Один из них стал громко стучать бронзовым молотком в жилище столь прославленной знаменитости. Но, поскольку ему не открыли так быстро, как ему хотелось бы, он начал дубасить в дверь сапогами.
Наконец форточка в двери медленно приоткрылась, и в ней показалось лицо негра-слуги, необыкновенно черное и со смешной гримасой страха.
— Где твоя хозяйка? — с грозным видом спросил главный из явившихся.
Негр ответил знаками, что никого нет дома. Он, наверно, не умел говорить по-французски или объяснялся на нем с трудом. Но полицейский вынул бумагу, говоря тем же грубым тоном:
— Ордер на обыск!
После этого четверо агентов, перейдя от слов к действиям, оттолкнули перепуганного слугу и вошли в переднюю, пачкая пыльными сапогами обюссонский ковер госпожи Фавар. При таком внезапном вторжении негр счел разумным исчезнуть. У него, несомненно, всплыли в памяти варвары, ворвавшиеся толпой в его родную деревню, чтобы, пользуясь помощью некоей темной личности, захватить жителей и отправить на работорговый рынок жестокого губернатора Алжира. Но его порыв был остановлен неудачным случаем — он споткнулся о коврик в гостиной и упал на спину прямо перед пришельцами, которые, не обращая на него внимания, начали перерывать дом. С бесстыдством, свойственным их профессии, они щупали мебель, переворачивали вверх ногами кресла, открывали шкафы, засовывали свои грязные руки в бельевые шкафы, перетряхивали тонкое белье актрисы. Даже камины не укрылись от их тщательного обследования. Отодвигая железные таганы для дров и экраны с позолотой, они поднимали решетки и рыскали за ними, чтобы убедиться, не спрятался ли в этой щели несчастный Фанфан. Они подняли сундук, где лежал театральный реквизит, опрокинули полки с книгами, потревожили семейство мышей, устроивших себе гнездо за томами, где они обычно прятались. Спустились в погреб, не жалея бутылок со старым бургундским и выдержанным бордо, хотя те и заслуживали почтения. Но чем больше они искали, тем меньше находили. Потные, пыльные, покрытые паутиной, они не нашли ни одной живой души в безлюдном доме.
Их внимание под конец привлекли нормандские часы в коридоре. Они открыли резную дверцу с маятником внутри: медный маятник раскачивался в одиночестве. У входа в комнату для слуг стоял ларь для муки и побудил их поднять тяжелую деревянную крышку этого сооружения, полного до краев муки, из которого высовывалась бузинная трубка. Массивная доска пала обратно, подняв облако мучной пыли.
Пройдясь по комнатам слуг, они открывали все слуховые окна, выходившие на море парижских крыш, но и там не увидели ничего, кроме скрипучих флюгеров и ласточек, летающих над печными трубами.
Донос — это было для них уже ясно — был просто-напросто скверной шуткой или произведением какой-нибудь болтливой кумушки, так как дом госпожи Фавар не служил убежищем решительно никому.
Начальник собрал своих людей, и все уже собрались с ворчанием удалиться, как негр-слуга, просидевший все время на корточках в углу, вдруг вскочил, как на пружине, и кинулся в прихожую открывать им дверь. Чиновники вышли на улицу, ворча на то, что делали пустую работу, тем более что, совершая ее, они даже не получили удовольствия увидеть вблизи красивую женщину, знаменитую актрису, чьи красоту и грацию прославляла пресса. Когда они уже переступали порог дома, карета госпожи Фавар, возвращавшейся из Парижа, появилась на улице.
— Кто эти люди? — сдавленным голосом спросила Перетта, чье сердечко сжалось от страха при виде четырех человек в черном, выходящих из их дверей.
— Наверно, полицейские, — ответила актриса.
— Господи, только бы ничего не случилось с Фанфаном! — вздохнула Перетта.
«Какие еще дурные новости нас ждут?» — в тревоге спрашивала себя госпожа Фавар.
Кучер остановил карету у входа, и обе женщины соскочили со ступенек. Негр стоял за решеткой, сверкая в улыбке белыми зубами.
Кортеж полицейских скрылся за поворотом улицы. Перетта, которая с беспокойством и недоумением смотрела на негра, вдруг вскрикнула. Под ливреей, чалмой и сверкающей черной краской физиономией она увидела… « Фанфана-Тюльпана! Ее дорогого Фанфана!
