Если этот хрен не уймется, я увольняюсь из команды.

— Да успокойся ты. О Боже, — произнес Джакович, с опаской косясь на дверь. — Он наш босс. Надо проявлять хоть немного лояльности.

— Этот парень своего не упустит, Джейк, — сказал Симеоне. — Пуп готов себе надорвать, лишь бы стать самым молоденьким капитаном в нашем деле.

Бутончик расцветает. За такими вот бутончиками нужен глаз да глаз, иначе они используют нас заместо навоза, чтоб сподручней цвести было.

Джакович беспомощно взглянул на Роя, и тот уже абсолютно точно знал, что позже сержант будет увещевать его хранить полное молчание и не выносить из этой комнаты прозвучавшие в ней жалобы и сетования. Несчастный же он будет начальник, если позволит всему вот так закончиться, подумал Рой. Ему не следовало доводить до такого, но, уж коли довел, сейчас он должен поставить их на место. Нравится это или нет, но лейтенант был здесь старшим офицером, командиром. Поменяйся Рой вдруг с ним местами — и спаси Господь сержанта, разрешающего оскорблять своего командира.

— Эй вы, мятежники, давайте поговорим о чем-нибудь другом, — нервно объявил Джакович, срывая с носа очки и принимаясь их протирать, хоть в этом не было ни малейшей необходимости.

— Слыхали, скольких морячков повязали за эти выходные «нравы» из Голливудского? — спросил Симеоне, и Рою показалось, что Джакович испытал истинное облегчение, когда беседа перешла в иное русло.

— А что у них там, в Голливуде? — поинтересовался Гэнт.

— А что всегда? — спросил Симеоне. — Местечко кишмя кишит гомиками. Я слышал, за этот уик-энд двадцать морячков арестовали по голубому делу.

Собираются уведомить генерала в Пендлтоновской учебке.

— Сейчас обмочу себе штаны, — сказал Гэнт. — Я тоже служил в армии, но в то время все было иначе. А нынче даже морские пехотинцы сделались другими.

— Точно. Я слыхал, там уже стольких голубей словили, что самые толстые шишки в Пендлтоновском лагере боятся, как бы их кто не засек жующими бананы, — сказал Ранатти. — И теперь они грызут их боком, все равно что кукурузные початки.

— Кому-нибудь из вас посчастливилось уже работать по иску в «Риджент армз»? — спросил Джакович.

— Может, используем нашего одолженного? — сказал Ранатти, кивая на Роя.

— По-моему, забраться в этот притон — единственный выход. Мы уже раз туда прокрались. Я приставил лестницу к балкону второго этажа и поглядел на комнату, где забавляются те две шлюшки, только вот не смог подобраться близко к окну.

— Беда в том, что им подавай особеньких, — сказал Симеоне. — Думаю, какой-нибудь посыльный, а может, даже двое работают с ними заодно и засылают к ним наверх девчонок. Зарегистрируйся, Рой, в гостинице, и мы сумеем что-нибудь подстроить.

— Рой слишком молод, — сказал Гэнт. — Нам нужен старичок, вроде меня, да только я там уже столько времени кручусь, что какая-нибудь из тех шлюх меня узнает почти наверняка. Как насчет тебя, Джейк? Ты уже не юн и выглядишь вполне состоятельно: преуспевающий мужчина. Устроим тебе загородное развлечение и что-нибудь выясним между делом.

— Было бы неплохо, — сказал Джакович, пробежав пальцами по редеющим черным волосам. — Но босс не любит, когда сержанты слишком часто выходят на охоту. Придется разведать, что у него на уме.

— В меблированных комнатах Кларка дело тоже кипит вовсю, — сказал Ранатти. — В номерах шестом, седьмом и восьмом кровати превратились в парники. Вчера мы с Симом отметились там, пробыли меньше часа, но за это время бригада из трех проституток пропустила то ли дюжину, то ли чертову дюжину клиентов. Клиенты шли один за другим, а поскольку они еще прежде, чем попасть в парничок, регистрировались как постояльцы, местечко стало золотым дном.

— Один парничок — уже золотое дно, — кивнул Джакович. — Из него еще много чего может вырасти.

— Эта тройка и в самом деле трудится в поте лица. Даже не побеспокоятся сменить простыни, — сказал Ранатти.

— А раньше была такая тихая заводь — мечта обывателя, — сказал Гэнт. — Всякий раз, когда мне везло, я назначал там после работы свидание. Ужасно, что проституция проникла и туда. Хозяин притона — милый старичок.

