Увидев их, голландка, бледная, как мел, вздрогнула. Фанфан вышел вперед и, приблизясь к ней, глядя ей прямо в глаза, воскликнул:
— Я сам видел вас там, мадам!
— Это ложь! Это клевета… — лепетала растерянная камеристка.
— Да, да, я видел вас! — вскричал Фанфан, дрожа от негодования. — Посмейте отрицать, что час тому назад вы были в рабочем кабинете Люрбека, что вы вели большой разговор с двумя бандитами самого скверного толка, что вы им передали пятьдесят экю за то, что они похитили молодую девушку по приказу шевалье и привезли ее в то место, которое было указано Люрбеком.
— Молодую девушку? — попробовала протестовать госпожа Ван-Штейнберг, приняв удивленный и оскорбленный вид.
— Да, молодую девушку, мадемуазель де Фикефлёр, мою невесту, — сказал Фанфан. — И вы сейчас же скажете мне, где она, иначе…
— Мне нечего вам сказать, так как я ничего не знаю! — объявила голландка, придя в себя и решив оказывать сопротивление.
— Ах, бесстыдница! Да ты заслуживаешь… — уже кричал Фанфан, доведенный до крайности ее бессовестной ложью.
Тут выступил вперед Д'Аржансон со словами:
— Оставьте ее! Теперь я буду продолжать допрашивать эту особу!
И с улыбкой, которой угроза придавала устрашающее выражение, добавил:
— Мадам, в моем распоряжении есть средства, позволяющие получать ответы на вопросы от тех, кто хочет молчать. Что касается вас, господин штандартоносец, то будьте любезны тоже следовать за мной. Вы будете не лишним и сможете помочь мне при допросе этой дамы.
Лейтенант полиции почтительнейше поклонился маркизе. Госпожа Ван-Штейнберг с ледяным видом сделала ей реверанс, а Фанфан-Тюльпан, счастливый от своего нового успеха, с торжеством поклонившись фаворитке короля, вышел вместе с арестованной камеристкой.
В то время как пойманная с поличным госпожа Ван-Штейнберг покорно дала увести себя лейтенанту полиции, аудиенция, которую Людовик XV давал Люрбеку, подходила к концу.
— Сударь, — сказал король, — я еще раз благодарю вас за сведения, которые вы мне предоставили и которые, без сомнения, принесут успех моей армии.
Люрбек, едва удерживаясь от иронической улыбки, но сохраняя серьезный вид, церемонно поклонился королю и сказал:
— Сир, ваша царственная благодарность согревает мне сердце, и я прошу ваше величество быть уверенным в том, что ваш смиренный и преданный слуга сделает во Фландрии нечто полезное для вас. Я думаю, впрочем, скоро вернуться и принести вашему величеству еще более ценные и точные сведения о намерениях герцога Камберлендского и генерала Трента…
Теперь Люрбеку уже некуда было спешить; ему оставалось только присоединиться к похитителям Перетты. Это он, разумеется, распорядился похитить невесту Фанфана-Тюльпана. С какой же целью? О, все было очень просто! Поскольку у него произошла неудача с маршалом Саксонским, средств для шпионажа больше не оставалось. Необходимо было завладеть планами военной компании. Дело ему представлялось совсем несложным с тех пор, как выяснилось, что Д'Орильи, которого он уже держал в руках, был назначен в отдел секретных сообщений. Но он все-таки опасался, что молодой офицер не пойдет на прямое предательство, и решил воспользоваться Переттой как заложницей, и с помощью шантажа преодолеть последние колебания маркиза Д'Орильи.
А Людовик XV отпустил благожелательным жестом человека, которого он искренне считал источником важнейшей для Франции информации. Он позвонил в серебряный колокольчик, стоявший на его бюро. Открылась дверь в кабинете, и в щели появился силуэт придворного мажордома. Людовик приказал:
— Проводите этого господина по моей личной лестнице.
Потайная лестница, которая сообщалась через узкий коридор с кабинетом правителя, вела вниз, в следующий этаж, расположенный над апартаментами фаворитки, а еще дальше — в вестибюль, откуда дверь выходила прямо в парадный двор. Ключи от нее были только у короля, у фаворитки и у личного камергера короля.
