– Где ж ты был пять лет? – с легким акцентом удивленно спросил старик.

– Хамид, мой друг по интернату, уговорил нас троих поехать к нему в Таджикистан. Отец у него клевый. Принял как родных!

Отец Хамида при встрече спросил только: «Досрочно?»

Хамид покачал головой, опустив глаза.

– Значит, ты вроде как теперь определился?

Федя, Макс-Черепаха и Хамид стояли перед ним грязные и оборванные, обессилевшие от голода.

– Отец, – сказал тихо Хамид, – я многое понял, а пока спаси нас.

– Добро пожаловать, сынок, твои гости – мои гости.

Они прожили там свои самые спокойные годы до шестнадцатилетия, работая физически как проклятые. Резкий запах животных, разомлевших под горячим солнцем, смешанный с запахом свежеиспеченных лепешек и таявшего на них жирного каймака, – лучший запах на свете. Раскрытые головки хлопка снились Феде еще несколько лет.

Отец Хамида пришел к начальнику паспортного стола милиции, когда Хамиду и Феде исполнилось шестнадцать, а Макс о своем возрасте не помнил. Он уже легко проговаривал сложные предложения, веселил гостей, разбивая головой кирпичи и поднимая тяжести. Однажды свалил небольшое дерево, долбя его своим лбом. С зарезанных овец легким и ласковым движением снимал шкурку чулком, за Федей ходил покорной собакой. У Макса к тому времени было только два недостатка: он любил засовывать руку в животных и с наслаждением ковыряться во внутренностях, пока они умирали, и еще он стал острить.

– А что там было у твоего сына с этим исправительным интернатом? – поинтересовался начальник-таджик.

– Да сбежал он оттуда. Еще два года тому.

– Молодец, мужчиной растет!

Три краснокожих паспорта стоили не так уж дорого, Макс стал Максимом Черепаховым.

– Так что, – подытожил Федя, вывалив сбивчиво и нетерпеливо перед другом отца свои воспоминания, – начинаю новую жизнь, а деньги небольшие у меня уже есть, там земля хорошая да и Афган рядом, – он не стал вдаваться в подробности.

– У тебя, Федя, есть большие деньги. Я обещал твоему отцу. С чего начнешь?

– Главное, – отозвался Федя, улыбаясь, – полезные ископаемые. Потом – люди.

Никитка дочитал свой роман, он охрип, на затылке выросла и ныла небольшая шишка. Ева несколько раз во время чтения вставала и пользовалась эмалированным горшком – на желтом его боку храбро шли друг за дружкой бравые синие утята. Утята напоминали холодные подмосковные рассветы и запах мокрой травы за окном дачи. Никитке ее журчание не мешало, он старался не смотреть на Еву. Дочитав, Никитка обнаружил, что Ева лежит, закрыв глаза. Дыхания ее он не услышал, осторожно расшнуровал ботинки, снял их и в носках сделал два шага к кровати. Ева, не раскрывая глаз, показала Никитке два пальца. Секретарь вздохнул и отошел к окну.

– Слабоват романчик. – Ева вздохнула и потянулась, насколько ей позволяли наручники. – Главное, плохо раскрыт социальный аспект. С черепахой все понятно, дружба выросла, так сказать, на крови, а вот откуда у Феди деньги, в принципе, чтобы покупать лидеров? Ну что, папочка клад оставил или храбрые мальчики после побега из интерната грабанули кого-нибудь? Еще, как мне кажется, явно не хватает противоположной стороны. – Никитка обернулся и посмотрел удивленно. – Ну, к примеру, борца с преступностью, который в это время тоже растет в том же интернате, а когда вырастает, вопреки логике системы начинает бороться со злом.

– Ты что, тоже интернатовская? – спросил Никитка, усмехнувшись.

– Упаси боже, я девочка домашняя, любимая и благополучная.

– Чего ж ты мне предлагаешь мента из интерната?

– Только ради литературного контраста, только из любви к искусству. – Ева села поудобней. – Но я могу подробно проконсультировать тебя, как именно думает и действует борец с преступностью.

– Не успеешь, – усмехнулся Никитка, – твоя одежда почти готова.

– Мы можем заключить договор. – Ева говорила теперь очень серьезно.

– Слушай, девочка, – Никитка смотрел с жалостью, – не напрягайся, я сразу могу тебе сказать, с какой стороны ты можешь меня интересовать, а уж ты там прикинь сама. Только со стороны твоего организма как воспроизводителя.

