– Костян, ты чё привел с собой эту толстуху? На неё же смотреть страшно, когда она танцует, вот-вот костюм по швам расползется.

– Да она вроде ничего…

– Ты, чё, уже трахнул эту корову?

– Ну,…

– Костя, хватит уже. Ты, что, не видишь, что ты и меня позоришь, пришел с какой-то жирной свиньей ко мне на день рожденья. Проводи её на выход и возвращайся. Тут тёлок немеряно, а ты, как идиот, с воздушным шариком расстаться не можешь.

Она слушала, застыв, как изваяние.

С красным лицом.

С бездной в сознании.

Она сейчас по дороге на работу, вспомнив эту сцену двухгодичной давности, покраснела до кончиков волос.

Членистоногие ублюдки – именно так она теперь называла всех мужчин – с того дня умерли для неё. Больше она ни разу не встретилась с Костей, и стороной обходила любого мужчину, даже если тот пытался проявить хоть какое-то внимание. В колледже она старалась находиться как можно меньше – прослушала лекцию, сходила не семинар, и всё, никаких прогулок после занятий, никаких посиделок. Реальный мир сжался до размеров комнаты в квартире и вечернего общения с мамой за чашкой чая с печеньем. Нереальный – разросся до огромных размеров. Прочитав для начала «Кэрри», она открыла для себя такие безумные и такие реальные образы Стивена Кинга, что, погружаясь в эти миры, забывала о том, что она «толстая корова» и «жирная свинья». Да, конечно, очередная история заканчивалась, и она, с грустью отложив в сторону книгу в твердом переплете, смотрела на стену в комнате – в узоре на обоях при желании и некоторой фантазии можно легко найти черты безумных образов Кинга.

И в очередной раз она думала о том, как несправедлив этот мир.

Марина, погрузившись в прошлое, споткнулась об торчащий из земли металлический штырь, и чуть не упала. Удержав равновесие, она повернулась и увидела прямо перед собой страшное создание.

В сером сумраке раннего утра перед ней возникла большая морда, как у собаки, словно огромный черный пес стоял на задних лапах. Она успела испугаться, и даже попыталась поднять руки, чтобы защититься, но это были последнее движение и последняя эмоция в жизни.

Черная тень, склонившаяся над упавшим в кусты большим телом.

Приземистая фигура, вслушивающаяся в тишину.

Серая сталь ножа.

Метрах в десяти из дальних кустов округлившиеся глаза застыли, боясь даже мигнуть. Ни одна травинка, ни одна ветка не шелохнулись за те минуты, которые показались вечностью. Пальцы, вонзившиеся в мягкую землю. Капли пота, стекающие со лба.

И только когда первые робкие лучи солнца добрались до этой части оврага, человек смог пошевелиться. Закрыть широко открытые глаза. И расслабить пальцы.

Я сижу на завалинке у дома. Утренние солнечные лучи согревают тело. Запахами полевых трав и утренней росой напоен воздух. Жужжание шмеля, ищущего нектар. Ночью был дождь. Короткий сильный ливень. Я слышал, как капли бьют по окну. И, как обычно, не спал.

Закрыв глаза, я просто наслаждаюсь этим покоем. Позади обычная бессонная ночь, в которой живет образ той, кого я боготворю. Прошло столько лет после её смерти – или точнее, после ухода в Тростниковые Поля – но я не могу расстаться с ней.

Создать Бога легко – отречься от него невозможно.

Я знаю это. Вся история человечества говорит об этом из тьмы веков.

Да и не хочу я отрекаться.

Сейчас она единственная называет меня моим именем, а это многого стоит. Благодаря Богине, я по-прежнему чувствую себя самим собой.

Ночью мы говорим с ней об этом. Я размышляю вслух о том, что человеческое тело всего лишь водно-белковая масса, сгусток аминокислот, легко распадающийся без питания, связанный нервными окончаниями химический субстрат, а она спокойно объясняет мне роль духа, который связывает эту массу в единое целое.

Эфемерная субстанция, которую нельзя увидеть и пощупать, – сомневаюсь я, и она смеётся. Заливисто и жизнерадостно.

