По пути к своим апартаментам Элейн ядовито заметила, что надеялась, что у Августуса хватит ума уйти вместе с ними, а не рассиживаться у Миранды со своим вышиванием, с которым он никак не может расстаться. Сестры заспорили, хотела ли Миранда, чтобы он оставался, и правда ли, что он каждый вечер сидит у нее до полуночи. Только юность и неискушенность их спутницы удержала сестер от уточнения «если не дольше».

Томазина вошла в свою комнату и стала раздеваться. Расстегнув жакет, она сунула руку в карман, спеша достать платок. Ей не давали покоя сандвичи: все, что из них вывалилось и вытекло могло, насквозь пропитать подкладку. Рука нырнула в карман и вынырнула, перепачканная какой-то вязкой дрянью. Сандвичи были, а платка не было. Она выбросила их в окно и сердито вытерла руки полотенцем.

И тут же вспомнила, что пользовалась платком еще до того, как спрятала это проклятые сандвичи: капля этого мерзкого зеленого чая упала на платье, как раз там, где расходятся полы жакета. Судя по сильному запаху, наверняка могло остаться пятно, в чае было много заварки, потому она срочно стала его оттирать. А потом — что она сделала с платком потом? На платье карманов нет, наверное, она положила его на колени и забыла, а потом они встали и ушли. Она быстро застегнула жакет и сбежала вниз.

В гостиной сестер не было. Она может сбегать к Миранде, взять платок и вернуться, ничего не объясняя. Элейн и Гвинет — душечки, но они так любят болтать, рассказывать же им, каким образом сандвичи оказались не на тарелке, а в кармане, очень не хотелось. Она тихонько притворила дверь и выскользнула в темноту.

Глаза скоро привыкли к мраку, и она стала различать дорогу. У Миранды горел свет. Шторы были прикрыты неплотно, между ними светилась широкая полоса. Она подошла к двери и увидела, что та приоткрыта. Это Элейн, вечно она забывает как следует закрывать дверь, Гвинет всегда делает ей замечания.

При обычных обстоятельствах Томазина никогда бы не вошла без стука, но они только что ушли, Миранда дома, и дверь открыта. Она вошла в маленький холл и уже собралась крикнуть, что пришла за платком, как дверь гостиной приоткрылась. Кто-то ее слегка толкнул и остановился, как бывает, когда человек оборачивается, чтобы что-то сказать.

Это был Августус Ремингтон, он обернулся и сказал:

— Ты отлично с этим справилась, Миранда. Все сделала как надо.

Будь у Томазины побольше опыта в подслушивании, она бы поступила благоразумнее — дождалась бы, что скажет Миранда. Но она уже ничего не слышала. Кровь застучала в висках, она выскочила из дома и побежала, помчалась изо всех сил… Инстинкт самосохранения подсказал ей бежать по траве. Если кто-то выйдет за дверь и прислушается, то ничего не услышит.

Когда она вернулась, гостиная по-прежнему пустовала. Ее не было всего несколько минут, и этого никто не заметил. Она вошла к себе, заперлась и села на кровать. Сомнений не было никаких: вся сцена с кристаллом была розыгрышем. Миранда хорошо сыграла свою роль, и Ремингтон ее похвалил. Они действовали заодно, и Миранда «все сделала как надо». Ничего другого это означать не могло.

Но она же точно видела лицо Анны в кристалле!

Яркий светящийся шар — его используют для гипноза. Она смотрела на светящееся вращающееся пятно света и была как во сне. На самом деле ничего не вращалось. Ей так казалось, потому что она спала.

И в полудреме увидела лицо своей приятельницы.

Увидела потому, что кто-то этого хотел. Кто-то постарался ее загипнотизировать и заставил увидеть в шаре лицо Анны. В ней заполыхала злость. Ей внушили, чтобы она видела лицо Анны, а потом еще услышала те слова: «Анна, где ты? Далеко. Я не хочу, чтобы она знала. Не надо цепляться за прошлое. Разорванные связи не восстановить. Это конец». Короткие предложения отчетливо стояли в памяти, как зловещее предостережение.