Ева задумчиво грызла зубами прядку черных волос, рассматривая красивого секретаря на фоне окна с голубым вечерним небом.

– Ты хочешь сказать… – она растерянно посмотрела в серые глаза неприятного пепельного оттенка.

– Я хочу сказать, что повременил бы с твоей казнью и сначала выяснил, не будет ли у Феди-Самосвала наследника, хорошенького такого мальчика!

Еве стало холодно, на руках приподнялись легкие волоски.

– Но навряд ли Хамид захочет нарушать свой раз и навсегда установленный порядок. – Никитка опять посмотрел на Еву с жалостью.

– Ну, секретарь, ты меня просто убил наповал. Ладно, два—два!

Дэвид Капа пришел к старому ювелиру. Невзрачная лавка с крошечной витриной Капу не обманула, ювелира он знал давно. В лавке было сумрачно, пахло благовониями, кто-то в глубине помещения меланхолично перебирал струны гитары. Ювелир был еврей – старый, косматый, с чудовищными бородавками на коричневом лице и затасканной ермолкой на круглой плеши.

Адвокат долго устраивался в продавленном низком кресле, покрытом цветным пледом, пришлось хорошенько примериться и так расставить острые коленки, чтобы видеть собеседника. Ювелир прилег на диванчике, перебирая в бороде толстыми пальцами с огромными перстнями.

Они смотрели друг на друга в тишине. В маленьком окошке угасал теплый безветренный день, растекаясь кроваво-оранжевыми полосами по небу.

– У меня большой заказ, – сказал ювелир глухо. – Не знаю, как и управлюсь.

Адвокат молчал.

– Опять же вопрос с камнями… Одних бриллиантов сто сорок пять штук! Небольших, но все же. А из золота надо справить кольчугу… Небольшую, но опять-таки. А потом, знаешь, еще наручники и головной убор, и все из золота! Вот иродово племя, показали бы хоть эту лярву, которая такое заказала.

Адвокат молчал.

– А ведь это – семь с половиной килограммов! Без диадемы! В лучшем случае. Если удастся сделать кольчугу из золотой проволоки. Что это творится с женщинами, Дэвид?

Адвокат встал.

– Когда сделаешь заказ? – спросил он.

– Трудный вопрос, Дэвид. Ты еще молодой, да и по профессии не знаешь вдохновения.

Адвокат вздохнул.

– Может, завтра к вечеру мои мальчики и смастерят, что ж…

– Я тебе обязан, – поблагодарил адвокат и вышел из ювелирной лавки в крутую улочку, постукивая изящной тростью.

На рассвете другого дня мулла кричал с тонкого минарета в пространство начинающегося дня, в легкий туман, закрывающий старые и новые дома Стамбула, купола храмов, в растворенное в воде солнце.

Ева Курганова, по-прежнему прикованная наручниками к кровати, плакала под эту молитву. Слезы щекотно сбегали по щекам, глаза ее были закрыты, тело неподвижно, дышала Ева спокойно и ровно, может быть, она плакала во сне?

Мальчик Илия в легкой набедренной повязке и с медальоном на шее показывал охраннику у дверей в комнату Евы длинную и тонкую изумрудную змею с золотой головкой. Охранник улыбался, змея невидимыми перемещениями скользила по руке мальчика, угрожая иногда мгновенными выбросами крошечного языка. Илия протянул змею охраннику, охранник, словно во сне, выставил руку и ощутил необъяснимое блаженство от холодного прикосновения. Змея узором оплела его руку, перебираясь все выше и выше – к плечу, потом по шее – на другую руку и опять движениями спирали вниз по руке. Охраннику вдруг показалось, что он слышит шорох упругих чешуек, видит прямо перед собой увеличенный во много раз желтый глаз змеи с длинным зрачком-лезвием. Он не почувствовал, как Илия снимает у него с пояса ключи.

Илия открыл дверь и подошел к плачущей Еве. Ева приподняла веки, и Илия в который раз поразился странному сине-фиолетовому цвету глаз. Он наклонился очень низко над ее лицом, они почти прикоснулись носами. Ева слабо улыбнулась. Илия высунул изо рта длинную булавку, крепко держа ее зубами. Ева взяла булавку в рот, прикусила зубами и втянула в себя, быстро запрятав под язык.