— Слишком много денег кроется в пороке, — сказал Джакович, обегая взглядом каждого из них. — Кого угодно могут развратить.

— Эй, а вы слыхали, ребята, что натворил Харуэлл в уборной Гартуэйтского театра? — спросил Симеоне.

— Харуэлл — это полицейский дневной смены, — пояснил Джакович Рою. — Такой же псих, как Симеоне и Ранатти. У каждого из нас свой крест.

— Что он сделал на сей раз? — спросил Гэнт, заканчивая терзать каракулями желтый лист стандартной бумаги.

— Он работал в уборной по поступившей от тамошнего директора жалобе.

Так вот, просверлил он, значит, по новенькой смотровой дырочке в стенках между туалетами, а сам плюхнулся, не спуская штанов, толстым задом на последний стульчак, просто сидел там и покуривал свою огромную сигару. Не успел он докурить ее до конца, как входит какой-то голубь и идет прямиком к дыре, что тот расковырял, и сует в нее под нос старине Харуэллу свой конец. Лопес наблюдал за происходящим, спрятавшись за решеткой кондиционера, что в восточной стене, и, поскольку мы добились от директора оставлять в сортире все двери нараспашку, отбивая у голубей охоту устраивать там насест, Лопес видел все, как на ладони. Он сказал, что, когда тот парень пропихнул шланг в дыру, старина Харуэлл стряхнул пепел с сигары, подул на ее кончик и, стоило тому раскраснеться, сунул тому типу куда следует. Говорит, когда они оттуда уходили, голубь валялся на полу и визжал благим матом.

— Этот выродок настоящий псих, — проворчал Джакович. — То был его второй поход на дело. Не вызывает он у меня доверия. Выродок и псих.

— Слыхали про дырку в дамской гардеробной в универмаге Блумфильда? — спросил Ранатти. — Ну, в которую один болван, мнящий себя остряком, воткнул свою штуку, а она возьми да вылези с той стороны, где как раз переодевалась какая-то старушенция. А та, не долго думая, всадила в нее шляпную булавку, так что сукин сын покорно ждал, приколотый к собственной веселой штуке, пока не приехала полиция.

— Я так давно слышу этот анекдот, что готов подстричь ему бороду, — сказал Филлипс. — По-моему, его в свое время сочинил какой-то легавый-балагур.

— Не знаю, не знаю, но история с Харуэллом — чистая правда, — сказал Симеоне. — Ее мне Лопес рассказал. Говорил, еле ноги унесли. Харуэлл хотел еще окольцевать того голубя. Нет, вы можете себе это представить: чуть было к чертям собачьим не спалил парню конец, так еще хочет засадить его в тюрягу? Лопес сказал ему: «Давай-ка лучше отсюда сматываться, чтобы голубок никогда не дознался, что это его полицейский клюнул».

— В один прекрасный день выродка просто уволят, — не унимался Джакович.

— Послушай, на такой работе необходимо сохранять чувство юмора, — осклабился Ранатти. — В противном случае спятить лете легкого.

— А хотел бы я увидеть ту сценку, — сказал Гэнт. — Голубь был белый? То бишь сизый?

— Почти, — сказал Симеоне. — Он был итальянец.

— Ах ты, задница, — сказал Ранатти.

— Напоминаю, ребята, сегодня у нас мусорная ночка, — сказал Джакович.

— Как серпом по одному месту, — сказал Симеоне. — Я и забыл.

Господи-Господи, и оделся, как назло, прилично.

— Мусорная ночь — это ночь, когда мы помогаем дневной смене, — объяснил Джакович Рою. — Согласились рыскать в отбросах, проверяя затемно ящики перед еженедельным наездом мусорщиков, собирающих все это дерьмо. Дневная смена снабжает нас адресами, где, по их подозрению, происходят сходки букмекеров, а мы копаемся там в мусорных баках.

— Могу говорить всем своим приятелям, что я работаю в ФБР, — пробурчал Ранатти, — во Ф-шивой да Б-лошиной Р-адости.

— Пока что это здорово срабатывало, — сказал Джакович Рою. — Уже в трех местах бочки с мусором оказались набиты списками сделанных ставок. Так что и дневная смена без дела не остается.

— А в благодарность за все я иду домой, воняя не хуже кучи мусора, — сказал Ранатти.