Мария Давидовна пристально посмотрела в глаза майора и, заметив его согласный кивок, продолжила:

– Пятый пункт. Мужчина невысокого роста. Очень часто у них, то есть у низкорослых мужчин, есть комплекс неполноценности. Они всю жизнь пытаются доказать всему миру в целом и себе в частности, что они чего-то могут достичь в жизни. Они изо всех сил пытаются доказать свою полноценность, – и умственную (маленький рост – маленький мозг) и физическую (маленький рост – маленький член). И у многих это получается, нормальными с точки зрения человеческой морали методами. А у некоторых не получается, и они в конце концов используют аморальные методы. Лучше убить и самоутвердиться, чем жить с чувством своей убогости.

– Шестой пункт. Он вытекает из предыдущего – Киноцефал насилует беззащитные жертвы. После удара по голове жертва не способна сопротивляться и он может совершить половой акт.

– Одна из жертв очнулась после удара, он задушил её и потом изнасиловал, – уточнил майор.

– О чем я и говорю, – кивнула Мария Давидовна, – я думаю, что у нашего Киноцефала в жизни ничего не получается в постели с обычными женщинами. Или у него какие-то проблемы в нормальном общении с девушками, и, соответственно, до постели просто не доходит, или – у него проблемы с эрекцией. Последняя возникает только в определенных условиях. Например, покорное неподвижное тело.

– И, наконец, седьмой пункт. Сомневаюсь, что Киноцефал имеет какое-то отношение к медицине. То, что две первые жертвы каким-то образом связаны с медицинскими учреждениями, не более, чем случайность. И совсем не надо иметь медицинское образование, чтобы разрезать живот у трупа и вытащить внутренние органы. Это и мясник сможет.

– Да, мы уже это проверяем, – кивнул Вилентьев. Он очень внимательно слушал Марию Давидовну, старательно записывая интересующие его моменты. – У вас всё?

– В общем, да. Ну, еще может, как лирическое отступление на древнеегипетскую тему, которое, скорее всего, не имеет никакого отношения к делу, – нерешительно сказала Мария Давидовна.

– Ну-ка, ну-ка, давайте, – подбодрил её майор.

– У египтян было слово «кехкех», которым обозначалось инфернальное безумие. Если переводить буквально, то – обезьяна с мордой шакала, киноцефал. Обезьяна – передразнивает, подражает, а шакал символизирует сумерки. Сумеречное состояние сознания, которое толкает человека к безумным повторяющимся поступкам, копирующие какие-либо другие подобные действия.

– Вы хотите сказать, что Киноцефал, – майор с удовольствием назвал убийцу понравившимся ему словом, – сумасшедший?

– В некотором роде, да. У него есть какое-то психическое расстройство, которое я смогу диагностировать при личном общении.

Они замолчали. Вилентьев раскладывал по полочкам полученную информацию. Доктор Гринберг подумала о Парашистае, душевное состояние которого тоже требовало помощи специалиста. И, как продолжение своих мыслей, она сказала:

– Теперь вы видите, что убийца никак не может быть доктором Ахтиным. Это подражатель, который прячется за маской шакала и ритуалами Парашистая, пытаясь самоутвердиться.

– Мария Давидовна, – вздохнул Иван Викторович, – я же не дурак, и уже после второго убийства тоже стал сомневаться в том, что эти убийства совершает доктор Ахтин, но, как вы понимаете, это совсем не повод не искать Парашистая. Следствие по его делу не имеет срока давности, поэтому рано или поздно мы его найдем и закроем.

Мария Давидовна кивнула, грустно улыбнувшись.

– Алина, ты серьезно? Тебе не нравится одна из лучших картин Винсента Ван Гога? «Подсолнухи» – это же классика! Это же гениальное творение Мастера! Это одна из лучших картин, какие я знаю! – Виктор изумленно похлопал длинными ресницами. Далеко не у каждой девушки бывают такие ресницы. Алина в очередной раз позавидовала этой природной особенности сокурсника по институту культуры. И громко сказала:

– Виктор, эти твои «Подсолнухи» всего лишь букет желтых цветов в вазе. В этой картине ничего нет. Обычный натюрморт и всё. Если бы её нарисовал не этот больной на голову членовредитель, то картина в лучшем случае украшала стену какого-нибудь ботаника, а в худшем, её давно бы уже не существовало.

