человеке только потому, что он назойлив и несимпатичен. Эммелина ни о ком так не подумает.

От этих мыслей она перешла к той, которую сознательно отгоняла прочь, хотя все время ощущала ее присутствие. Она боялась, что стоит дать ей волю, как у этой надежды вырастут крылья, и она исчезнет.

Когда прошлой ночью они с Эдвардом возвращались из дома викария, у нее возникло странное чувство: она не знала, что последует дальше. Он ведь мог так разозлиться, что вся их дружба пойдет прахом. Он умел быть уничтожающе вежливым или молчать так, что ты почувствуешь себя на расстоянии многих миль от него. Сначала она подумала, он так себя и поведет, потому что, пока они не вышли на дорогу, он ни слова не проронил. Но потом вдруг рассмеялся и взял ее под руку. Удивительно: его смех и прикосновение подействовали на нее так, будто внезапно выглянуло солнце и запели птицы. Когда они миновали последний деревенский дом, он без слов обнял ее за плечи. Так они шли по дороге к коттеджу, а потом по тропинке к дому. Между ними, мурлыча, пробежало что-то мягкое и пушистое. Рука Эдварда слегка сжала ее плечо. На мгновение он прижался лицом к ее лицу и снова рассмеялся.

— Ты беспокойное создание.

И они вошли в дом.

Это ничего не значило, не могло ничего значить. Но он не рассердился и не ушел в себя. Он был рядом, и он не злился на нее.