Литмир - Электронная Библиотека
A
A

— Нет, Лаура, пить я не хочу. Даже сегодня.

— Глоточек тебе не повредит. Один лишь глоток.

— Не хочу ни одного.

— Ну ладно, малыш, — сказала она, подбирая его туфли и кладя их на дно стенного шкафа.

— Что бы я без тебя делал!

— Тебя не было четыре дня. Я подумала, ты занят.

— Собирался прийти еще в среду вечером. Тогда как раз, когда началась вся эта канитель, но нам пришлось работать внеурочно. Да и вчера. Ну и сегодня, конечно, Лаура, сегодня был денек — хуже некуда. Только я все равно не мог не прийти. Стало невмоготу.

— Я очень сожалею обо всем этом, Рой, — сказала она, стягивая с него сырые черные носки, а он лишь молча кивал, благодаря ее за помощь.

— Сожалеешь — о чем?

— Об этом бунте.

— Чего ради? Разве ты его затеяла?

— Я черная.

— Никакая ты не черная, а я никакой не белый. Мы просто парочка влюбленных.

— Я негритянка, Рой. Не потому ли ты и переехал отсюда обратно к себе?

Ты ведь знал, что мне не хочется тебя отпускать.

— Пожалуй, я слишком устал, чтобы вести сейчас эти разговоры, Лаура, — сказал Рой, поднимаясь и целуя ее. Потом содрал с себя прилипшую к телу пыльную рубашку, и Лаура повесила ее на вешалку вместе с брюками. Трусы и тенниску он бросил на пол в ванной. Взглянув на глубокий шрам на своем животе, он ступил в мыльную пену. Никогда еще ванна не была так кстати.

Наслаждение. Он откинулся спиной назад, прикрыл глаза и расслабился. С минуту он дремал. Потом почувствовал ее присутствие. Она сидела рядом на полу и наблюдала за ним.

— Спасибо, Лаура, — сказал он, с любовью глядя на эти светло-карие глаза в крапинку, и гладкую темную кожу, и нежные изящные пальцы, легшие ему на плечо.

— Как по-твоему, что я в тебе нахожу? — улыбнулась она, поглаживая ему шею. — Притяжение противоположностей, должно быть, так ты думаешь, а? Твои золотистые волосы и золотистое тело. Ты самый красивый мужчина из всех, кого я знаю. Думаешь, все дело в этом?

— Это только позолота, — сказал Рой. — А под нею — ничего, кроме обычной жестянки.

— Под нею всего предостаточно.

— Если там что-то и есть, так только благодаря тебе. Когда ты подобрала меня год назад, там не было ничего.

— Это я была ничем, — поправила она.

— Ты — это все. Ты — это красота, и доброта, и любовь, но главное, ты — спокойствие и порядок. Именно это мне сейчас нужно — спокойствие и порядок. Знаешь, Лаура, я очень напуган. А вокруг еще этот хаос.

— Я знаю.

— Я не был так напуган с тех самых пор, как ты помогла мне бросить пить и научила не бояться. Господи, Лаура, ты же не знаешь, что такое хаос, не знаешь, как он выглядит. На это стоит посмотреть.

— Знаю. Я знаю, — сказала она, продолжая ласкать его шею.

— Больше не могу без тебя, — сказал он, уставившись на водопроводный кран, роняющий время от времени капли в пенную гущу. — У меня была кишка тонка остаться с тобой, Лаура. Да, мне нужен мир и покой, да, я знал, что вместе нам не страшна ничья ненависть, но у меня была кишка тонка. Теперь же, когда я вернулся в те одинокие стены, оказалось, что у меня тонка кишка жить без тебя, теперь, после всего этого мрака и безумия сегодняшнего дня, без тебя мне никогда не суметь…

— Не говори больше ничего, Рой, — сказала она, поднимаясь. — Подожди до утра. Утром все будет иначе.

— Нет, — ответил он, поймав ее за руку мокрыми, скользкими от мыла пальцами. — Нельзя зависеть от завтра. Выгляни в окно, и ты поймешь, что не должна зависеть от завтра. Отныне я живу лишь ради тебя и благодаря тебе только жив. Теперь ты от меня не отвяжешься. Никогда.

Рой притянул ее к себе и поцеловал в губы, потом припал к ее ладони, а она все так же гладила его шею свободной рукой, повторяя: «Малыш, малыш мой…», как повторяла всегда. И как всегда бывало, он испытал облегчение.

