Узнав управляющего, он оставил свое занятие.

— Наконец-то! — воскликнул Фавар. — Я снова обретаю связь с живыми! Бравый Вояка! Дорогой мой Бравый Вояка! Подойди и дай мне прижать тебя к моему благодарному сердцу!

Солдат, которого Фавар, наконец, отпустил, уронил свой пирог, и тот со странным шумом покатился по полу. Сержант поднял его и, понюхав, пробормотал:

— Пахнет он очень вкусно, но весит до чего много!

Бравый Вояка быстро подхватил пирог и водрузил на стол. Потом, подталкивая сержанта Монкорне к двери, сказал:

— Скоро, скоро, дорогой мой, мы выпьем за здоровье твоего пленника!

Как только сержант ушел, Фавар, сгорая от желания узнать все новости о доме, набросился на солдата с тревожными вопросами:

— Как жена?

— Очень хорошо!

— А Фанфан?

— Спасен! Но не будем терять времени на бесполезные разговоры! Сейчас надо действовать быстро!

Он поспешно снял корочку, венчавшую гигантский пирог, и извлек из середины чуда кулинарного искусства кинжал, пистолет, напильник и свернутую в кольцо веревку с узлами.

Увидев эти предметы, столь разнообразные и столь неожиданные, Фавар, на мгновение забыв о своем трагическом положении, разразился громким хохотом.

— В чем дело? Что это вас так разбирает? — обиженно спросил Бравый Вояка.

— Дорогой мой, — ответил Фавар, громко хлопая его по плечу, — если бы ты был драматургом, я бы тебе сказал, что ты сочинил великолепную сцену комического появления. Но, поскольку ты просто солдат с добрым сердцем, я скажу тебе, что весь этот устрашающий инвентарь не может мне помочь.

— Почему же?

— Потому что я не хочу еще ухудшить свое положение бегством.

— Не понимаю! — пробурчал ветеран, сбитый с толку.

— Ты не понимаешь, что этот проклятый маршал Саксонский, который добился того, что меня засадили в тюрьму, если я удеру, направит по моим следам всю жандармерию королевства и, когда меня поймают, сможет просто вздернуть меня на виселице!

— Да это вовсе не маршал, а Люрбек вас засадил сюда! — разразился возмущенный Бравый Вояка.

— Что ты говоришь? — закричал Фавар, падая, наконец, с облаков.

— Правду, как всегда! Ведь это проклятый датчанин выпросил у короля секретный приказ и собственноручно вручил его лейтенанту полиции в Версале!

— Кто тебе сказал?

— Солдаты, которых я расспрашивал сам и которые видели, как вас арестовывают.

— Вот так как!

— Люрбек — это ясно, как на ладони, — хотел избавиться от вас, как от свидетеля, которого иначе вызвали бы в суд, и вы, конечно, рассказали бы все, как было, и раскрыли бы его роль в деле Фанфана! А кроме того, между нами говоря, я уверен, что и он тоже здорово влюблен в вашу жену.

— В этом-то и я уверен! — прорычал Фавар. — Так это он! Ах, негодяй, ах, бандит… — Тут он подскочил, сделал па из гавота, повернулся кругом и, схватив старого солдата за пуговицу, вскричал, внезапно очень обрадовавшись: — Бравый Вояка, старикан, теперь я знаю средство выбраться отсюда!

Драматург отодвинул пирог или, скорее, арсенал, принесенный солдатом, и уселся за стол. Он взял листок бумаги и принялся писать письмо, которое Бравый Вояка прочел, глядя из-за его плеча:

«Господину Маршалу Саксонскому.

Умоляю Вас, Ваше Превосходительство, помочь мне выйти из тюрьмы Фор ль'Эвек! Один подлый человек добился моего ареста лишь для того, чтобы беспрепятственно обхаживать мою жену… «

— Что вы тут ему рассказываете? — спросил Бравый Вояка.

— Правду! — отрезал Фавар, имитируя торжественную интонацию старого солдата.

»…Не сомневаюсь, — продолжал писать мудрый драматург, — что Ваше Превосходительство, которое так благожелательно к нам, удостоит нас внимания и вмешается в дело немедля, чтобы положить конец столь несправедливому аресту.

Благоволите принять, господин Маршал, выражение почтения и бесконечной благодарности Вашего смиренного и покорного слуги.