Придворный слуга короля уже приготовился открыть решетку, выходившую на площадку лестницы, когда сквозь ее прутья Люрбек увидел сцену, от которой ему стало скверно.
Сопровождаемая с двух сторон Фанфаном-Тюльпаном и Д'Аржансоном, его главная сообщница, госпожа Ван-Штейнберг, спускалась по ступенькам вниз. В мгновение ока шевалье понял, что положение очень серьезное. Шпионка наверняка где-то допустила оплошность, она попалась, и, если ее хорошо «поджарить», она непременно разболтает полиции всё.
И опять на его пути встал Фанфан-Тюльпан, он поймал его сообщницу!
Сердце у Люрбека сжалось от страха. Он понял, что погиб, и пришел в ярость.
А камергер уже открывал дверь. Еще минута, и Люрбек окажется лицом к лицу с голландкой. Кто знает, не выдаст ли она его Д'Аржансону, — может быть, от испуга, может быть — от гнева, может быть — для того, чтобы хоть частично снять с себя ответственность и перевалить ее на него?
Тогда, отступив как можно глубже в тень передней, датчанин сказал слуге тоном, которому старался придать игривость:
— Сударь, разрешите мне, пожалуйста, задержаться на минуту. Я никогда не ходил по потайной лестнице, а говорят, что это именно тот путь, который ведет от кабинета его величества прямо к божественной маркизе. Лестница в самом деле историческая, и мне хотелось бы полюбоваться ею, как она того заслуживает.
Камергер, смущенный столь вольным тоном, с удивлением посмотрел на Люрбека. Но те трое уже в этот момент спустились по лестнице вниз, и шевалье, изобразив, что с восхищением разглядывает ступени, покрытые роскошным ковром, заглушающим шаги, и восхитительными гобеленами, закрывающими стены, последовал за своим провожатым. Затем, попрощавшись с ним, он осторожно спустился по последним ступенькам, пересек вестибюль, где сидели двое слуг, ничего не слышавших и дремлющих на своих местах, и прошел по внутреннему двору как раз в тот момент, когда лейтенант полиции и Фанфан вместе с госпожой Ван-Штейнберг вошли в помещение кордегардии.
«Ох, ох, ох! — сказал сам себе Люрбек, терзаемый ужасным страхом. — Надо узнать, что будет там происходить! В данный момент мои дела, как видно, находятся в весьма неважном положении! Но я еще не сказал последнего слова! Хорошо смеется тот, кто смеется последний!» И он стал красться вдоль стены, до того места, где светились окна кордегардии. Большая комната, в которой стояли стол и несколько стульев, служила кабинетом главному писарю и управляющему королевскими зданиями. Когда главный лейтенант полиции должен был лично руководить первым допросом важного обвиняемого, арестованного в самом дворце или его ближайших окрестностях, он всегда пользовался ею и, как правило, не отправлял преступника в Париж, не попытавшись получить от него предварительного признания.
В помещении кордегардии в тот поздний час находились только главный писарь, его помощник и двое дежурных. Когда вошел главный начальник всей полиции Франции и Наварры, все присутствующие почтительно встали. Господин Д'Аржансон приказал им перейти в соседнюю комнату. Они, не выразив ни малейшего удивления по поводу такого позднего и неожиданного появления начальника, повиновались мгновенно. Такие происшествия не были редкостью в версальской полиции.
Через стекло в освещенном помещении Люрбек хорошо видел из темноты всех трех персонажей, готовившихся сыграть трагическую сцену. Господин Д'Аржансон сел и велел госпоже Ван-Штейнберг сесть перед ним. Фанфан-Тюльпан остался стоять за спиной обвиняемой. Несколько минут все молчали. Стоявший снаружи шевалье изо всех сил напрягал слух, чтобы не пропустить ни одного слова: в этот момент решалась его собственная судьба. Он не знал, будет ли молчать его главная сообщница, или сразу станет все рассказывать начальнику королевской полиции.
Вдруг он услышал топот сапог. По мраморному двору шла группа часовых под командой капрала с фонарем в руке. Это был ночной патруль. В первый момент Люрбек хотел удрать, как простой воришка. Но воля, более сильная, чем страх быть увиденным, удержала его на месте. К его великому счастью, патруль свернул налево и прошел мимо. С огромным облегчением он услышал удаляющийся топот солдатских сапог.