Все ясно. Кто-то хочет, чтобы она отсюда убралась. Чтобы перестала искать Анну. Почему? Ответ возник в мыслях сразу, не менее зловеще: потому что Анна здесь. А если не она сама, то улика, которая подведет к тому, что с ней случилось. Кто-то хочет, чтобы Томазина уехала. Чтобы думала, что Анна намеренно с ней порвала — не хотела иметь ничего общего. Если Томазина действительно в это поверит, то уберется восвояси и не будет доставлять кому-то неприятности.

Она вскинула голову.

Что значит «кому-то»? Она отлично знает, что Миранде, которая разыграла этот фокус, и Августусу Ремингтону, который сказал, что она отлично с этим справилась и все сделала как надо. Если бы она не вернулась за платком, то, может, не заподозрила бы подвоха. Но это не факт, ибо была одна маленькая деталь… Она ее отметила, а обдумать решила позже. В тот момент ей было не до размышлений, она даже про платок забыла. Но теперь, когда у нее было время подумать, эта маленькая деталь наверняка подсказала бы ей, что ее одурачили, даже если бы она не слышала самодовольного высказывания Августуса Ремингтона.

Деталь вроде бы пустячная. Пятно пудры на фиолетовой тоге Миранды, на ее плече. Пятно пудры появилось, когда включили свет; обычная пудра зеленоватого оттенка. Кто угодно может испачкать пудрой платье. Но когда Миранда долго-долго трясла ей руку, этого пятна не было. Не было, когда она угощала ее сандвичами и пирогом, в этом Томазина могла поклясться. После сеанса она увидела, как Миранда поднимает руку к голове, как бы просыпаясь; она выглядела как привидение — совершенно зеленая, и это усиливало эффект. Конечно, нетрудно стать зеленой, если в руке у тебя ватка с зеленой пудрой. Она отчетливо помнила, как Миранда провела рукой по лицу, глазам, бровям. Это выглядело вполне естественно, так делает сонный человек, или если у него болит голова, или он только что проснулся. Но Миранда таким образом наносила пудру на лицо и слегка запачкала платье!

Злость, бурно отполыхав, перешла в стадию ровного горения. Когда слишком злишься, то невозможно думать, а ей нужно было думать.

Некоторое время она думала, и все встало на свои места Они хотят, чтобы она уехала. Они взяли слова из ее объявления: «Анна, где ты?» Она обращалась по имени и подписалась «Томазина». Стало быть, кто-то, кто прочел это объявление, знал, что «Анна» — это Анна Бол, а «Томазина» — Томазина Эллиот. Судя по всему, объявление прочла сама Анна. Но как они заставили ее проговориться? Есть страшные способы заставить человека говорить. Ей вспомнились собственные слова, сказанные во время ссоры с Питером «В старых домах есть подвалы». Что, если Анну заперли в таком подвале? Тогда эти слова она произнесла в пылу спора. Теперь они возникли в мыслях иначе: в результате холодных рассуждений, отчего стали особенно пугающими.

Предположим, что все так и есть. Для трюка, который они с ней проделали, должна быть веская причина. И если Анна заперта в разрушенной части дома или в подвале — это и есть причина. Если она находится здесь, то жива ли? Или умерла и ее закопали в подполе? Но если жива, то каждый миг ей кажется часом. Как она сама сможет есть и пить, ложиться спать и вставать, зная, что где-то рядом томится в заточении Анна Бол? Нет, этого ей не вынести.

Томазина продолжала обдумывать ситуацию.

Если бы сестры Тремлет меньше болтали сами, они бы заметили, что Томазина почти все время молчала, но у них всегда было так много чего сказать, и каждая так стремилась не упустить возможность высказаться, что ей не нужно было заботиться о поддержании разговора. Сестер как раз весьма устраивала гостья, которой достаточно только слушать других.

Конечно, прежде всего им хотелось обсудить транс Миранды и загадочное послание. Анну Бол они не любили — «Мы ее почти не знали, и, надо сказать, она не умела прилично вести себя в обществе. Но все равно не хотелось бы, чтобы с ней что-то случилось.

— А если все-таки случилось, то почему она пожелала связаться именно с нами? — спросила Элейн.