Фавар».

— Вот! — воскликнул он, запечатывая письмо. — Эти несколько слов стоят больше, чем все напильники, кинжалы, пистолеты и веревки вместе взятые.

Бравый Вояка, все больше приходя в недоумение, проговорил:

— Ничего не понимаю!

Фавар поднял голос:

— Ты что, не знаешь, что маршал до безумия влюблен в мою жену? Когда он увидит, что кто-то другой смеет охотиться на землях, которые он наметил для себя, у него непременно возникнет одна идея: освободить меня, чтобы я мог убрать браконьера! А в этот момент я уж постараюсь отделаться от обоих воздыхателей! Но нужно спешить, я уже слышу, как добрый Монкорне нервничает в коридоре. Ты сейчас же отвезешь это письмо в Шамбор. Маршал будет страшно зол на Люрбека и вмешается в дело в мою пользу. Можешь быть в этом уверен!

Бравого Вояку не очень-то убедили дипломатические тонкости Фавара — они превосходили его разумение. Он с сожалением смотрел на напильник, кинжал, пистолет и веревку с узлами. Но так как он умел подчиняться, то не стал настаивать, и, взяв письмо, которое протягивал ему драматург, и, собрав свое оснащение, он отчеканил:

— Разумеется, я еду в Шамбор!

Потом с глубоким сожалением добавил про себя: «Тысяча чертей! Я-то твердо знаю, что мой план стоит больше, чем любые бумажки!»

Маркиз Д'Орильи не без изумления обнаружил, что карета госпожи Фавар, за которой он неутомимо следовал, остановилась перед воротами парка Шуази и, совсем уже в темноте, проехала через ворота парадного въезда, которые перед ней тут же отворились.

Озабоченный, он соскочил с коня и спрятал его за ближайшим пригорком. Он считал, что две дамы и их таинственная спутница задержатся там ненадолго и вскоре поедут дальше. Но время шло, а берлина стояла неподвижно. Тогда он подумал, что путешественницы приехали сюда в гости на некоторое время; он привязал лошадь к дереву и решил обследовать королевскую резиденцию и попытаться найти какой-нибудь вход, через который он, пользуясь темнотой, мог бы проникнуть в парк и приблизиться к Перетте. Но тут же он понял, что следует быть очень осторожным: вокруг замка ходило множество слуг. Госпожа Ван-Штейнберг прибыла в замок всего за час до самой маркизы и отдала нужные распоряжения, которые и выполнялись. Но вскоре она сочла, что все находится уже в должном порядке и дворец готов к приему хозяйки. Маркиза прибыла и едва успела сменить дорожный костюм на прелестное платье для второй половины дня и пройти в не менее прелестную розовую гостиную, где она обычно принимала гостей, как камеристка объявила о приезде госпожи Фавар.

Маркиза, очень довольная тем, что ее добровольное изгнание будет скрашено рассказом о приключении, которое она считала весьма занятным, приказала ввести гостей немедленно. В гостиную вошли госпожа Фавар, мадемуазель де Фикефлёр и Фанфан, необыкновенно комичный в женском обличье. Обе актрисы вместе подошли к маркизе де Помпадур и приветствовали ее изящными и глубокими реверансами, а жених Перетты задержался чуть поодаль.

Жестом маркиза отправила голландку прочь — даже не потому, что не доверяла ей, но потому, что, по ее мнению, решительно никто, а камеристка тем более, не должен был знать, что Фанфан жив.

После этого она веселым голосом спросила:

— Где же этот знаменитый Фанфан-Тюльпан?

Тогда обе актрисы показали ей на Фанфана, а он, сделав неуклюжий реверанс, сложил веер и поднял вуаль, открыв юношескую физиономию, украшенную закрученными вверх усиками. Увидев мужское лицо, совершенно не подходившее к дамскому платью с воланами и кружевами, маркиза де Помпадур не смогла удержаться от смеха.

— О, фарс и в самом деле забавен! — весело воскликнула она. — И ваш Фанфан так хорошо наряжен, что сам лейтенант Д'Аржансон, как он ни проницателен, ни за что не узнал бы в хорошенькой стройной девушке первого кавалера Франции!

Фанфан, успокоенный столь любезным приемом, встал на одно колено и поклонился фаворитке короля, а она протянула ему руку, которую он почтительнейше поцеловал.