— Прекрасный комплимент, Гус, — сказала Люси. — Все это время ты был терпеливым учителем.

— Ну уж… Я еще и сам-то здесь далеко не дока, — ответил он, изо всех сил стараясь не покраснеть, и, пока они болтали, заставлял себя думать о посторонних вещах: о том, где они перекусят, и о том, что надо бы пройтись по автобусной станции на Главной улице, возможно, удастся встретить кого из тех подростков, что находятся в розыске, и о том, что не мешает прошвырнуться и по Елисейскому парку: пацанята в выходной наверняка попивают там пиво на травке. Лейтенант Дилфорд любит, когда их арестовывают за малейшую каплю алкоголя в крови, и почитает такие аресты ничуть не меньше, чем дежурные офицеры патруля — аресты за полновесное тяжкое преступление.

А вообще, воскресный вечер — долгий вечер.

— Ты здесь уже полгода, если не ошибаюсь? — спросила Люси.

— Почти пять месяцев. Но научиться еще должен многому.

— А перед тем где служил? В полиции нравов Центрального округа?

— Уилширского.

— А я вот никак не могу представить тебя в этой роли, — сказала она со смехом. — Когда по уик-эндам я работала в линкольн-хайтской тюрьме, этих ребят я навидалась. Всю ночь напролет шныряли туда-сюда. Нет, не могу представить тебя сотрудником полиции нравов.

— Понятно. Не слишком, значит, не слишком-то я похож на мужика, верно?

— Ох, я вовсе не то имела в виду, — сказала она, расцепив лодыжки и сверля его карими глазами. Стоило им в тебя вот так впиться, как тут же лицо ее, спокойное и белое, моментально темнело и делалось мрачным. — Совсем не то. В сущности, они мне не нравились. Слишком шумные, а с женским персоналом беседуют так, словно болтают со своими проститутками.

Мне и тогда не казалось, что бравада, хвастовство или напускная храбрость — называй как хочешь — придают мужественности. По мне, быть потише, понежнее да поскромнее — в том она и есть, мужественность, но среди «нравов» что-то я не много таких встречала.

— Им просто надобно изобретать какую-то защиту от всей той грязи, в которой они вынуждены купаться, — сказал Гус, ликуя оттого, что она едва не признала, что увлечена и чуть ли не бредит им. Но тут же испытал к себе омерзение и подумал со злостью: ах ты, гнусный маленький кретин. Лучше сотри с физиономии глупую ухмылку. Потом подумал о выздоравливающей после операции аппендицита Вики и понадеялся, что эту ночь она проспит спокойно.

Он поклялся, что прекратит детский флирт прежде, чем он зайдет дальше хотя бы на волосок: пусть Люси и не слишком робка и стеснительна, чтобы обращать внимание на подобную чушь, но скоро и ей все станет ясно. И в конце концов она наверняка повторит: я не то имела в виду, я имела в виду совсем другое. Гнусный маленький кретин, подумал он снова и украдкой взглянул в зеркальце на свои соломенные, заметно поредевшие волосы. Через пару лет он облысеет, как коленка, неужто и тогда будет грезить о блистательной девушке с белой кожей и карими глазами, которая, узнай только она его мысли, непременно усмехнется — жалостливо или даже с отвращением!

— Когда нам нужно отметиться в том доме под снос? — спросила Люси, и Гус обрадовался, что она сменила тему.

Какой-то шагавший по Хилл-стрит мужчина обернулся и, пока они не скрылись из виду, провожал Люси глазами. Гус не мог удержаться от улыбки.

Он вспомнил, как вот так же в первые месяцы после ее замужества оглядывались мужчины на Вики. Тогда она не была тяжелой и неуклюжей. Он размышлял о том, за кого их — его и Люси — можно сейчас принять. Двое молодых людей — он в костюме, белой рубашке и при галстуке, она в скромненьком, но очень удачно скроенном зеленом платье. Быть может, они направляются пообедать, на концерт или на Спортивную Арену? Конечно, любой бродяга сразу определит в их одноцветном четырехдверном «плимуте» полицейскую машину и узнает в них сотрудников отдела по делам несовершеннолетних, — но для всех остальных они просто любовники.

— Так как там у нас со временем, Гус?

— Двадцать восьмого.

