Илия выпрямился, отвернулся и вышел. Ева закинула свободную руку под голову и весело посмотрела в круглый глаз видеокамеры.

Мальчик прошел мимо охранника не останавливаясь, бросив ключи на пол и захватывая пальцами голых ступней толстый ворс ковра. Один раз он словно невзначай повернулся и плавным движением руки забрал змею. Охранник еще несколько секунд испуганно соображал, как он ухитрился заснуть на посту.

Далила варила кофе на крошечной газовой плите. Почерневшая от времени и страданий турка с длинной серебряной ручкой подловила ее и выплеснула убежавшую черную пену на огонь. Запахло горелым, закашляли старики за тонкой занавеской. Далила порезала теплый хлеб, разорвала картонную коробочку с жареной рыбой, поставила на стол разномастные чашки и почти пустую бутылку коньяка.

Она отдернула занавеску. Казимир, щурясь, посмотрел на нее, страшно изумившись. По его лицу было видно, что ночь подарила Казимиру почти реальную иллюзию на грани воспоминаний, а теперь он с ужасом понимал, что все это совсем не сон, а даже наоборот.

На драном матрасе, брошенном на пол, свернулся горбун, спрятав в себя руки и крепко прижав согнутые ноги.

– Детка, – спросил Казимир, стесняясь своего вида спросонья, – там коньяк остался?

Далила подошла и помогла Казимиру сесть.

– Что-то у меня рука, – Казимир потирал левую руку, – немеет по утрам. Я стал путать сон и явь.

– Так бывает в детстве, – сказала Далила и помогла ему пройти к столу.

– В детстве он путал быль и фантазии! – заявил проснувшийся Зигизмунд. – Все сочинял, сочинял – досочинялся! Покупает бинокли, яхты, спасает красивых проституток от смерти, вот что значит много придумывать, влип в свои фантазии по уши! И коньяк весь не выпей, оставь чуток! А вот спроси у него, – горбун с трудом встал и сморкался у раковины, – спроси, чем живет, где семья? Нету!

– Заткнись, – Казимир говорил грустно и беззлобно. – Ты у нас был самый большой реалист! Может, у тебя жизнь получилась? Молчишь… Вот и сходи за коньяком, а этот я сам выпью, мне нехорошо. Детка, – это Далиле, – достань мое портмоне, хватит там этому реалисту на бутылку, да еще немного денег надо на еду. Купим, вдруг плавать придется дня два.

В дверь постучали. Старики затаились, тяжело дыша, явно ожидая неприятностей. Далила встала. В комнату вошел красивый смуглый молодой мужчина. Он удивленно разглядывал Далилу, неуверенно улыбаясь. Что-то сказал по-турецки.

– Это матрос с яхты. – Зика сел за стол и запихивал в рот жареную рыбу. – Спрашивает, какой причал нам нужен.

– Я не знаю, какой причал. Черт его знает, хотя… Нужно же и за домом этим следить.

Казимир успел схватить крошечную серебряную рюмочку с коньяком. Далила ждала с перевернутой бутылкой, пока выльется все, потом слизала быстрым розовым языком каплю с горлышка. Зика вздохнул, провожая взглядом рюмочку, матрос завороженно смотрел в лицо красивой женщине, ослепленный солнцем в ее волосах.

В это странное мгновение мир вокруг них словно застыл. Необъяснимая болезненная реальность была так возмутительно нереальна, что все они – и старики, и молодая пара – потерялись во времени и не совсем понимали, где именно существуют в пространстве. Легко и горячо дрожал прозрачный день между ними, снизу во дворе визгливо кричала жена булочника, прогоняя грязных детишек, таскающих у нее булки, еще дальше, следующим фоном, пытался завестись мотор машины, чихал и раздражал своего хозяина до ругани, еле слышной далеко, а над этим пространством тяжелого старческого дыхания и легкого молодого, над безумным сказочным городом непристойно орали чайки.

И вдруг в ужившихся друг с другом звуках появился посторонний – шаркающие шаги и стук палки о тротуар.

Горбун, очнувшись от всеобщего оцепенения, закричал громко и зло матросу, матрос чуть поклонился и выскочил в дверь, Казимир выпил быстрым движением свой коньяк, а Далила подошла к окну и посмотрела вниз.

Адвокат Дэвид Капа поднял голову и увидел в окне второго этажа ожившую молодую фламандку со старого полотна…

– Там дистрофик с тросточкой и в шляпе, – сказала Далила Казимиру, убирая остатки завтрака.

– Проси, – просто проронил Казимир.