По-прежнему без сна, они лежали обнаженные, укрывшись одной простыней, а над Лос-Анджелесом вставало солнце.

— Тебе надо поспать, — шепнула она. — Вечером тебе опять дежурить.

— Теперь уж такого кошмара не будет, — сказал он.

— Да. Может быть. Может, их усмирит Национальная гвардия.

— Даже если нет — все равно, теперь такому кошмару не бывать. Мой отпуск начинается с первого сентября. К тому времени наверняка со всем этим будет покончено. Как ты смотришь на то, чтобы справить свадьбу в Лас-Вегасе? Можно устроить это, не откладывая.

— Нам вовсе не обязательно жениться. Женаты мы или нет — какая разница.

— Знаешь, та пара косточек, что мне еще не разбили, по-моему, ужасно щепетильна в отношении всяких там светских приличий. Сделай это ради меня.

— Хорошо. Ради тебя.

— Разве ты не воспитывалась в уважении к институту брака?

— Папа был баптистским проповедником.

— Что ж, тогда все ясно. А меня воспитывали лютеранином, да только в церковь мы никогда особо часто не ходили, за исключением тех случаев, когда того требовали приличия, так что, полагаю, из наших детей мы сделаем баптистов.

— Я больше никто. Я не баптистка. Никто и ничто.

— Ты — все.

— Нам ведь не возбраняется иметь детей?

— Еще как не возбраняется!

— Золотой рыцарь и его смуглая дама сердца, — сказала она. — Только мы еще настрадаемся, и ты, и я. Нам придется за это расплачиваться. Ты не знаешь, что такое священная война.

— Мы победим в ней.

— Никогда не видела тебя таким счастливым.

— Я никогда и не был таким счастливым.

— Хочешь, я скажу, почему полюбила тебя с самого начала?

— Почему?

— Ты не был похож на других белых. Те заигрывали со мной и приглашали к себе на квартиру или в «какое-нибудь сногсшибательное веселенькое местечко», ну знаешь, куда ездят обычно бело-черные парочки. До встречи с тобой я не могла по-настоящему довериться ни одному белому, я понимала: они видят во мне лишь то, что хотят во мне видеть, но только то совсем не я.

— И что же это?

— Не знаю. Может, в них говорила лишь похоть. Похоть, распаляемая при виде мелкого зверька с коричневой шкуркой, распаляемая от ощущения первобытной жизненной силы какой-то негритянки. В общем, что-то в этом роде.

— Ну и ну! Сегодня ночью ты просто подавляешь меня своим интеллектом.

— Уже утро.

— Тогда — сегодня утром.

— Были еще и белые либералы, готовые потащить меня на губернаторский бал, но, сдается мне, этим типам сгодилась бы и любая другая, или почти любая, лишь бы была негритянкой. Так что им я тоже не верю.

— Ну а потом был я.

— Ну а потом был ты.

— Старина Рой, пьянчужка.

— Раньше, не теперь.

— Это потому, что ты одолжила мне часть себя вместе со своим мужеством.

— Ты такой стеснительный да скромный, что мне это начинает надоедать.

— Прежде я был надменным, тщеславным, высокомерным и самонадеянным.

— Мне трудно в это поверить.

— Теперь мне тоже. Но это правда.

— Ты не был похож ни на одного из тех белых, что я встречала. Да, ты тоже искал во мне свою корысть, но при этом желал от меня только то, что любой человек может дать любому человеку, а негритянка я или нет — не играло никакой роли. Ты всегда смотрел на меня как на женщину и как на личность, сам-то ты хоть о том догадываешься?

— Догадываюсь, что я не просто похотливый тип.

— Это ты-то не похотливый? — засмеялась она. — Ты на удивление похотливый любовник, но сейчас ты слишком слабоумен, чтобы с тобой о том говорить.

— А где мы проведем медовый месяц?

— Что, это тоже обязательно?

— Само собой, — ответил Рой. — Я щепетилен, если ты еще помнишь.

— Сан-Франциско — прекрасный город. Когда-нибудь бывал там?

— Нет. Поехали в Сан-Франциско.

— Это еще и очень терпимый город. Теперь надо считаться и с этим.

— Как тихо, — сказал Рой. — В какой-то момент сегодня ночью, когда я особенно перетрусил, мне казалось, шум огня не прекратится никогда. Я думал, что мои уши будут вечно слушать один лишь рев огня…

97
{"b":"28802","o":1}