— Не то, — засмеялась она. — Когда мы заглянем в тот дом под снос, о котором упоминал лейтенант?

— Ах, вот оно что! Да хоть сейчас. Прости, я замечтался.

— Как твоя жена? Поправляется? — спросила Люси.

Гус терпеть не мог говорить с ней о Вики, но она, как то и подобает напарникам, всегда интересовалась его семейными делами. Чаще всего такие разговоры заводят в ранние и тихие утренние часы, когда маловато работы.

— Да вроде все в порядке, держится молодцом.

— А как твой меньшенький? Уже балакает?

— Щебечет, — улыбнулся он. Беседовать с ней о своих детях он никогда не стеснялся и был уверен, что ей это и впрямь интересно.

— На фотографиях они такие хорошенькие. Мне очень хочется их как-нибудь увидеть.

— Это было бы просто здорово, — сказал Гус.

— Надеюсь, ночь выдастся спокойная.

— Почему? Спокойная ночь длится целую вечность.

— Верно, но зато я смогу тебя разговорить, — весело сказала она. — Когда мне это удается, я узнаю гораздо больше о том, что такое быть полицейским ночной смены.

— Ты имеешь в виду, когда я пересказываю тебе уроки Кильвинского? — улыбнулся он.

— Да, только держу пари, ты куда лучший учитель, чем был твой друг.

— Э-э, нет. С Кильвинским никто не сравнится, — сказал Гус, и лицо его вновь запылало. — Кстати, мне нужно ему написать. Что-то он давненько не отвечал на мои письма, мне это не нравится. Молчит с тех самых пор, как съездил на Восток повидаться с бывшей женой и детьми.

— Может, он еще не вернулся?

— Нет, я получил одно письмецо как раз после его возвращения, но в нем он ничего толком не говорит.

— Разве не странно, что до того он ни разу не повидался с детьми?

— Должно быть, у него были на то веские причины, — сказал Гус.

— Не думаю, чтобы ты на его месте смог отказаться от своих детей.

— Он от них и не отказывался, — быстро ответил Гус. — На Кильвинского это не похоже. Загадочный он тип, только и всего. Должно быть, у него были свои резоны.

— Если бы от тебя, Гус, когда-нибудь ушла жена, ты бы не отказался от своих детей. Ты — нет. И причины бы такой не нашлось.

— В любом случае я не имею права его осуждать, — сказал Гус, притормозив у светофора и радуясь тому, что над городом сгустилась темень.

— Бьюсь об заклад, он совсем не тот отец, не такой, как ты, — сказала Люси. Она опять не спускала с него глаз.

— Да нет же, ты ошибаешься, — сказал Гус. — Из Кильвинского вышел бы прекрасный отец. Лучшего отца никто б себе и не пожелал. Когда он что-нибудь объяснял, ты и не сомневался в его правоте. Все моментально становилось на свои места, так он здорово это делал.

— Уже темнеет.

— Поехали, глянем на тот дом, — предложил Гус, начиная чувствовать неловкость от умаляющего величие Кильвинского разговора.

— Идет. Это где-то на Уэст-Темпл?

— Похоже на ложный звонок.

— Анонимный?

— Да, какая-то женщина позвонила дежурному и сообщила, что ее сосед из двадцать третьего номера мало того, что превратил свою квартиру в грязную конуру, но еще и постоянно оставляет в ней своего маленького ребенка, оставляет совершенно одного.

— Никогда еще не бывала в настоящем доме под снос, — сказала Люси. — Всякий раз тревога оказывалась ложной.

— Помнишь, как его отличать? — улыбнулся Гус.

— Разумеется. Надо только притопнуть ногой, и, если тараканы настолько обкурились анашой и одомашнились, что даже не разбегаются, значит, это и есть настоящий дом под снос.

— Точно, — усмехнулся Гус. — А если к тому же повезет и ты учуешь запашок да соберешь его в бутылку с пробкой, считай, что дело в суде тобой уже выиграно.

Гус проехал туннель на Второй улице, миновал Портовое шоссе, свернул на север, затем на запад к Темпл. Закатное солнце опалило горизонт грязно-розовым заревом. День был туманный.

— Вон тот белый дом, спорим? — спросила Люси, кивая на трехэтажное оштукатуренное здание с фасадом из поддельного камня.