«Ну в общем, синяк того же цвета, что и твоя задница». Гибкая, как тростинка, с кожей цвета красного дерева, жена Хэндла, войдя незаметно в комнату, спросила с неподдельным спокойствием: «Неужто красного?»
Приблизительно с той поры Гус стал получать немалое удовольствие от непритворного и ничуть не вымученного товарищества, отнюдь не игравшего в «полицейское братство»: в притворстве да игре не было нужды.
Но был у них и общий секрет, объединявший их, казалось, теснее, чем удается по обычной дружбе. Заключался он в общем знании того, что знают они главное — разницу между силой и слабостью, страхом и мужеством, добром и злом, в особенности между добром и злом. И хоть среди них, случалось, бушевали споры (чаще всего когда Бонелли с излишним усердием прикладывался к бутылке), они сходились в самом важном, чего, как правило, не обсуждали: любой обладающий здравым смыслом и опытом полицейский наверняка успел познать, что в этом мире почем, так что говорить о том было просто ни к чему. А потому они болтали о своей работе и женщинах, рыбной ловле, гольфе или бейсболе — в зависимости от того, кто из них — Фаррелл, Шульман или Хантер — задавал тон в разговоре. Ну а если слово брал Петри, тут уж беседа сворачивала на кино: родной дядя Петри был режиссером, а сам племянник, даже отслужив пять лет в полиции, все еще по-детски бредит голливудскими звездами.
Пройдясь несколько раз по смиренной Гусовой внешности, обсудив, почему ни одна проститутка не признает в нем полицейского, сделав вывод, что это как раз и делает его лучшим спецом по шлюхам в команде, они решили сменить тему: Гус никогда не отшучивался в ответ, а потому чаще подкалывали Бонелли с его злым язычком и находчивостью — это было куда забавнее.
— Эй, Марти, — позвал Фаррелл Хантера, вымучивавшего из себя отписку по мерам, предпринятым по какой-то жалобе. Подперев подбородок гладкой коричневой рукой, он смотрел вниз, а его карандаш судорожно скакал по бумаге. Стоило Бонелли подать реплику, и карандаш послушно замирал, пережидая хантеровский смех. Было яснее ясного, что Хантер предпочел бы работать именно с ним, с Бонелли, однако сержант Андерсон, придерживаясь твердых взглядов на сущность начальственного надзора и утвержденного плана-графика смены, тщательнейшим образом следил за соблюдением расписания. Он поставил их в известность, что до получения диплома в университете штата ждать ему теперь совсем недолго и что у него уже сдано двенадцать зачетов по психологии, так что он и есть здесь тот единственный человек, кто знает, кому, с кем и когда работать, на что Бонелли сердито прошептал: «И как только этот хрен попал к нам в отдел?» — Эй, Марти, — повторил Фаррелл, вынуждая Хантера поднять голову. — Ума не приложу, как это вам удается вечно жаловаться: черных, мол, зажимают, то тут, то там, на должность не берут, а когда мы и впрямь идем вам навстречу, вы опять недовольно брюзжите. Послушай-ка, что пишут в «Таймс»: «Национальная ассоциация содействия прогрессу цветного населения от лица всех тех, кто томится в камерах смертников, потребовала провести качественное расследование того, почему количество негров в этих камерах так несоразмерно велико».
— Людям не угодишь, — ответил Хантер.
— Кстати, Марти, не обделяет тебя та белая курвочка-либералка, что все эти дни крутится вокруг гетто? — спросил Бернбаум.
— На сей раз Марти некогда: готовится к экзамену на сержанта, верно, Марти? — сказал Бонелли. — Сорок очков заработает сам, и еще столько же ему подарят за то, что он черный.
— А после первое, что я сделаю, — это сыщу твою бабенку, Сэл, — сказал Хантер, отрывая глаза от рапорта.
— Господи, Марти, будь другом, сыщи Элси сейчас же, сможешь? Все равно эта сучка только и делает, что болтает о замужестве да моих трех разводах.
Мне жена нужна другая, такая, чтобы…
— У кого-нибудь есть резинка? — спросил сержант Андерсон, внезапно шагнув на «рабочую» половину комнаты, отделенную от его конторки рядом шкафов.
— Нету. Коли нам кажется, что красотка настолько плоха, что без резинки к ней не подъехать, мы заказываем у нее другие услуги, — сказал Фаррелл, весело разглядывая Андерсона голубыми, близко посаженными глазами.
— Я имел в виду резинки для контейнеров, в которых хранятся свидетельские показания, — холодно сказал тот. — По-прежнему разливаем в них спиртные напитки, а?