— O, это ты! — пролепетала она.
— Тсс! Молчи! — повелительно прошептал «негр».
Госпожа Фавар и ее воспитанница, с трудом удерживаясь от смеха, вошли следом за ним в дом. Уже в передней, убедившись, что никаких чиновников дома нет, Перетта бросилась Фанфану на шею.
— Дорогой мой! — вскричала она. — А ты очень хорош в, таком виде!
Но она не учла, что черная кожа красится, и ее личико оказалось все в черных пятнах от нежных поцелуев. Госпожа Фавар, наконец, позволила себе громко расхохотаться, но тут же ее лицо омрачилось: она увидела, какой разгром пришельцы учинили в доме.
— Да, это был настоящий обыск, по всем правилам! — сказала она с негодованием.
— Да, по всем правилам! — подтвердил Фанфан. — Они опрокинули все, что могли, кое-что вскрыли и переломали, полезли во все шкафы, даже в каминах шарили… Нет сомнения, что Д'Орильи, с которым я подрался в Шуази, узнал меня. Но я принял меры предосторожности, а человек, уже предупрежденный, стоит десятка полицейских!
— Пойдемте со мной! — И, схватив за руки Перетту и госпожу Фавар, он повел их к ларю в передней, который полицейские только что открывали. Сундук из вишневого дерева стоял на своем месте, полный муки, но, казалось, что он как бы тихо дышал. Фанфан объяснил:
— Думаю, что в своей стране они могут часами оставаться невидимыми в таком положении.
Женщины не поняли, что он имеет в виду, и смотрели на него вопросительно. Он, улыбаясь, хлопнул в ладоши. Тогда мука начала шевелиться, и постепенно из нее вылез настоящий негр в одной рубашке, с трубкой в зубах, кончик которой только что торчал над поверхностью муки, и весь белый. Но, хотя он и дышал ртом через трубку, в ноздри бедного Бель Кассема набилась мука, и, едва выбравшись и встав на ноги, он стал чихать, да так громко и столько раз, что поднял вокруг себя целую тучу мучной пыли! Фанфан тут же увел его, к великой радости женщин, которые уже совсем успокоились и могли, наконец, отдать должное изобретательности Фанфана и посмеяться вдоволь.
На следующий день госпожа Фавар, наконец выспавшись после всех передряг, приготовилась писать письмо лейтенанту полиции с просьбой о разрешении повидать мужа, так как от Бравого Вояки не было никаких вестей. В этот момент в доме появился, усталый и мрачный, старый солдат.
— Ну, вот и вы, наконец! — вскричала актриса. — Ваше отсутствие уже начало меня не на шутку тревожить! Я стала думать, что с вами случилось что-нибудь неприятное или даже опасное!
— Ах, мадам! Не говорите об этом! — жалобно вскричал Бравый Вояка: на лице его было отчаяние. И он, вытирая лоб большим и уже грязным носовым платком, начал говорить.
— Простите меня, ради Бога, мадам, но можно — я сяду?
— Конечно, разумеется, друг мой!
— Понимаете, в моем возрасте такая долгая езда верхом, да еще так быстро…
— Какая езда? Куда?
— Да, конечно, вы же ничего не знаете… Вы не могли знать! Ну, так вот! Мадам, я хотел попытаться совершить переворот, иначе говоря, устроить господину Фавару побег из тюрьмы!
— Ну и что же дальше?
— Я сумел попасть к нему в камеру. Я привез ему пирог, в котором были веревка с узлами, напильник, пистолет и кинжал. Короче говоря, все, чтобы выйти на свободу. Но он не захотел меня слушать. Он счел, что лучше отправить меня в Шамбор.
— В Шамбор? Вас?
— Да, отвезти маршалу Саксонскому письмо, в котором он просил походатайствовать за него.
— Ну, в конце концов, это было не так глупо! — сказала госпожа Фавар.
— Да, может быть, но что из этого вышло! — ответил Бравый Вояка. — Как он меня принял — не приведи Бог! Я думал, что он умрет от гнева! Он выгнал нас вон — меня с письмом вместе! Он пригрозил мне, что, раз господин Фавар недоволен тем, как ему живется в Фор ль'Эвек, пусть попробует, как живется в Бастилии!
— Ну, знаете, это уж слишком! — вскричала в гневе госпожа Фавар.