Я помню этот смех. Он всегда со мной – через годы я несу его в своем сознании, как бережно сохраняемый цветок.

Дай мне твой дух, чтобы я мог поверить.

Протяни мне его в руках через пространство и время.

Позволь мне всегда иметь часть тебя.

Она молчит, словно я кричу под черным куполом пустыни – одинокий в этом мире, гулкий крик в ограниченном пространстве своего сознания.

Верить в Бога из года в год без каких-либо сомнений очень трудно.

Особенно, когда жизнь вокруг беспросветно убога. Особенно когда тени, населяющие пространство вокруг тебя, настолько глупы, что даже не замечают простую истину. Бога, в которого они верят, нет. И никогда не было.

Этой ночью я снова рисовал её. И себя. Мне показалось, что изобразив нас рядом, я изменю пространство, приблизив Богиню ко мне. Я думал, что это будет легко.

Но – я смотрел на рисунок. И ничего не происходило.

Она молчала.

Она не хотела называть моё имя.

Очень жаль. Но ничего. Придет следующая ночь, и я снова попытаюсь говорить с ней. Я уверен, что она однажды откроет для меня своё сердце, что она в одну прекрасную ночь протянет мне руки с открытыми ладонями.

И подарит мне свой дух, который свяжет нас навсегда.

Я знаю, что это лишь вопрос времени. И терпения.

Я слышу посторонний звук. Он нарушает идиллию деревенской тишины. Мотор автомобиля.

Открыв глаза, я смотрю на дорогу. Со стороны федеральной трассы едет УАЗик. Участковый милиционер из районного центра. Мы познакомились весной, когда он приехал в деревню и, найдя здесь новых жителей, проверил документы у меня и Семена. Я помню его внимательные глаза, пронизывающие насквозь, – мне не составило труда обмануть милиционера. Ему ли со мной тягаться в умении заглядывать в глаза. В мастерстве прощупывать сознание. В желании узнать суть.

УАЗик, переваливаясь на колдобинах глинистой дороги, остановился у калитки. Хлопнула дверь и человек в милицейской форме, войдя ко мне во двор, сказал:

– Привет, Василий.

– Привет, старлей.

Я крепко пожимаю протянутую руку и показываю на завалинку – садись.

– Как служба? – говорю я, чтобы начать разговор. Я уже знаю, что старлей совершает плановый объезд территории и, конкретно от меня, ему ничего не надо.

– Да, как обычно, всё через жопу, – отвечает старший лейтенант, достает пачку сигарет из нагрудного кармана и, выщелкнув одну сигарету, протягивает мне пачку, – на, закуривай.

– Я не курю.

– Ах, да, точно, – поморщившись, говорит он и прикуривает от спички.

Пару минут мы молчим. Мне нравится старлей. Типичный деревенский «Аниськин» – спокойный, рассудительный мужик, который делает своё дело обстоятельно и неторопливо. Его зовут Афанасий, но он почему-то предпочитает, чтобы к нему обращались по званию, словно бережет имя для другого человека. И это я тоже могу понять. И принять.

– Как тут у вас, ничего не случилось, новых людей не появилось?

– Нет, никого не было, – мотаю я головой, – а из происшествий только Лидка чуть Ивана сковородой не убила.

Я рассказываю вчерашнюю историю, потому что старлей все равно узнает, когда после меня заедет к моим соседям.

Он улыбается, слушая меня – это не в первый раз случается у Ивана с Лидой и воспринимается, как деревенское развлечение – и под конец спрашивает:

– Всё так самогон и варят?

Я хмыкаю в ответ, не сказав ни да, ни нет. Но ответ старлею не нужен. Он прекрасно знает, кто на его территории варит самогон. И он знает, что отобрав аппарат проблему не решить.

Выдохнув в последний раз сигаретный дым, он встает и напоследок говорит:

– Пока, Василий.

Старший лейтенант садится в машину и едет к соседям. Я встаю с завалинки и, прихватив тяпку, прислоненную к бревенчатой стене, иду за дом в огород. Встав в гряду, начинаю неторопливо окучивать картофельные ряды, подгребая землю к зеленым кустикам. Второй раз за лето, никто так не делает, но…

Обычная работа – это как раз то, что мне сейчас нужно.