— Ящик в шкафу, Майк, — сказал Бонелли, и все притихли, поняв, что шутка Фаррелла начальству не понравилась. — Сегодня в баре работаем?
— Прошло две недели, как к нам поступила та жалоба на «Погребок».
По-моему, пора и отреагировать.
— Обслуживание посетителей после закрытия? — спросил Фаррелл.
— Если бы ты урвал немного времени от сочинения своих острот и взял на себя труд заглядывать в поступившие жалобы, ты бы знал, что бармен «Погребка» снимает квартиру прямо над заведением и что порой, случается, приглашает клиентов к себе наверх, где продолжает как ни в чем не бывало продавать выпивку. Естественно, после отведенных на то часов.
— Сегодня же все там проверим, лично для тебя, Майк, — примирительно сказал Бонелли, но, подумал Гус, в этих карих глазах под тяжелыми бровями примирения нет и в помине. Они разделались с Андерсоном, даже не нарушив норм вежливости.
— Хочу заняться этим сам, — сказал сержант. — В одиннадцать жду вас с Плибсли на углу Третьей и Западной, там и решим, отправимся туда вместе или по одному.
— Только мне туда нельзя, — сказал Бонелли. — Слишком многих я там повязал. Бармен меня знает.
— Может, лучше тебе там все-таки появиться с одним из нас, — сказал Бернбаум, почесав карандашом жесткий ежик рыжих волос. — Мы могли бы принять по стаканчику, а потом просто уйти. Им и в голову не придет, что весь притон набит легавыми. Увидев, что мы ушли, они наверняка успокоятся.
— По-моему, там промышляют две шлюшки, — сказал Хантер. — Как-то вечерком мы заглянули туда с Бонелли и засекли их: мелкая противная брюнетка и старая бандерша, рожи как у вылитых проституток.
— Хорошо, в одиннадцать встречаемся все в ресторане у Андре, где все и обсудим, — сказал Андерсон, направляясь к своей конторке. — Да, кое-что еще. Я слышал, по воскресеньям и понедельникам наши дамочки очень уж наглеют. Должно быть, знают, что у нас в эти дни выходные, так что готовьтесь: кому-то придется работать и по воскресеньям.
— Вы, ребята, случаем не видели те журнальчики, что подцепила дневная смена в какой-то берлоге? — спросил Бернбаум. Теперь, когда Андерсон закончил свою речь, разговор снова пошел живее.
— Этой дряни я столько перевидал, что до конца жизни с лихвой хватит, — сказал Бонелли.
— Да нет же, в тех были не просто голые задницы, — сказал Бернбаум. — Не одни только спелые красотки. Кто-то нащелкал своим «полароидом» не меньше доброй сотни мальчиков, а после вырезал из фоток их висюльки и навтыкал их журнальным дивам, ни одной не обидел.
— Психи. Мир полон психов, — сказал Фаррелл.
— Кстати, Марти, сегодня идем на охоту по голубям? — спросил Петри.
— О Боже, нет! На прошлой неделе стольких переловили, что на весь месяц хватит.
— Перейду-ка я на время в дневную сиену, — сказал Бернбаум. — Хочется поработать с букмекерами. Избавьте меня от всех этих слизняков, которых приходится отлавливать по ночам.
— В таком случае слушай, что я тебе скажу: все букмекеры — задницы, — сказал Бонелли. — К тому же чуть не все жиды, разве не так?
— Как же, как же, мафия тоже состоит сплошь из евреев, — парировал Бернбаум. — Но, судя по последним сведениям, на Восьмой улице объявилось и несколько букмекеров-итальянцев.
Когда Бернбаум это произнес, Гус почувствовал на себе взгляд Бонелли.
Он знал, что тот думает сейчас о Лу Скализе, том самом, что был одновременно букмекером и сборщиком податей с ростовщиков. Бонелли ненавидел его, и ненависть эта была так сильна, что Гус, вспомнив о ней, ощутил, как повлажнели его собственные ладони.
— Между прочим, Петри, — сказал Марти Хантер, захлопывая журнал дежурства, — в следующий раз, когда мы будем брать драчуна, нельзя ли сделать так, чтобы ты не меня, а его огрел по загривку? Прошлой ночью мы разбирались с баром Биффа, обычная история — обслуживание пьяного клиента; так вот, только мы принялись вязать алкаша, а он возьми да и полезь в драку, ну а мой напарник пошел резвиться почем зря и лупить меня своей дубинкой.