Они сидели в кафе-мороженое. Как обычно вечером, многолюдно и шумно, и чтобы услышать собеседника, надо говорить громко. Алина, словно не заметив протестующе поднятую руку, продолжила громко говорить:

– Да, я согласна, что Винсент Ван Гог – отличный художник, но сейчас люди его знают, в основном, по автопортрету с отрезанным ухом. То есть, им не интересно, что он там рисовал, им безразличны его картины, – Алина подняла палец, акцентируя внимание на последнем слове, – им интересно, зачем он отрезал себе ухо. Что же могло такого случилось в жизни, чтобы человек сам себе отрезал часть своего тела? Какая такая причина заставила его взять нож и отсечь свое ухо?!

– Да какая разница, зачем он это сделал?! – эмоционально всплеснул руками Виктор. – Просто посмотри на картину гения. Полюбуйся сочностью оттенков желтого цвета. Необычностью сочетания – светлое на светлом. Переплетением цветков в вазе. Умиротворением природной гармонии. Умиранием желтого огня. В этой картине так много скрытого символизма и гениальной простоты. Не надо рассматривать жизнь и личность гения, надо просто смотреть и восхищаться его произведением. Твоя беда в том, что ты никогда не пыталась увидеть это.

– Увидеть что? Витя, очнись. Какой нахрен, символизм! Ваза с желтыми цветами и всё! Это ты не знаешь, где настоящий символизм. Ладно, пошли отсюда, – сказала Алина, отодвинула пустую креманку и встала.

Она познакомилась с Виктором Дачевским весной. Хорошо одетый стройный юноша с красивыми глазами. Следит за собой. Симпатичный. Внимателен к девушкам. Его просто невозможно не заметить. Кроме того, его имя имело некоторую известность в институте. Он написал фантастический рассказ про хомяка, который погиб во имя человечества, и победил с этим опусом на сетевом литературном конкурсе. После этого он стал считать себя Писателем. Да, именно так – с большой буквы. И как любой значительный Художник, он на всё имел мнение. Кстати, рассказ про хомяка действительно неплохой, многим в институте понравился. Некоторые сокурсники, так же, как и он сам, считали его талантливым писателем. Но Алина уже давно поняла, что в творческом плане Виктор Дачевский – порожняк. Он ничего больше не напишет, почивая на лаврах одного единственного рассказа. Он ничего значительного не создаст, потому что не способен на это. Они учились на втором курсе, хотя по возрасту он старше её на два года. Разница не большая, но, как оказалось, существенная. Виктор считал себя многоопытным знатоком, прожившим долгую жизнь, которая потрепала его, и с умным видом рассуждал о произведениях литературы и искусства, даже не замечая, что говорит чужими словами. Алина это видела и снисходительно к этому относилась. Встречались они редко, и если Витя еще питал какие-то иллюзии о плавном переходе их редких встреч в тесные дружеские отношения, то Алина уже всё для себя решила. Вот и сегодня – она слишком поздно заметила Виктора Дачевского, сворачивать было поздно, и пришлось улыбаться, подставлять щеку для поцелуя, и тратить время на пустые разговоры.

Виктор, уже на выходе из кафе догнав её, спросил:

– Ну, и где, в каком произведении, по-твоему, настоящий символизм?

– «Сад земных наслаждений» Иеронима Босха.

– Да, конечно, и как я сразу не догадался, – иронично улыбнулся Дачевский. И стал высказывать якобы своё мнение об этой картине. Алина, не слушая его, задумчиво смотрела на огни города. Желтые расплывающиеся шары фонарей, уходящие вдаль по улице, расцвеченной летящими фарами автомобилей. Раскидистые липы центральной аллеи, под которыми на лавочках сидят люди. Прямоугольники освещенных окон. Бесконечный шум и суета большого города. Она обещала маме, что не будет задерживаться и рано вернется домой. Собственно, она уже была дома – кафе, в котором они ели мороженное, находилось в том же здании, где она жила.