В доме викария вечер, посвященный шитью одежды для бедняков, подходил к концу. Эти вечера, которые поначалу робко и с сомнением устраивала миссис Болл, активная участница движения по спасению детей, имели большой успех. Каждую пятницу все местные женщины усердно работали иглами в гостиной викария. Это была великолепная возможность обменяться новостями и собственным мнением, и каждая лелеяла надежду, что придет день, когда ей, и только ей, откроют секрет приготовления божественного пирога, который всегда подавали в половине десятого. Но надежда была напрасной. На все намеки, похвалы, предложения честного обмена скромная и услужливая миссис Болл с улыбкой качала головой и очень любезно отвечала:

— Я бы с удовольствием, но это семейная тайна. Когда тетя Аннабела передала ее мне, я обещала никому не рассказывать.

Миссис Помфрет, чей муж владел собственной фермой к востоку от Гриннингза, предлагала подлинный рецепт восемнадцатого века пшеничной каши с корицей, мисс Симе делала ставку на надежный способ хранения свежей картошки до самого Рождества, мисс Блейк готова была открыть доставшийся ей от прабабушки рецепт крем-брюле, который, по рассказам, затмевал знаменитый оксфордский, но все безрезультатно. На следующий вечер после каждой такой попытки миссис Болл тяжело вздыхала и сообщала викарию, что чувствует себя очень жестокой.

— Но я обещала, Джон, тетя сказала, если я позволю этому рецепту уйти из семьи, она будет преследовать меня всю мою жизнь.

На это мистер Болл смеялся и говорил, что после того, что он слышал о тетушке, ему бы не хотелось видеть ее призрак, тем более в качестве постоянного гостя.

Все разошлись около десяти. Прощаясь, миссис Александер спохватилась:

— Чуть не забыла! Днем приходила эта несчастная Анни Джексон, она ищет работу, и я обещала, что всем об этом скажу. Кажется, ее мужа уволили, и они остались без заработка.

Мисс Блейк фыркнула:

— Она во что бы то ни стало хотела выйти за него замуж, и вот чем это кончилось! В свое время я ей говорила: «Ты, Анни, еще пожалеешь и будешь жалеть всю жизнь». Я ее знала еще девчонкой с тех пор, как она пришла к Люси Вейн, и не собиралась молчать. И что, вы думаете, она ответила? «У каждого из нас своя жизнь, и эта — моя». И вот к чему это ее привело! Никогда не любила Уильяма Джексона, и не я одна! Он совсем потерял всякий стыд с тех пор, как прибрал к рукам сбережения Анни!

— Как ей, должно быть, тяжело, — заметила миссис Болл.

Милдред Блейк вскинула голову:

— Сама виновата! Тот, кто не слушает добрых советов, должен мириться с последствиями! Спокойной ночи, миссис Болл. Я слышу, Арнольд Рэндом играет в церкви. Пойду перекинусь с ним словечком по поводу воскресенья. Если придется играть мне, то я должна знать заранее. Пусть не ждет, что я сяду и сразу отбарабаню две песни, три гимна и пару импровизаций — как будто я каждый день этим занимаюсь.

Миссис Болл рада была отвлечь внимание от бедной миссис Джексон и сказала:

— Да, я слышала, он собирается в Лондон в конце недели.

Дом викария находился рядом с церковью. Мисс Блейк могла не выходить на дорогу и не проходить через кладбищенские ворота. Она срезала путь и прошла через боковую калитку в церковный двор, пересекла его и приблизилась к двери под освещенным окном. Дверь, как она и предполагала, была приоткрыта. Тридцать лет назад она часто проскальзывала через эту дверь в церковь послушать Арнольда Рэндома, а потом, когда он прекращал игру, вместе с ним возвращалась домой. За эти тридцать лет сердце ее не смягчилось, а характер не улучшился. У нее не осталось ни малейшего снисхождения к Арнольду Рэндому.

Пока мисс Блейк обходила церковь, она вдруг сообразила, что он закончил играть, и вспомнила, что звуки органа не были слышны уже в тот момент, когда она вышла из дома викария. Хотя, пока они с миссис Болл разговаривали об Анни Джексон, Арнольд точно играл. Нет, он не мог уйти, иначе дверь была бы закрыта. Наверное, он только-только закончил. Ну что ж, даже лучше — ей не хотелось его слушать. Подобно многому другому, музыка потеряла для нее интерес. Ее пальцы могли еще нажимать на клавиши, но душа давно утратила способность воспринимать тонкие материи.

Она толкнула дверь и вошла. Дверь вела прямо в церковь. Орган находился слева. Через портьеру, за которой сидит органист, проникал слабый свет. Мисс Милдред потушила фонарь, который включила, пока шла через церковный двор, сделала один-единственный шаг вперед и услышала голоса. Высокий и холодный голос Арнольда Рэндома произнес слово «глупость». Кто-то отвечал ему с деревенским акцентом, его обладатель был явно пьян. Бесшумно ступая, она сделала еще несколько шагов и услышала, как Уильям Джексон сказал:

— А вдруг это не глупость, мистер Арнольд? Вдруг я рассказываю правду?

— Вы пьяны! — резко оборвал его Арнольд Рэндом.

С того места, где она стояла, она видела руку Уильяма Джексона от плеча до локтя. Портьера не была задернута. Да, он там, в грубом своем пальто. Вот он сделал шаг влево, и она увидела в полосе света его затылок с торчащими рыжими волосами. Он энергично затряс головой:

— Нет, не пьян. Здесь вы ошибаетесь, сэр. Конечно, последнюю кружку я выпил зря, но я не пьян. На ногах держусь не очень, но голова у меня ясная. Вчера было двенадцать месяцев, как мистер Джеймс Рэндом позвал меня в кабинет — меня и Билла Стокса, — хотел, чтобы мы были свидетелями в завещании. Вчера было ровно двенадцать месяцев.

— Ну и что? — спросил Арнольд Рэндом.

— Я и пришел сказать — что… Мистер Рэндом, с ним случился приступ, не дожил и до конца недели. Думали, он поправился, сиделка уже собралась уезжать, а тут случился приступ, и он умер. А Билл — он ушел во флот, и его смыло волной — так и не вернулся. Остался один я, кто может поклясться, что мистер Рэндом подписал это завещание.

— Джексон, вы пьяны! Разумеется, мистер Рэндом оставил завещание, его подлинность утвердили, на этом дело закончилось. А сейчас убирайтесь, ступайте домой! Мне надо запирать дверь.

Она видела, как Уильям переступил с ноги на ногу.