Руководитель организации на Сухонских складах, один эсер, выехав туда для работы, по дороге раздумал и, не предупредив меня, уехал в Тотьму; работа на Сухоне не удалась. Члены штаба Кедрова, работавшие в «Союзе возрождения», жили под страхом ежедневного ареста, как бывшие офицеры. Нужно было решить – или выступать в Вологде, или перекинуть силы по ту сторону фронта.

Тогда я решил сделать последнюю попытку для производства выступления в Вологде – получить из Петрограда в Вологду наши броневики; если бы они прибыли в Вологду, успех выступления был бы обеспечен. В штабе Кедрова удалось провести эту мысль, и Кедров послал в Петроград телеграмму, прося прислать для подкрепления несколько броневиков, но Зиновьев ответил отказом.

После этой неудачи надежды на успешное выступление не оставалось, нужно было своевременно спасти наши силы от окончательного разгрома и вывести их из Вологды. Для разрешения этого вопроса было созвано совещание под Вологдой, на котором присутствовали представители военной организации «Союза возрождения» и английский представитель Гелеспи. Эсеры выразили недовольство тем, что работой руководит беспартийный военный штаб, заявили о своем желании вести работу самостоятельно; также недовольны они были тем, что в случае удачного переворота в Вологде я проектировал сосредоточение местной власти, подчиненной архангельскому правительству, не в руках эсеров.

На совещании я предложил всем членам организации выступить вооруженными в Кадников (где было около 20 человек вооруженной охраны), занять город, взять там небольшие склады оружия, два пулемета, мобилизовать население, перерезать линию железной дороги на Архангельск и тем отрезать от фронта железнодорожный фронт большевиков, который, несомненно, остался бы в очень тяжелом положении, находясь за 500 верст от своей базы, среди болот, будучи от этой базы отрезан. Однако эсеры решили, что они пойдут отдельно от «Союза возрождения». Таким образом, на совещании было решено одно – выступление в Вологде не организовывать, работу в ней «Союза возрождения» ликвидировать и вывести остатки наших сил из Вологды, спасая их от разгрома со стороны Кедрова.

Через два дня назначен нам был выход из Вологды; средства на переход были получены мною от Гелеспи.

В конце концов вышло со мной из Вологды 15 человек офицеров, в том числе члены штаба Кедрова со всеми материалами, касающимися фронтов Советской власти.

Вышли мы в начале сентября, одетые в солдатские шинели, вооруженные винтовками, револьверами, ручными гранатами, с подложным документом на отряд какого-то несуществующего коммунистического полка.

Предстояло пройти пешком не менее пятисот верст, так как нужно было обойти Вельский фронт.

В первую ночь мы прошли вдоль реки до Сухоны, переправились через нее на сопровождавшей нас лодке. Утром мы были уже верст за 70 от Вологды.

Через Кадников мы проехали днем на подводах, были остановлены в городе политкомом, который пожелал нам удачи по ловле белых беглецов.

Я не буду здесь описывать нашего 23-дневного пути. Скажу только, что путь был тяжелый, по болотам; все 23 дня мы были насквозь мокрые, а просыпались при инее; ноги так разболелись, что некоторые не могли идти ни в сапогах, ни в лаптях, ни в обмотках. После перестрелки около села Келорева Горка, где погиб наш товарищ Борис Садоков, мы голодали дней пять. Наконец мы вышли на Шенкурский тракт, а затем добрались до Шенкурска.

Никакие трудности и тяготы нас не в состоянии были остановить – такова была сила веры в то дело, ради которого мы пошли, вера в необходимость борьбы за возрождение России, борьбы против захвативших власть большевиков.

Не думалось, что вскоре придется переживать моральные страдания, еще более тяжелые и утомительные, чем наш путь на Архангельск. Не думал я, что таково будет реальное воплощение нашей веры, наших идей, которые пришлось увидеть в Архангельске…

До сих пор мне пришлось писать о подготовке к новой жизни, о теории борьбы и первых организационных шагах к ее осуществлению. Дальше придется говорить о нашей практике, о том, как мы начали строить эту новую жизнь, когда от оппозиции перешли к власти.