Далила высунулась в окно, адвокат все стоял в оцепенении, задрав голову. Она оперлась о подоконник, постаралась закрутить мешавшие волосы.

– Вы подниметесь? – Волосы вырвались и закрыли ей лицо.

– Благодарю вас, у меня только сообщение. Это касается сегодняшнего вечера, – он приподнял шляпу, с сожалением оторвался взглядом от женщины в окне и ушел по узкой улице, сердито протыкая тростью выбивавшуюся кое-где между камней траву.

Далила пожала плечами.

– Значит, сегодня, – покорно вздохнул Казимир.

Хамиду принесли платье для приговоренной женщины. Платье лежало на подносе, свешиваясь вниз, звенело и больше напоминало изящную кольчугу. Поверх платья золотой грудой лежала небольшая корона и наручники. Хамид долго гладил пальцами наряд, Лиза стояла рядом и улыбалась.

– Ты всегда улыбаешься. Как ящерица, – Хамид даже не посмотрел на Лизу, он все равно знал о ее улыбке.

– Я всегда заранее могу предположить, что произойдет потом. Почти всегда угадываю. Вот ваш друг недавно чаек кормил, я подумала, что он скоро умрет. Это странно, такое чувство – и все. Когда я угадываю, а угадываю я почти всегда, я благодарю судьбу и улыбаюсь.

– Тьфу, дура ты полная, и все! – Хамид разозлился. – Что толку улыбаться, когда ты ничем не помогла?!

– Судьбу не изменить, – со злорадной настойчивостью изрекла Лиза. – А вы к тому же не спрашивали.

– Да уж!.. Что толку.

– Вот, например, сейчас. – Лиза многозначительно замолчала.

– Ну! – заорал Хамид.

– Вот вам я сейчас могу сказать. Вы только не нервничайте, я точно знаю, что она не умрет.

Хамид смотрел в сухое лицо, сжав зубы.

– Вот это видишь? – он взял с подноса и показал Лизе толстые золотые наручники. – Я никогда моих девочек не топил в наручниках, плохо там, – он показал пальцем вверх, – им будет в наручниках, а эту не пожалею!

– Наручники можно открыть. Шпилькой, например. – Лиза больше не улыбалась, она смотрела в пол. Обиделась за крик. – Или скрепкой! Заранее спрятать во рту.

Хамид молчал, тяжело дыша. Он вспомнил булавку, большую, с чуть заржавевшей на конце иголкой, вспомнил, как снимает ее девушка Наталья с черного форменного фартучка и протягивает Феде. Они бежали из интерната через хозяйственную пристройку. В коридоре от кухни до кладовки, словно исполняя нестерпимые желания Феди и Хамида, им попалась Наталья. Синие распахнутые глаза в желтых ресницах, легкая усмешка и стакан чая – толстый ребристый стакан в красивом подстаканнике. Она несла чай отцу в медпункт.

Несколько секунд полнейшего счастья, когда можно смотреть в глаза, стоя так близко. Наталья оглядела внимательно сначала Федю, потом Хамида. От горячего коричневого чая поднимался прозрачный парок. Хамид потерял способность передвигаться, а практичный Федя просто сказал, что они приедут за ней, когда разбогатеют. Наталья засмеялась. Подняла школьный фартук, одной рукой нащупала булавку и отстегнула ее. Почему она решила, что именно булавки им не хватает? Протягивая расстегнутую булавку Феде, загипнотизированно уставилась на сопящего Макса. Булавка потерялась где-то в трудных годах, пока они богатели. Разбогатев настолько, чтобы купить по золотой брошке, приехали к ней вдвоем. Она взяла брошку у Феди.

Побег начался с учителя физкультуры. Уроков по физическому совершенствованию тела малолетних нарушителей закона не было давно: эпидемия. Справившись со смертями и переполненным изолятором, руководство интерната решило не нарушать учебный процесс. Бритый наголо немного рыхлый мужчина пугал неподвижным взглядом мутноватых глаз и всегда потными ладонями. Хамид и Федя ничего не знали о его пристрастии – они были новенькими. Поэтому, когда учитель сказал, что Хамид должен быть наказан за плохое выполнение прыжков с места и разговоры в строю, большинство интернатовских злорадно улыбнулись и переглянулись, остальные сцепили зубы и опустили глаза, но никто не посмел предупредить Хамида. Болт и Севрюга не простили бы, лиши их удовольствия отомстить Феде с Хамидом. Последние несколько дней под ногами болтался еще и огромный дебил, не отходя от двоих друзей ни на шаг и ужасающим образом воняя.