В Шенкурске нас поразило краткое сообщение местных газет о том, что в Архангельске только что произошел новый переворот – правительство во главе с Чайковским было арестовано, отправлено в Соловецкий монастырь, но через сутки снова возвращено в Архангельск. Подробностей никаких не было, и в Шенкурске недоумевали, что это могло означать. Впечатление же от этого сообщения было сильное, у всех как-то опустились руки, значительно сбавились настроение и подъем, которые были до этого в городе.

Из Шенкурска мои спутники на пароходе отправились в Архангельск, я же их догнал на лошадях у Северной Двины, где впервые встретился с английскими военными властями. После переговоров с последними нас посадили на пароход, отправляющийся в Архангельск.

Наконец-то мы у цели нашего путешествия – вдали, в сумерках наступающего вечера показались колокольни архангельских церквей, лес мачт и труб стоящих на Двине судов. С нетерпением ждали мы высадки на берег, возможности отдохнуть, поделиться своими новостями из России, узнать положение вещей на Севере. Чувствовали себя почти героями, перенесшими трудные тяготы во имя той цели, которая вот через какие-нибудь четверть часа будет уже достигнута; ждали ласкового привета и сочувствия нашим трудам. Пароход проходил около архангельских складов – Бакарицы, расположенной версты на две выше Архангельска, на противоположном ему берегу Двины. Пароход пристал к Бакарице, и нам совершенно неожиданно англичане предлагают на ней высадиться. Мы отказываемся, говоря, что нам нужно быть в Архангельске. Нас не слушают и требуют немедленной высадки. Подчиняемся, взволнованные, недоумевающие. Я успеваю переговорить по телефону с Архангельском – с Гуковским, сообщаю ему о нашей принужденной остановке на Бакарице, прошу немедленного распоряжения правительства о нашем беспрепятственном пропуске в Архангельск.

Тем временем нас ведут в какие-то бараки, полные одетых в английскую солдатскую форму россиян, как оказывается, бывших офицеров. Мы попали в помещение так называемого славянобританского легиона, о роли которого я через несколько дней узнал довольно подробно. Минут через десять нас принудительно, несмотря на наши протесты, разбили по ротам и взводам легиона, зачислив в него на службу, и сообщили, что теперь мы без разрешения начальства легиона не имеем права выезжать в Архангельск. Тщетно протестую, мне предлагают обратиться к командиру легиона; в ожидании его прихода я знакомлюсь с легионерами. В воздухе слышен стон от политических разговоров, вернее от ругани по адресу правительства Чайковского, по адресу социалистов вообще. Выявляется определенное настроение легионеров построить совместно с англичанами новую, буржуазную, правую власть, расправиться с социалистами, которых они не различают от большевиков.

Славяно-британский легион составился из реакционного офицерства на Мурмане, которое из Петрограда направляли английскому генералу Пулю доктор Ковалевский и генерал Геруа, черпая это офицерство из гвардейских полков. Появление после десанта союзников у власти правительства Чайковского было им не по нутру; чтобы обеспечить себя от воздействия русского правительства и иметь возможность свободно политиканствовать и выявлять свои черносотенные взгляды, они по инициативе полковников Вульфовича и князя Мурузи организовали славянобританский легион, подчиненный английскому командованию, находившийся на английской военной службе, с английским строем, чинами и т. д. Мы оказались в ядре черносотенцев, взятых под свою защиту и на свою службу английским командованием; русскому военному командованию батальон не подчинялся. Особенно много резких выпадов было в речах легионеров по адресу Маслова и командующего войсками полковника Дурова и его помощника генерала Самарина; легионеры заявили, что им русское офицерство не подчинится и с ними работать не будет.